преступников мы вообще не берем в расчет... от чистоты сердца, от пламени
веры в душе губили малых сих, истребляли агнцев и тем - с именем Христа на
устах! с хоругвью его в десницах! - ввергали себя сами, не ведая того, в
пучины смертного греха? Не кем иным, как им самим, Христом, введенные во
страшное это искушение? Мучился ли совестью Иисус, глядя на несчастных? И
если мучился, то как? И что уготовил им за гробом? Неужели и впрямь карал,
словно он тут ни при чем? Равнодушно этапировал недоумевающих рабов своих
в преисподнюю усиленного режима? Что это такое - нечистая совесть Бога?
Каков он - Бог, уязвленный совестью?
способны похвастаться лишь те, у кого совести вовсе нет; у кого она есть, у
того на ней непременно лежит что-то. Лицемером является всякий, кто смеет
говорить: я с чистой совестью могу... От кого услышите такое - бегите того
человека, отвратите от него взор свой, отвратите от него слух свой...
разумом поступок, каков описан в Евангелиях, иметь столько неожиданных,
непредвиденных, нежелательных для самого Бога последствий? Явно не тех, в
расчете на которые сей поступок вершился? А если даже и может, если просто
ничего лучше не придумал даже Бог, и вся последующая кровь и грязь двух
тысяч лет входила в расчет с тем, чтобы легче отщеплялись агнцы от козлищ -
как там все-таки с совестью?
совершенен? Как, скажем, Чингисхан или Сталин? Я, дескать, всеведущ и
всеблаг, лучше меня и нет никого, а ежели что неладно получилось, так это
людишки-муравьишки поганые виноваты по слабости и греховности своей...
Вот и фюрер вопил в последние свои денечки: если германская нация оказалась
неспособна уничтожить даже славянские народы, она вообще не заслуживает
права на существование!
смогу. Уже не смогу, я теперь не тот. Незачем даже приниматься, мучиться
попусту; только мучением и обернется этот рывок - всегда неожиданный и
всегда в неизвестность. Больше ничем. Ибо: старость, тупость, черствость,
онемение души, немота сердца...
собственно, даже и в петлю лезть не понадобится, потому что не пробовать -
это уже и будет петля. Должен. Не знаю кому; всем. И себе. А может быть, еще
двум-трем самым близким... или тем, кто мог бы стать близкими... Кого я хотел
бы назвать близкими, но кого никогда, никогда, даже если напишу - но об
этом пока думать не надо, об этом можно будет подумать только если
счастливо напишу и потом запью как раз от этих мыслей, от этого самого
<никогда> - даже если напишу, уже не смогу никогда назвать близкими... Но
может быть, Симагин хотя бы прочтет. И - Ася.
Маленький, изгвазданный по самую крышу <пазик> торчал на сочленении
расквашенной, жирно блестящей грунтовки - по которой он, бороздя и утюжа
жидкую грязь брюхом, дополз сюда и по которой ему еще предстояло как-то
выползать обратно - и асфальтового шоссе, влево уходящего к Грозному, а
вправо к Ачхой-Мартану. <Пазик> и приполз от Грозного, из Ханкалы - но
отрезок шоссе слева был до полной непроходимости разрушен взрывами.
Пришлось ехать к точке встречи кружным путем.
равниной, шипя в трясущихся ветвях придорожных кустарников и то морща, то
распуская, то морща вновь коричневую воду в лужах. Тяжелые черные тучи
медленно ворочались на небесах, и каждая, казалось, старалась задавить
другую, они словно боролись за власть над небом - хотя что им, таким
одинаково черным, было делить? А когда между ними вдруг мелькал слепящий
голубой просверк, над горами, едва угадывавшимся в плывущей серой мути,
тихо загоралась нездешне прекрасная радуга.
только о том, чтобы вязкая грязь не стащила с ног сапоги. Она стояла на
обочине шоссе, метрах в семи впереди <пазика>, не решившегося выехать на
асфальт и только задравшего нос на крутом подъеме с грунтовки на насыпь
настоящей дороги, - а рядом стояли еще две женщины, такие же, как она.
Ветер трепал их немилосердно, но они не замечали ветра; не замечали и друг
друга, хотя успели в пути и познакомиться, и подружиться, и пореветь друг у
друга на плече.
Чеченцы опаздывали; ну разумеется, должны же они показать, кто тут хозяин.
Два боевика, которых обменивали сегодня, и охранявшие их ребята оставались
покамест в <пазике>, и головы их виднелись сквозь заляпанные глинистыми
брызгами стекла. Боевики оставались совершенно спокойны, несмотря на
задержку; они-то были уверены, что свои их не подведут.
казалось, что он едет неторопливо, - Ася перестала дышать.
через тоненькую длинную трубочку, в которую уже не было видно ни гор, ни
равнины, ни автобусов, ни охранников с их неприятным железом, никого -
только Антон. Похудел. Загорел. Оброс щетиной... Она как вцепилась в него,
как зажмурилась, как уткнулась лицом ему в плечо, так и стояла невесть
сколько - не говоря ни слова, не плача, не оборачиваясь, даже когда
сопровождающий попытался что-то ей пояснить, а потом даже похлопал
легонько по локтю, чтобы привести в себя... Это было как столбняк, как
паралич. Как судорога. Горячий и жесткий, весь из костей и мышц, давно
толком не мытый Антон был у нее в руках.
еще третий человек - смуглый, горбоносый, по-восточному красивый парень,
не старше Антона - хотя выглядит старше, солиднее, резче, - в камуфляже, с
характерной повязкой поперек лба и руками, положенными на висящий поперек
груди автомат.
протянул ее Асе. Ася подала свою. Рука у Тимура была твердой, как, наверное,
его автомат. Глаза смотрели прямо и уверенно; и с уважением. - Я специально
поехал, чтобы тебя увидеть и сказать тебе: спасибо. Ты вырастила мужчину.
Гордись. И передай то же его отцу. Да пошлет вам Аллах побольше таких сы-
новей!
же, что она уже в летах; впрочем, здесь до старости рожают... то ли всю
Россию.
просто сказал то, что он хотел сказать сам.
ветра отнес его слова, и Ася не расслышала, но увидела, что две другие
женщины со своими сыновьями двинулись к двери; первая браво вспрыгнула на
заляпанную грязью ступеньку и, поскользнувшись, едва не упала. Вторая еще
никак не могла отплакаться - сын, обросший в плену бородой на восточный
манер, сам сильно хромая, вел ее под руку, как слепую.
вплотную друг напротив друга, и Асе показалось, что они хотели обняться; оба
даже как будто чуть качнулись навстречу... но помешал висящий на груди у
Тимура автомат. Лица у обоих были как каменные и чем-то почти одинаковые.
Только мягкие светлые волосы Антона клокотали на ветру, а жесткая смоль
Тимура, прихваченная ленточкой, лишь упруго плющилась от самых сильных
порывов и тут же распрямлялась вновь.
пресловутой... Дакота, Омаха, Айова - это же все названия индейских племен
были когда-то. А теперь - штаты. В переводе с английского <штат> и значит
<государство>. Свой губернатор, свой сенат, свои законы... но ведь живут
вместе, не стреляют... Почему мы так не можем?
Потом его выпуклые большие глаза хищно сощурились, и остро встали скулы.
замотало влево-вправо, он пошагал к своим. Из чеченского автобуса слышались
громкая чужая речь и хохот. Тимур и его команда, почему-то подумала Ася. И
снова на какое-то время отключилась.
грязи, пробуксовывал; его несло то вправо, то влево. На соседних сиденьях
смеялись, плакали, курили, ругались и молчали. Снова принялся моросить
дождь, явно грозя усилиться и вовсе потопить упрямо плывущего жестяного
жука; стекла покрылись дрожащими изломчатыми струйками, и все, что было
снаружи, пропало совсем.
какое-то металлическое спокойствие. Ладони его обнимали мамину руку и
гладили ее, баюкали - но отвечал он, будто... будто его враги допрашивали,
что ли.
Ильин Андрей
Гюго Виктор
Сертаков Виталий
Доценко Виктор
Орлов Алекс
Фазиль Искандер