не пожалует сюда за мной. И вход не появится вновь, как по волшебству. Я
оказался перед выбором: либо сидеть на месте, пока не умру от голода (или
скорее от жажды, так как мой организм был уже обезвожен), либо спуститься
по проклятой лестнице.
Разломом, где впервые повстречался со Шрайком. Тот лабиринт находился в
трех километрах под поверхностью плато. Это довольно близко - большинство
известных мне лабиринтов прячутся самое малое на глубине десяти
километров. Я ничуть не сомневался, что эта бесконечная спиральная
лестница с крутыми каменными ступенями, где на каждой могли бы выстроиться
в шеренгу десять сходящих в ад священников, ведет к лабиринту. В такой вот
преисподней Шрайк наложил на меня проклятие бессмертия. Если чудовище или
руководящая им сила обладали хоть крохой иронии, то именно здесь я должен
был лишиться и постылого бессмертия, и самой жизни.
розоватое сияние, через десять минут - багровое, спустя еще полчаса -
мерцающее алое. Все это отдавало банальной иллюстрацией к Данте или
дешевым балаганом. Я чуть не рассмеялся, предвкушая появление чертика во
всем параде - с хвостом, трезубцем, раздвоенными копытами и дрожащими
тоненькими усиками, словно пририсованными черным карандашом.
сотни и даже тысячи крестоформов, облепивших шершавые стены, словно грубо
вытесанные кресты на пути неких подземных конкистадоров. Чем глубже, тем
крупнее они становились и тем больше их было. Наконец они стали просто
налезать друг на друга - кораллово-розовые, красные, как ободранное мясо,
темно-багровые.
усеяны жирными, извивающимися пиявками. Только эти твари куда
омерзительнее. Я видел на медсканере свои внутренности, когда во мне
поселился только один из этих паразитов: бесчисленные ганглии, проросшие
через все органы, как серые волокна, косички из извивающихся нитей, клубки
нематод, похожие на чудовищные опухоли... Они были неподвластны даже
милосердной смерти. Теперь я носил на себе целых два: Ленара Хойта и
своего собственного. Лучше умереть, чем получить еще одного...
из-за глубины, то ли за счет скопления тысяч крестоформов - не знаю.
Наконец я достиг дна. Лестница кончилась, я завернул за последний изгиб
каменной спирали и очутился там, где и предполагал очутиться.
бесчисленных голограммах и один раз собственными глазами: аккуратные
туннели тридцатиметровой ширины, пробитые в недрах Гипериона почти миллион
лет назад, катакомбы, прогрызшие всю планету, словно осуществленная мечта
какого-то умалишенного крота. Подобные лабиринты есть на девяти мирах:
пять в Сети, остальные, как и этот, на Окраине. Все одинаковы, все созданы
в один и тот же период, и ни в одном не нашлось ни малейшего намека на их
предназначение. О строителях Лабиринтов сложены легенды, но эти мифические
существа не оставили после себя никаких следов, никаких предметов, которые
позволили бы понять, как и чем они строили, и ни одна из существующих
теорий не отвечает на главный вопрос: что заставило их вырыть эти
грандиознейшие туннели, какие только видела галактика.
на миллионы километров, но, кроме следов, естественно, эрозии, там ничего
нет.
полотен Иеронима Босха. Я смотрел, не отрываясь, на бесконечный коридор,
бесконечный, но не пустой... о нет, не пустой.
голов, плеч, рук, протянувшаяся на много километров, насколько хватало
глаз; какое-то шествие, в которое затесались странные машины одинакового
ржаво-красного цвета. И только когда я шагнул вперед, навстречу плотной
людской стене, я понял, что вижу трупы. Десятки, сотни тысяч человеческих
трупов сгрудились в коридоре, и конца им не было; некоторые распростерлись
на полу, другие распластались по стенам, но большинство было выдавлено на
поверхность напором других трупов - так тесно сбились они на этой
причудливой подземной дороге.
чудовищной жаткой. Я двинулся по ней, прилагая все силы, чтобы не
коснуться торчащих слева и справа рук и лодыжек.
разложения в этом лишенном бактерий склепе превратили их в мумии. Кожа и
плоть потемнели, расползлись, прорвались, как истлевшая марля, лишь слегка
прикрывая кости. Волосы ссохлись в какие-то перья. Из провалившихся
глазниц и раскрытых ртов глядела тьма. Одежда, которая когда-то сияла
всеми цветами радуги, стала рыжевато-коричневой, серой или черной и
рассыпалась в пыль от малейшего дуновения. Потерявшие первоначальную форму
пластмассовые комки на запястьях и шеях, вероятно, были комлогами или их
аналогами.
груды ржавчины. Нетвердыми шагами я прошел по узкой тропе метров сто,
споткнулся и, чтобы не упасть на истлевшие останки, схватился за борт
такой машины. Она моментально осела и буквально на глазах осыпалась
прахом.
разложившейся человеческой плоти, размышляя, зачем мне все это показывают
и что все это значит. После бесконечно долгого странствия, после
лавирования между сваленными штабелями тел я вышел на перекресток
туннелей; все три коридора впереди были заполнены телами. Тропка ныряла в
левый. Я пошел по ней дальше.
узкой полоске камня, бегущей сквозь этот океан ужаса. Если здесь, на
маленьком отрезке туннеля десятки тысяч трупов, то во всем лабиринте
Гипериона их должны быть миллиарды. Больше! Девять лабиринтных планет, -
склеп для триллионов.
Недалеко от места, где я сидел, мертвый мужчина все еще загораживал
мертвую женщину своей сгнившей до кости рукой. Из маленького свертка в ее
руках торчали короткие черные пряди. Не выдержав, я отвернулся и заплакал.
жертвы казней, пожаров, наводнений, извержений вулканов и землетрясений, и
подобные сцены не были для меня чем-то новым; таково уж sine qua non
истории. Но это зрелище терзало несравнимой ни с чем мукой. Может быть, за
счет масштабов - ведь число мертвых исчислялось миллионами. Или из-за
дьявольского свечения крестоформов, покрывавших стены туннелей как тысячи
богохульств. А может, причиной был ветер, который монотонно и жутко выл в
бесконечных каменных коридорах. Не знаю.
поражения привели меня сюда - за пределы веры и любви, за пределы
бесхитростного, мильтонианского мятежа против Бога. У меня возникло
ощущение, что трупы лежат здесь полмиллиона лет, не меньше, но люди,
которыми они были когда-то, - из нашего времени или, еще страшнее, из
будущего. Я закрыл лицо руками.
может, то было дуновение воздуха... Я поднял глаза и не более чем в двух
метрах от себя увидел Шрайка. Не на тропе, а среди тел: скульптурное
изображение архитектора.
чудовищем.
без всякого трения. Кровавый свет заливал ртутный панцирь, на морде застыл
всегдашний фантастический оскал - стальные сталактиты и сталагмиты.
- не к Шрайку, чем бы он ни был, - а к этим жертвам, не защищенным даже
хрупкой оболочкой веры, в одиночку стоявшим некогда перед загробным
ужасом, чьим воплощением и было существо с рубиновыми глазами.
прогорклого масла, перегретых подшипников и запекшейся крови. Пламя в его
глазах пульсировало в такт свечению крестоформов, которые то разгорались,
то тускнели.
что оно является орудием добра или зла, считал его просто аномалией в
непостижимых и, по-видимому, равнодушных к человечеству деяниях Вселенной
- злой шуткой эволюции, не более. Самым жутким кошмаром Святого Тейяра. Но
все же _с_у_щ_е_с_т_в_о_м_, подвластным законам природы, хоть и на свой
чудовищный лад. Где бы и когда оно ни возникло.
розетками из лезвий, превосходящих размерами мою ладонь, а из груди торчал
длиннющий, не меньше полуметра, шип. Когда одна пара рук, острых, как
бритва, и упругих, как стальная пружина, взяла меня в кольцо, а другая
скользнула между нами, я посмотрел чудовищу в глаза.
вонзились в мою грудь, наполнив ее холодным огнем. Так лазерные скальпели
режут нервы.
пошатнулся. Неужели чудовище сыграло со мной предсмертную шутку, и я,
хлопая глазами, смотрю сейчас на собственное сердце, в то время как кровь
покидает мозг, еще считающий себя живым?
груди, _м_о_й_ крестоформ, проклятое хранилище _м_о_е_й_ не желающей
Шилова Юлия
Лукьяненко Сергей
Роллинс Джеймс
Корнев Павел
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия