- Заходи в редакцию, - великодушно пригласил Шифрин Ознобишина. -
Может, напишешь что...
После обеда первым выступил Андреев. Его, оказывается, знали. Он
докладывал о положении в уезде. Без лишних слов, без хвастовства...
Вечером местные ребята разошлись по домам, приезжие устраивались на
ночевку в губкомоле.
Малоархангельцам достался один из столов в канцелярии, Андреев
предложил спать под столом: "Спокойнее, не свалимся".
Лежа под столом, Андреев принялся рассказывать о своих поездках по
уезду, особо говорил о Колпне, о Дроскове, в этих селах, говорил Андреев,
классовая борьба скоро достигнет большого накала.
- А в общем давай спать, - закончил он, - двигайся поближе, под
шинель...
Но сон не шел к Славе.
- Ты читал "Овода"?
- Угу, - ответил Андреев, засыпая.
- Понравился?
- Ничего...
- А кто принципиальнее, - спросил Славушка, - Овод или Базаров?
- Сравнил бога с яичницей, - пробормотал Андреев. - Слезливые
сантименты и целое мировоззрение...
- А вот некоторые считают Тургенева вчерашним днем...
Андреев неожиданно сел.
- И правильно считают, - сказал он. - Сейчас не до литературы, сейчас
надо добить Врангеля, а к Тургеневу вернемся лет через двадцать.
- Что ж, отказаться от книг?
- Не отказаться, а выбирать что читать. - Андреев вытащил из кармана
записную книжку. - Вот я сейчас тебе прочту. Я говорил тебе о Колпне? "Мы
стояли, стоим и будем стоять в гражданской войне с кулаками". Запомни.
"Прекрасная вещь революционное насилие и диктатура, если они применяются
когда следует и против кого следует". Будь таким же принципиальным, как
Базаров, читай не романы, а политическую литературу...
Утро началось бестолково, и на столах, и под столами спалось плохо,
умывались во дворе, завтракали опять селедкой и хлебом. Чай, правильнее -
горячую воду, принесли в ведрах, но зачем-то перелили в бачок для питьевой
воды. Каплуновский стоял у бачка и отпускал приезжим по кружке кипятка и по
пять паточных карамелек. После завтрака Каплуновский на всех кричал,
требовал, чтобы расписались в ведомостях, отдельно за хлеб, за селедку и за
конфеты, кричал до тех пор, пока не появился Шульман, и Каплуновский тут же
испарился.
Зато члены губкома, все они были жителями Орла, выспались и,
чистенькие, приглаженные, довольные собой, покровительственно посматривали
на растрепанных, всклокоченных провинциалов.
Мирное течение пленума нарушилось с самого утра.
Вбежал Кобяшов, бледный, взволнованный.
- Товарищи! Я только что из губкомпарта! Получена телеграмма -
Крымскому фронту требуется пополнение коммунистами. В том числе
коммунистами-комсомольцами. Губкомолу надо выделить десять человек. Решено
не объявлять мобилизации, предложить товарищам записываться добровольно.
Поэтому я обращаюсь, кто хочет...
- А когда ехать? - спросил кто-то из угла.
- Сегодня, - сказал Кобяшов. - Вечером пойдет специальный вагон с
орловскими коммунистами.
Слава ожидал, что сейчас же все начнут оспаривать друг перед другом
честь поехать на фронт. Но вместо этого наступило тягостное молчание. Слава
переводил взгляд с одного оратора на другого. Вчера выступали горячо, а
сейчас... Он не хотел плохо думать о всех, кто-то испугался, и это
настроение передалось всем...
- Запишите меня, - нарушил молчание Андреев, - я еду.
- И я, - тут же сказал Слава, - и я!
- А кто останется вместо тебя в Малоархангельске? - спросил Кобяшов.
- А хоть бы он, - сказал Андреев, указывая на Славу. - Ознобишин.
- Но я тоже еду, - возразил Слава.
- Нет, ты не можешь, мы не имеем права отправить тебя, - сказал
Кобяшов. - Тебе нет шестнадцати.
Слава пытался возражать:
- Какое это имеет значение?
- Потому что война - это не игрушки, - сердито, даже зло, прикрикнул
Андреев. - Не спорь, пожалуйста.
- Так кто ж еще? - спросил Шульман.
Поднял руку делегат из Болхова, потом из Дмитрова, записались два
паренька из Железнодорожного района.
- А почему бы не записаться самому товарищу Кобяшову? - неожиданно
спросил кто-то из железнодорожников.
- Я хотел, но не разрешает губкомпарт, - без запинки отозвался Кобяшов.
- Можете справиться!
- Зачем, мы верим...
Записались еще трое, все работники уездных комитетов, из самого Орла не
записался никто, городские комсомольцы сидели бледные.
Шульман понимал, что из города тоже должен кто-то поехать, он тревожно
вглядывался в местных активистов, наконец решился принести одного из них в
жертву.
- Вот, например, ты, Мазин, ты ведь занимался в райкоме военспортом,
сам спортсмен...
У Мазина такой вид, точно его сейчас стошнит.
- Я не могу, у меня аппендицит, - отвечал он. - Всего только три
месяца, как меня хотели оперировать...
- Товарищи, еще два человека! - воззвал Кобяшов.
- Вернемся и не позже как через день направим двух товарищей, - сказал
Хватов, секретарь ливенского укома.
- А почему бы тебе самому не пойти? - вкрадчиво вмешался Шульман. - Ты
же слышал, вагон уходит сегодня?
- Что ж, могу и сам.
Но комсомольские работники, обитавшие в самом Орле, упорно уклонялись
от записи.
- Неужели боятся? - спросил Славушка, наклоняясь к самому уху Андреева.
- Н-нет... - протянул тот. - Думаю, дело в другом. Неизвестно, куда еще
пошлют пополнение, вероятнее всего, просто рядовыми бойцами, а они уже
привыкли руководить. Вот если бы проводился набор в комиссары...
- Нет, товарищи, это из рук вон! - вдруг сказал Шульман. - Надо же и из
городского района. Так и пометим: городской район, а к вечеру подберем
персонально...
Работа пленума скомкалась, уезжающим надо собраться, надо их обеспечить
документами, продуктами, Кобяшов заторопился с докладом в губкомпарт.
Андреев и Славушка вышли на Болховскую, в городе давно уже не
чувствовалось войны, по улицам бежали принаряженные барышни, иногда проезжал
в пролетке ответственный работник.
- Все нормально, - сказал Андреев. - Скоро везде будет так. Пойдем
посидим где-нибудь, я напишу ребятам письмо...
Они провели вместе весь день, и с каждым часом все ощутимей и ощутимей
становилось для Славушки приближающееся расставание.
Андреев получил документы, хлеб, сахар, по обыкновению собрался
поделить все с Ознобишиным, но на этот раз Слава запротестовал:
- Ни крошки, ты едешь на фронт.
Пришли они на вокзал засветло, вагон для отъезжающих стоял где-то за
водокачкой, начальство еще не приехало, должен был состояться митинг, один
Каплуновский метался по платформе, в руке у него сумка, похожая на дамский
ридикюль, он издали завидел малоархангельцев, подскочил к Андрееву, протянул
листок, карандаш:
- Распишись. - Достал из ридикюля бумажный фунтик, торжественно подал
Андрееву. - Специально для отъезжающих, выпросил в губпродкоме ландрина, по
полфунта на брата...
- Ты не жди нашего поезда, - сказал Андреев Славе. - Митинг может
затянуться, я тебя сейчас посажу, и езжай-ка домой...
Славу, как и в прошлый раз, когда он возвращался из политотдела,
посадили в поезд, шедший на Елец, в штабной вагон, заполненный
командированными.
Андреев нашел какого-то мрачного типа в заношенной шинели, лацкан
которой украшал алый бант - он на нем почему-то остановил свой выбор, - и
попросил его приглядеть за Славой.
- Вот и все, - сказал Андреев. - И еще два слова по секрету.
Они вышли в тамбур.
- Возьми...
Он протянул Славушке фунтик с конфетами.
Славушка возмутился:
- Да ты что?!
- Нет, это не тебе... - Андреев смутился. - Передашь Фране. И записку.
Когда будешь в Малоархангельске. Я написал ребятам, чтобы тебя забрали в
укомол.
Вагон тряхнуло. Подали паровоз.
- Ну, бывай! - сказал Андреев. - Пора. Кобяшов, должно быть, уже
приехал произносить речь. - Он притянул к себе мальчика, прижал его голову к
своей шинели, растрепал волосы. - И в случае чего этот дядька с бантом не
даст тебя в обиду...
Выпрыгнул из тамбура, а Славушка пошел занимать свое место.
55
Безмерность своей потери Славушка ощутил, лишь когда тронулся поезд. Не
Адамов Григорий
Громыко Ольга
Березин Федор
Роллинс Джеймс
Никитин Юрий
Пехов Алексей