отступили на шаг, как бы давая мне дорогу, и я очутился между ними у дверцы
кареты. Они были вооружены, а я нет.
всегда осведомляюсь, кто делает мне честь обращаться к моей помощи и на что
жалуется больной.
- отвечал второй, - что же касается болезни пациента, то мы, полагаясь на
ваш опыт и знания, считаем излишним пускаться в описания и предоставляем вам
самому определить характер недуга. Не будем терять время, пожалуйте, доктор,
в карету!
карету; они последовали за мной, последний закинул подножку и, проворно
вскочив, захлопнул за собой дверцу. Кучер повернул лошадей, и мы во весь
опор помчались в обратную сторону.
что он записан у меня совершенно точно, слово в слово. Я описываю все, как
было, и не позволяю себе отвлекаться. Когда я ставлю многоточие, как сейчас,
это значит, что я вынужден прервать рассказ и спрятать листки...
катили по Просслочной дороге. Примерно в миле от заставы, - я тогда не
следил за расстоянием, я высчитал его, когда мне пришлось ехать туда в
другой раз, - мы свернули с дороги и скоро увидели стоявший в отдалении дом.
Мы сошли у садовой калитки и прошли к дому по мягкой влажной тропинке, куда
натекла вода из фонтана, перехлестнувшая через край бассейна. Дверь не сразу
открыли на звонок, и один из моих провожатых ударил открывшего нам человека
своей тяжелой кожаной перчаткой прямо по лицу.
простых людей били, как собак. Но когда и второй тоже ударил провинившегося
наотмашь по лицу, меня поразило это необычайное сходство во всем, и тут я
догадался, что они близнецы.
братьев открыл ее и, пропустив нас, снова запер изнутри), я услышал крики,
доносившиеся из верхнего этажа дома. Меня проводили наверх, и, по мере того
как мы поднимались по лестнице, крики становились все громче; когда меня
ввели в комнату и я подошел к постели, я увидел метавшуюся в горячечном
бреду женщину, в полном беспамятстве.
Волосы ее разметались по подушке и спутались с вырванными прядями; руки ее
были привязаны к туловищу платками, салфетками, шарфами; мне бросился в
глаза шарф с кистями, составлявший, по-видимому, часть придворного наряда;
на нем был вышит герб и вензель "Э".
стороны в сторону, что сползла на край кровати и, лежа ничком, вцепилась
зубами в шарф; я первым делом поспешил извлечь шарф у нее изо рта, чтобы она
не задохнулась, и вот тут-то мне и попался на глаза вышитый конец.
удержать и успокоить ее, и заглянул ей и лицо. Ее широко раскрытые глаза
дико блуждали, и она не переставая кричала, повторяя одни и те же слова:
"Мой муж, отец, брат!" - и считала до двенадцати; потом вскрикивала:
"Затих!" - на секунду умолкала, прислушивалась и опять начинала кричать:
"Мой муж, отец, брат!" - и снова считала до двенадцати и вскрикивала:
"Затих!" И опять все повторялось сначала без всяких изменений. Она кричала,
не умолкая, и каждый раз, остановившись на секунду, прислушивалась после
слова "затих".
старший, тот, что держался более властно:
как-то связано с числом двенадцать?
бесполезно было привозить меня сюда. Если бы я знал, в каком состоянии найду
больную, я бы захватил все, что нужно. А теперь мы столько времени потеряли
зря. Ведь здесь в глуши не достанешь никаких лекарств.
поставил его на стол.
губами к пробкам. Если бы я не собирался дать ей снотворное, а это, как и
всякий наркотик, тоже яд, я бы не решился прибегнуть ни к одному из этих
средств.
я.
отмеренную мною дозу лекарства. Так как я через некоторое время рассчитывал
повторить прием лекарства, а до этого необходимо было проследить за его
действием, я сел у ее постели. К больной была приставлена робкая забитая
женщина (жена человека, открывшего нам дверь), она отошла в другой конец
комнаты и села в углу. В доме пахло сыростью, он был ветхий, обставлен
кое-как, наспех, в нем, по-видимому, поселились недавно и не предполагали
остаться надолго. Чтобы заглушить крики больной, окна завесили тяжелыми
старыми занавесями, прибив их гвоздями к карнизу. Она продолжала кричать, не
умолкая, непрестанно повторяя одно и то же: "Мой муж, отец, брат!" - потом
считала до двенадцати и вскрикивала: "Затих!" Она так ужасно металась, что я
не решился развязать ей руки и только ослабил повязки, чтобы они не
причиняли ей боли. Но все-таки моя рука, по-видимому, действовала на нее
успокаивающе, время от времени она переставала метаться и по нескольку минут
лежала спокойно, и это было единственное, что меня как-то ободряло. Но
кричать она не переставала ни на минуту, и выкрики ее раздавались неумолчно
с постоянством и однообразием маятника.
сидел около нее, не отнимая руки, и оба брата сидели тут же и наблюдали за
мной; внезапно старший сказал:
свечу, направился к двери...
поднялись по черной лестнице на самый верх и очутились в просторном
помещении с низким оштукатуренным потолком, доходившим не больше чем до
половины чердака: над остальной его частью видна была черепичная крыша и под
ней перекрещивающиеся балки. Здесь были свалены сено, солома, хворост для
растопки и куча яблок, засыпанных песком.
изменила мне, я помню все до мельчайших подробностей, и все, что я описываю
сейчас, на десятом году моего заточения в одиночной камере, в Бастилии, я
вижу перед собой так же ясно, как видел тогда. На полу, на охапке сена и
подсунутой под голову подушке лежал красивый юноша-крестьянин, лет
семнадцати, не больше. Он лежал на спине, стиснув зубы, прижав правую руку к
груди и устремив вверх недвижно остановившийся взгляд. Наклонившись над ним,
я стал на одно колено, и хотя мне не удалось обнаружить раны, - я увидел,
что он ранен, и ранен смертельно.
нанесена ударом шпаги, по крайней мере часов двадцать или сутки тому назад,
но никакое врачебное искусство не спасло бы его, даже если бы ему сразу
оказали помощь. Я поднял глаза на старшего брата; он стоял рядом и смотрел
на умирающего юношу, как если бы это был подстреленный заяц, а не такой же
человек, как он сам.
обнажить шпагу, пал от его руки, точно дворянин.
участия, в них чувствовалась только досада, что вот произошел такой нелепый
случай и это существо низшей породы подыхает здесь, под его кровом, а не
где-то там, у себя в берлоге, где надлежит быть этой грязной твари. Он был
не способен просто, по-человечески, пожалеть бедного мальчика, которого
постигла такая страшная участь.
потом так же медленно перевел его на меня.
есть своя гордость. Они грабят нас, унижают, бьют, убивают, и все-таки мы
еще не совсем потеряли гордость. А она - вы ее видели, доктор?
расстоянием. Он говорил о ней так, как будто она лежала здесь же.
постыдным правом, надругались над невинностью наших сестер, но и у нас есть
порядочные честные девушки. Я и сам это знаю, да и отец мой то же говорит. И
сестра моя была честная девушка. И она была помолвлена с хорошим честным
парнем из его крестьян. Все мы его крестьяне, вот этого маркиза, что стоит