Чтение 75–й страницы книги ~Призвание варяга~

перерыв пойдет лишь на пользу нашим с ней отношениям".

Сестра же только фыркнула:

- "Я нисколько не жалею о нашей разлуке. Ваш сын, матушка, подлый
негодяй, ибо спит со мной по нужде. Он не смеет открыться в своей любви
истинному предмету его страсти и отводит мне роль куклы, с коей можно, что
угодно! Я счастлива, что все это кончено!"

Мы стояли навытяжку перед креслами матушки и духовника и я очень хорошо
запомнил выражения их лиц. Матушка даже вынула изо рта трубку, выбила ее о
край пепельницы и осведомилась, что Дашка имеет в виду?

Тогда негодница, бросив на меня победительный взгляд, воскликнула:

- "Ваш сын забывается в миг любви настолько, что называет меня именем
его истинной пассии!"

Я растерялся. Я знал за собой этот порок, но ничего не мог с ним
поделать. Я по сей день сплю только с теми женщинами, которым могу доверять
всецело, ибо во время соития сознание покидает меня и потом я никогда не
могу вспомнить моих собственных слов и речей. (Воспоминания и ощущения
плотские живут во мне настолько долго и ярко, что на слова и мысли просто не
остается места.)

Я не сомневался, что мог называть сестру Бог знает чьим именем, но само
имя начисто ускользнуло из моей памяти. Матушка, осведомленная об этой моей
слабости из донесений ее агентов, снисходительно усмехнулась и, с
сочувствием поглядев на меня, спросила:

- "Как же зовут предмет столь тайной страсти?"

Сестра посмотрела на меня, лицо ее приняло злорадное и мстительное
выражение, и она отчеканила:

- "Ее зовут.... ШАРЛОТТОЙ. Накажите ж преступника!"

По сей день не могу забыть выражения матушкиного лица. Она будто не
слышала этих слов, а лицо ее обратилось в непроницаемую каменную маску.
Старый раввин сидел, зажмурив глаза и губы его быстро шевелились. Потом
матушка встала, как сомнамбула, и хлестнула рукой наотмашь, - без замаха -
от бедра, длинной, как кнут, рукой. Мне было настолько не по себе и так
жутко, что я хотел умереть от этого удара, но матушкина рука, просвистев в
каком-то дюйме от моей щеки, со всей силой врезалась в щеку моей сестры.
Матушка же, отворачиваясь от нас, каким-то серым и усталым голосом
прошептала:

- "Поди вон, лживая тварь..." - а потом глухо добавила, - "Это - грех.
Твоей прусской кузине Шарлотте лет шесть - не больше. Я еще могу понять эту
страсть к девицам постарше, но к такой крохе... Это большой грех. Извольте
немедля собраться в дорогу. Армия отучит тебя от таких глупостей".

С этими словами матушка вышла из нашей крохотной комнатки, а Дашка
прямо вжалась в стену, убираясь с ее дороги. Потом, когда мы с раввином
остались одни, он тихонько откашлялся и произнес:

- "До сего дня я и не примечал, насколько они... схожи. В сумерках,
они, верно, и впрямь - на одно лицо?"

- "Кто они?" - Бен Леви я смог посмотреть в глаза, - "Вы не поняли,
реббе! Шарлотта -- родовое имя в нашей семье. Равно как я -- на самом деле,
- Карл Александр, так и Дашка -- на самом-то деле -- Доротея Шарлотта! Она
так -- нарочно! Это ж ее собственное -- родовое Имя!"

Тогда Учитель обнял меня, расцеловал в обе щеки и прошептал:

- "Это Кровь. Гипнотические таланты фон Шеллингов влекут припадки
падучей. Фантазии Эйлеров слишком часто терзают их душу. За все в этом мире
нужно платить...

Собирайся с дорогу, мой мальчик. И помни, что здесь тебя Любят, помнят
и ждут. Когда станет невмоготу, возвращайся. Мы будем ждать тебя. Но...

Ради ее души и рассудка, - не торопись домой. Ей сейчас сорок.
Постарайся вернуться лет через десять. Время, - вот лучший бальзам на сию
рану. Возраст -- вот лучшее средство ото всех ваших бесов..."

x x x

Анекдот А.Х.Бенкендорфа из журнала

графини Элен Нессельрод.

Запись декабря 1807 года.

(Игра в анекдоты стала весьма популярной в высшем обществе
революционной Франции, вытеснив собою игру в фанты. Правила игры, - нужно по
заданной теме придумать и занятно рассказать (или пересказать) историю,
которая будто бы приключилась с вами, или известным историческим персонажем.
Игра в анекдоты "по якобинским правилам" стала главным развлечением салона
графини Нессельрод. С 1810 года я числюсь лучшим игроком "в анекдоты". После
смерти Элен Нессельрод в 1842 году и закрытия ее салона игра в анекдоты в
Империи прекращается.)

Тема -- "О дурных привычках".

"Когда я был маленьким, я был очень застенчив. От этой беды - все время
грыз ногти. Как со мной не бились - никак не могли избавить меня от этой
напасти.

К счастью, пятнадцати лет от роду - приказом Императора Павла меня
сделали прапорщиком Лейб-Гвардии Семеновского полка. Я надел гвардейскую
форму, новый офицерский мундир с начищенными ботфортами и хоть и остался
застенчив, - теперь уж не грыз ногти. Из-за сапог".

* ЧАСТЬ IIIa. Армейские сапоги *

"Слезы и пот

немногого стоят, - История пишется Кровью".

В моем взводе было тридцать девять штыков, считая со мной. Взвод
делился на три отделения по десять человек в каждом. Во главе каждого --
офицер. Плюс я -- командир взвода. И...

Пять мальчиков, приятных во всех отношениях. По одному в каждый взвод,
один на троих офицеров и еще один -- для меня лично.

В случае войны мой взвод "разворачивался" до размеров нормального
батальона и поэтому рядовых солдат у нас не было.

Отделение Петера составляли крепкие ребята из деревень. Дети кузнецов,
мельников и лесничих. С детства они привыкли покрикивать на родительских
батраков и теперь им сам Бог велел стать "унтерами военного времени".

У Андриса служили "лица духовного звания". Их родители были сельскими
батюшками, да викариями. А должность священника в наших краях скорей связана
не столько с отправлением культа, сколь -- врачебными функциями.

(Лютеранство считает, что для свершенья молитвы не нужен посредник, -
именно потому молитва и произносится на родном языке!)

Так что -- если парням первого отделения полагалось командовать
"быдлом", лекарям из "второго" предстояло сие "быдло" лечить.

Третьим отделением командовал Ефрем Бен Леви. Я не приветствовал сие
назначение, но и -- не противился. Мы считались друзьями с Ефремкой, но...

Составляли жидовское отделение сыновья гешефтмахеров. Все интенданты
воруют и я не поспорю с сей максимой. Мало того, я считаю, - коль интендант
не кладет в свой карман...

Раз человек не заботится о себе, как он радеет за прочих?! Сие --
нонсенс, и коль интендант за полгода не стал еще приворовывать, я избавляюсь
от него всеми доступными способами.

Я не скрываю сего отношения к воровству и многие изумляются. Зато мои
люди одеты, обуты и накормлены лучше всех прочих, а что еще нужно
отцу-командиру?

(Коль припрет, я вызову сих хитрецов и - иль отдаю их солдатам, или...
Они должны поделиться тем, что нахапали. Разумеется, временно. После
сражения -- я все верну! Кроме шуток...

Пару раз выходило, что сумма "одолженного" была беспардонна -- иной вор
запускал руку в казну шибче принятого. Что ж... Я все равно б отдал таким
долг, если б они пережили сражение. А тут...

Бой в Крыму -- все в дыму... Ну, вы -- понимаете...)

Первая встреча с русскими случилась в Смоленске. (Витебск был нашим.) В
столовой смоленского гарнизона нас остановили и предложили представиться. Я
отрекомендовал моих спутников:

- "Офицеры Рижского конно-егерского полка. Следуем в Астрахань. Поручик
Бенкендорф. Корнеты - Петерс и Стурдз. Прапорщик Левин".

Русские офицеры с явным интересом разглядывали нашу форму и непривычные
знаки различия. Нас провели в залу, усадили за общий стол и хозяева, охочие
до новостей, рады были поговорить со столь редкими гостями и узнать от них
что-то новенькое. Тем более, что я к той поре говорил по-русски практически
без акцента и меня (я сам удивился) русские тут же приняли за своего.

После первых тостов за знакомство и стаканов водки под грибочки и
квашеную капустку, я стал для этих людей почти родным и наши языки
развязались. Я никогда не видал сих людей второй раз.. Части смоленского
гарнизона приняли на себя самый тяжкий удар французов при Аустерлице и мои
случайные знакомцы могли выжить, если их за что-то перевели из Смоленска.
Для меня же это была довольно случайная встреча и я не запомнил имен моих
собеседников. Только лица...

Когда мой корпус в ночь Аустерлица прикрывал отход наших войск, я все
вглядывался в лица умирающих офицеров, проносимых мимо нас в тыл, надеясь
найти хоть одного из смолян, но... Лица людей были в грязи, саже и копоти
боя, искажены болью и яростью и я никого не узнал. Сам не знаю, - зачем