Чтение 75–й страницы книги ~Последний полустанок~

может вспоминать без ярости, да еще приплюсовать заявление мальчишки
насчет "мужского благородства" и другие его дерзкие выпады "в адрес
товарища Медоварова", то вряд ли здесь можно было бы подразумевать мирное
разрешение конфликта. Ущемления своего авторитета Толь Толич никогда не
простит. Он еще поборется.

Медоваров никак не мог понять, почему его сигналы о подозрительном
поведении Багрецова в "Унионе", о неожиданной находке орла-разведчика и
странной дружбе с капиталистом Мейсоном никем не были приняты во внимание.
Ни Набатников, ни Поярков, ни Дерябин ничего не предпринимают в отношении
личности Багрецова. Конечно, сейчас другое время, но бдительность всегда
остается бдительностью. Нельзя же ее подменять благодушием.

Так убеждал себя Толь Толич, так говорил своим коллегам, так писал в
заявлении, хотя почему-то был уверен, что искренность и простодушие
Багрецова никак не могут уживаться с деятельностью иностранного разведчика.

И все же Толь Толич настаивал, что Багрецовым следует заняться, что ему
здесь не место, что в институте много посторонних глаз и общение с
представителями капиталистического мира может привести молодого инженера к
выдаче государственных тайн. Недаром его видели сначала со шведом, а на
другой день с французом.

- А со швейцарцем не видели? - спрашивал Дерябин и, когда Толь Толич
удивленно поднимал брови, спокойно пояснял: - Полезное знакомство. Наш
гость привез замечательные метеоприборы. Надо бы с ними повозиться.

Медоваров жалко улыбался и замолкал.

Он должен доказать свою правоту и восстановить свой уже изрядно
пошатнувшийся авторитет. Ну хотя бы в глазах Набатникова. А то ведь
подсмеиваются кому не лень:

- Анатолий Анатольевич, вы видели у Багрецова значок королевского
воздушного флота? Интересно, за какие заслуги он его получил? А мистера
Стюбнера не встречали с пионерским значком? Наверное, Багрецов подарил.
Интересно, что он хотел этим сказать?

Все эти шуточки глубоко задевали Толь Толича.

Неужели товарищи не понимают, что сейчас, когда в институте много
иностранцев, надо проявить особую бдительность. И во всяком случае, пока
не будут выяснены преступные замыслы того же Багрецова, "Унион" не может
отправиться в полет. Мало ли что мог придумать Багрецов со своим дружком
американцем? Почему этот мальчишка вдруг стал чинить анализатор, хотя там,
наверху, надо было свою шкуру спасать?

Для кого он старался? Вот если бы какой-нибудь наш прибор испортился,
тогда другое дело. Нашему изобретателю можно помочь, например такому, как
Валентин Игнатьевич. За него бросишься и в огонь и в воду. Прикажет - и
сделаешь. А у Багрецова американец вроде хозяина. За каким чертом
советский инженер должен ему помогать?

Все это никак не укладывалось в сознании Толь Толича. Вот если бы
возбудить у товарищей подозрение, что дело нечисто, тогда бы они отложили
полет "Униона" до тех пор, пока не закончится следствие.

Но где бы найти зацепочку? Медоварову посчастливилось. Несмотря на его
предупреждение, Набатников все же оставил Багрецова наедине с американцем.

Хорошо, попробуем, что из этого выйдет? В конце концов, мальчишка
всякое может наболтать. Повод для разбирательства есть. И,
воспользовавшись моментом, Толь Толич поставил микрофон за портьеру, а
потом, проходя мимо магнитофона, включил его. Бдительность, товарищи,
бдительность!

Возможно, Медоваров и не додумался бы до этого. Но собственный
несчастный опыт надоумил. Когда-то давно, совершенно случайно телевизор
показал людям мелкий, но довольно неблаговидный проступок Толь Толича,
когда он сознательно оставил изобретенную Багрецовым радиостанцию на месте
предполагающегося взрыва. Так почему же не воспользоваться техникой для
того, чтобы вскрыть вражескую деятельность Багрецова? Тут не личные
мотивы, а сам бог велел. Ну что ж, сквитаемся.

* * * * * * * * * *

Беседа Багрецова и Мейсона проходила довольно долго. Толь Толич
нетерпеливо шагал взад и вперед по дорожке сквера, высматривая из-за
сиреневых кустов, когда покажутся на ступеньках лабораторного здания
американец или Багрецов.

Но вот вышел недовольный Мейсон, а за ним совершенно растерянный
Багрецов.

"Что-то у них там случилось!" - удовлетворенно подумал Медоваров и,
проводив их глазами, поднялся по ступенькам.

Ключ, как и должно быть, оказался у дежурного. В лаборатории горел свет
- Багрецов позабыл его погасить.

Магнитофон так и остался включенным. Значит, никто не заметил, что
разговор записывается.

Толь Толич нажал клавиши обратной перемотки ленты и через минуту уже
слышал разговор Багрецова с американцем. Вначале это было мало интересно:
техника, рассказ Багрецова о том, что ему пришлось исправлять в
анализаторе. Но потом, потом... Разговорчики, мягко выражаясь, не для
печати, выдающие Багрецова с головой. Шалишь, миленький! За такую вредную
болтовню отвечать придется.

Не дожидаясь, пока будет воспроизведен весь разговор, Медоваров
перемотал кассету, спрятал ее на шкаф, а в магнитофон поставил другую,
чтобы в случае, если вернется Багрецов, все оставалось по-прежнему. Зачем
возбуждать лишние подозрения?

Вот почему Багрецов мог продемонстрировать Набатникову не запись
разговора с американцем, а веселое лепетание Риммы.

А потом, поздней ночью, когда Вадим бегал от окна к окну, чтобы
"сделать людей счастливыми", Толь Толич рассеянно выслушивал жалобы Риммы,
поглаживая ее по плечу, что-то обещал, а сам обдумывал, как бы поэффектнее
преподнести разоблачение Багрецова.

Утром постучался к Набатникову, где уже сидели Поярков и Дерябин,
поздоровался, помолчал и наконец выдавил из себя сочувственный вздох:

- Простите, Афанасий Гаврилович, что я вмешиваюсь в чужие дела, но по
всему видно, что полет "Униона" откладывается.

Набатников спрятал усмешку и повернулся к Пояркову:

- Как считаешь, Серафим? Только что ты докладывал о полной технической
готовности - и вдруг такая неприятность. У Бориса Захаровича техника тоже
в порядке.

- Ах, Афанасий Гаврилович! - еще глубже вздохнул Медоваров. - Я человек
маленький, но ведь мы уже все знаем, что не все определяется техникой.
Есть серьезные политические мотивы. - И с привычной многозначительностью
он посмотрел на потолок: - Там понимают это лучше нас.

- Где "там"? - резко спросил Поярков. - Кто вам сказал, что надо
отложить полет?

По губам Толь Толича скользнула печальная улыбка.

- О таких вещах не спрашивают, Серафим Михайлович. Существует мнение -
и все.

Рассердился и Дерябин. Он нервно протер очки, надел их и уставился на
Медоварова:

- Опять туман? Опять таинственные звонки?

Набатников предупреждающе тронул его за плечо:

- Успокойся, Борис. Сейчас выясним. Итак, чье же это мнение, Анатолий
Анатольевич? Начальника главка? Замминистра? Министра? Или кого-нибудь из
работников ЦК? Можете назвать?

Покосившись на Бориса Захаровича, Медоваров развел руками:

- Здесь не только коммунисты, но и...

Борис Захарович приподнялся:

- Я могу уйти.

Афанасий Гаврилович усадил его на место.

- У нас разговор общий. И от тебя секретов нет. А к вам, Анатолий
Анатольевич, у меня покорнейшая просьба, Не надо спекулировать. Нехорошо.

Состряпает иной начальничек какую-нибудь несуразицу - ошибки ведь
всякие бывают, - разозлит народ и, вместо того чтобы взять вину на себя,
поднимает глаза вверх. Приказали, дескать. А люди там и поумнее и
неопытнее, такой глупой ошибки не допустят, и отказываться им от своих
суждений тоже незачем.

Вы хотите нас предупредить, что кто-то там, наверху, считает полет
"Униона"

несвоевременным. Я об этом ничего не знаю. Но предположим, вы правы.
Тогда нам очень важно выслушать авторитетное мнение человека, который
поделился с вами опасениями. Мы либо согласимся с ним, либо попробуем
разубедить. Итак, Анатолий Анатольевич, кому же мне звонить? Министру?

Набатников взялся за телефонную трубку, но Медоваров удержал его:

- Извините, Афанасий Гаврилович, но я передал вам неофициальное мнение.
Я не имел права.

- Почему? - удивился Афанасий Гаврилович. - Ведь эхо же не сплетня, а
деловой разговор? А кроме того, я достаточно тактичен, ссылаться на вас не
буду и попросту посоветуюсь, стоит ли отправлять "Унион"?

Толь Толич не терял присутствия духа.

- К сожалению, я не уполномочен...

Поярков не сдержался, вспылил:

- Недостойная игра, Анатолий Анатольевич. За чью спину вы прячетесь?
Кто или что вами руководит?

Медоваров приосанился, снял академическую шапочку и, помахивая ею перед
собой как веером, назидательно произнес:

- Мною руководит партийный и гражданский долг. Простите за
откровенность, но вокруг вашего "Униона", уважаемый Серафим Михайлович,