-- Согласен, -- сказал спокойно Орик. -- Через час -- контакт.
-- Фи-лол, -- помолчав, сказал я. -- Как же так? Такой веселый...
-- Да, Фи-лол, -- сказал Ир-фа. -- И Алург, и много-много других,
мальчик, которых ты, к счастью, не знал. Фи-лол был исключительным пилотом.
И космолетчиком тоже.
-- Почему он летал только на винтокрыле? -- спросил я.
-- Он был странный политор, -- сказал Ир-фа. -- Веселый, но замкнутый.
Не хотел жениться, не хотел детей. Он говорил, что это преступно -- давать
жизнь маленькому существу, если он попадет в мир Горгонерра, мир шпиков,
рудников с изнурительным трудом, мир полуголодной жизни и тюрем.
-- У него была девушка? -- спросила Пилли.
-- Нет. Он был одинок. И выбрал винтокрыл. Он любил видеть в полете
лес, поля, речки и море. Космос казался ему холодным.
-- Ты выспалась, Пилли? -- спросил я, меняя грустную тему.
-- На своей машине она примчалась к нам в район боя в лесу, -- сказал
Ир-фа.
-- Ты воевала, стреляла?! -- спросил я.
-- Да, немного, -- ответила она. -- Эти вот не давали.
-- Ты же знаешь, почему, Пилли, -- мягко и назидательно сказал Орик,
почему-то порозовев.
-- У нее, у них с папой будет ребеночек! -- вдруг выпалила Оли. -- Я
подслушала. Это ничего, пап, что я случайно подслушала?
-- Пилли, -- заверещал я от радости. -- Назови его Сириусом. Все
захохотали, а я, опомнившись, начал извиняться.
-- А что? В конце концов, -- сказал папа, -- это имя яркой звезды,
которой вы ни разу не видели. Уль Сириус -- разве плохо?
-- Я рожу Орику девочку, -- сказала Пилли, застенчиво улыбаясь. --
Красивую маленькую девочку. Изящную и стройную, с длинными белыми волосами.
А имя я придумаю сама. Никому не позволю.
-- А я ее не увижу, -- сказал я. -- Судя по тебе, это же не скоро
будет, да? А мы скоро улетаем, должны...
-- Да, -- сказал Ир-фа. -- Мы не смеем вас держать, летим послезавтра,
если вы не настаиваете на завтра.
-- Я... -- начал папа.
-- Послезавтра, пап, -- сказал я. -- Мы ведь должны проститься с моро.
Уль Ир-фа, а почему -- полетим, а? Почему не "полетите"? Разве лично вы...
-- Ну, исходя из запасов вашего горючего, сначала мы закинем вас в
космос. Да, я сам поведу звездолет.
-- Уль Ир-фа, Орик, Пилли, Оли! -- заорал я. -- Пусть с нами летит не
только Ир-фа, но и Рольт, и Латор, и Лата, и Мики, и... Можно, а? Причем в
нужной точке вы отпускаете нас в космос, но мы не простимся, нет, мы полетим
параллельными курсами на Землю, к нам в гости, ненадолго, а? Нет-нет, не
спорьте! А, пап?!
-- Очень, очень бы хотелось, -- сказал папа.
-- Видите ли, -- Ир-фа был явно смущен. -- Еще дней пять мы будем
добивать отряды квистора. И скоро начнутся выборы нового правительства...
-- Послушайте, уль Ир-фа, Орик, -- сказал папа. -- Я убежден, что
выборы будут не раньше, чем через неделю, ведь так? Раньше будет подготовка,
которая касается вас косвенно. Ведь вы же не будете лично проводить
предвыборную кампанию, чтобы вас выбрали? Нет?
-- Нет, -- сказал Ир-фа.
-- Ну и чудненько, -- произнес папа сугубо женское словечко.
-- Ох, -- сказал Ир-фа. -- Да я очень хочу к вам, но... Ситуация
сложная, впервые в истории нашей планеты...
-- Пора вновь связаться с Горгонерром, -- сказал Орик. Раздался щелчок
коммуникатора квистор появился, и Орик сказал: -- Уль Горгонерр. Вы узнали
точное число политоров в убежище?
Горгонерр сухо назвал число, и Орик продолжил:
-- Извините, наше подтверждение диверсии по телевидению было ложным.
Ваш шпик был задержан, он и раскрыл нам уля Карпия, который предстанет перед
судом. Наши гости -- земляне, Пилли и моя дочь -- живы. Прошу вас выйти, --
сказал Орик в нашу сторону.
Смущаясь, мы вышли в комнату, где стоял коммуникатор. На какое-то
мгновение мои глаза и глаза бледного худого Горгонерра встретились,
невероятным усилием воли я не отвел взгляда, это сделал он, политор, который
собирался убить меня, хотя и я, и папа были его гостями, и только потом,
гораздо позже, я осознал, что, когда так прямо смотрел в глаза Горгонерра, я
смотрел вовсе не в глаза человека, а в глаза инопланетянина, живущего от
меня в неисчислимых миллионах километров и все же пожелавшего, чтобы я не
жил, не существовал, как и Ир-фа, Орик, Пилли, Оли... его кровные по
происхождению братья. У Горгонерра были враги не под боком, а во всей
Вселенной, но тогда я об этом не думал, не вникал, не понимал.
-- Все, -- коротко сказал Орик. -- Благодарю за информацию.
Откровенно говоря, мне не хотелось идти на зрелище капитуляции. При
всей моей неприязни к Горгонерру и квистории, я не чувствовал в себе
торжества от их сдачи, кроме торжества победы. Конечно, я абсолютно понимал
всех политоров, которые хотели это видеть и слышать вживую, а не по
телевизору, понимал каждой клеточкой своего мозга, да нет -- души, но сам я
отправился на это тяжкое зрелище безо всякой охоты. Почти разрушенная
квистория, окруженная войсками повстанцев, выглядела страшной. Она была
окружена четырьмя рядами стрелков, а уже за ними было выставлено прерванное
в середине полукругом некое подобие огромных трибун, на которых размещался
народ Тарнфила. Шагах в ста от выхода из квистории располагался комитет из
двадцати политоров, рядом стояло с десяток больших летательных некосмических
машин. Хоть один из двадцати членов комиссии почти обязательно знал
сдающегося политора, а то и несколько членов комиссии сразу. Определялись
качества вышедшего к сдаче политора, и он сразу попадал в определенную
охраняемую машину. В комиссии были главные представители повстанцев: Сатиф,
Ир-фа, Орик, а,Тул, а,Шарт, Рольт и другие, незнакомые мне. Я никак не мог
рассмотреть, где была Пилли, вроде она должна была быть здесь, но, по-моему,
не в ее характере было входить в комиссию, и не исключено, что ее особое
душевное устройство, даже если она была сначала просто среди "зрителей",
заставило ее уйти с трибун.
Фактически, когда началась капитуляция и первый политор со связанными
сзади руками появился в дверях квистории и, обозреваемый огромной толпой,
опустив голову, медленно прошел к комиссии, -- рядом со мной были только Оли
и папа.
От того, кто именно появлялся в дверях квистории и насколько народ знал
его и как к нему относился, на что-то, может, и влияло, но процедура с
каждым новым политором из "гнезда", когда он представал перед комиссией,
была короткой: первая оценка комиссии могла считаться все же условной. Волны
голосов политоров все время менялись, то тихие, то почти грохочущие, часто
яростные и гневные.
Решительным толчком к моему уходу послужило внезапное событие:
очередной политор вышел из двери квистории для сдачи, голову он держал низко
опущенной, а руки -- сзади, но внезапно он выкинул руки вперед, вероятно с
оружием, но раньше, чем прогремел его выстрел, прозвучал другой (сработал
электронный механизм), и политор упал замертво, неуклюже сползая и раз
перевернувшись через плечо на ступенях квистории. В кого он хотел
выстрелить? В кого-то в толпе? В себя?..
-- Пап, -- сказал я тихо. -- Мы с Оли пойдем, ладно?
-- Куда, куда это? -- зашептал он, не понимая.
-- Да никуда, прогуляемся, к дому, -- сказал я.
-- Почему? Что случилось? Что-нибудь случилось?
-- Да я устал, и Оли тоже, боев-то нет, ты не волнуйся.
-- Н-ну, идите, если... -- Он ничего не добавил, только пожал плечами
уже уйдя с Оли, да и вообще много позже, я догадался, что папе, хотя он и
был землянин, и сам никогда не воевал, и не пережил войну так, как ее
пережили политоры, -- ему, взрослому зрелому мужчине, акт капитуляции диких
и злобствующих сил говорил гораздо больше, чем мне. Вдруг я увидел Финню.
-- О! Уль Митя! -- сказала она. -- Уль Митя! Долгой жизни!
-- Долгой жизни, Финия! -- сказал я. -- Финия, мы же с папой улетаем на
Землю, навсегда, и дел много. А мы не могли бы сейчас с Оли попасть в клуб
планирования, вдруг у вас есть ключи, а? Мы их вернем, честное слово.
-- Да, да, конечно, -- забормотала она. Поразительно, ключи от клуба
были у нее с собой. Уже держа ключи в руках, я внезапно ощутил, что что-то с
Финией творилось -- что-то неладное. И, не желая перед полетом думать ни о
чем плохом, я все же спросил, что с ней. На руках ее был ее малыш.
-- Мой муж, а, Рук, там, внизу, -- хрипло сказала она.
-- С ним ничего не будет, Финия, -- сказал я, почему-то убежденный в
этом, а не просто для того, чтобы ее успокоить.
-- Я знаю, я надеюсь, -- сказала она. -- Его просто... заставили.
Главное, он не воевал, я знаю.
-- Конечно, -- сказал я. -- Он ни в чем не виноват. Все будет хорошо,
-- говорил я, видя, как ей все же плохо и как она почти готова заплакать. Но
она не заплакала, сдержалась. Только погладив ее по плечу и отойдя от
трибун, я позволил себе связаться с Ир-фа и сказал ему о Финии с малышом и
об а, Руке. Ир-фа не рассердился моему звонку, он сказал, что знает а, Рука,
официанта, и знает, что он сразу же будет отпущен на свободу. Я еще раз
извинился перед Ир-фа, и мы с Оли бегом бросились в нижний Тарнфил, лететь
на машине в клуб. Мне не давала покоя мысль, что я уже все знаю про а, Рука,
знаю, что он будет освобожден, а Финия -- нет, и когда еще узнает. Пока мы с
Оли быстро шли, у меня все время возникало желание вернуться к Финии, но
именно ее гордость мешала мне: ни громко, ни шепотом я не смог бы сказать ей
то, что узнал, и чего, возможно, не знали о своих близких, политоры, стоящие
рядом с ней.
И все-таки мне было неспокойно, и, когда я увидел быстро и низко
летящего гелла, я замахал ему руками, как бы прося подлететь к нам. Он резко
прервал полет, спустился на землю и тут же, поклонившись Оли, крепко обнял
меня, хотя мы были незнакомы.
Адамов Григорий
Мережковский Дмитрий
Русанов Владислав
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Каменистый Артем