Чтение 75–й страницы книги ~Питомник~

воспаление придатков.

- А что вымещает на нас мама Зоя? - чуть слышно спросила Света. - Какие у
нее проблемы?

- Ни-ка-ких, - оскалилась Ира. - Мама Зоя на нас деньги зарабатывает. И
хорошие деньги. У нее будет красивая, комфортная старость. А вот Руслан до
старости не доживет, это я тебе обещаю.

- Ага, мы его повесим, - засмеялась Света. - На дубу в нашей роще. Мы ему
устроим такую дискотеку, что мало не покажется. Когда он начнет биться в
агонии, извиваться, как червяк, я прощу ему похабные речи о нашей маме.
Только это, а все остальное - никогда.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Ксюша катила коляску к Патриаршим не как обычно, не по переулкам и
проходным дворам, а через самые людные улицы. Солнце било в глаза, и даже
сквозь темные очки она плохо видела. Больше всего ей сейчас хотелось, чтобы
белобрысый, пока ее нет, влез в квартиру, забрал свой поганый нож и исчез
навсегда. Но она отлично знала, что все будет по-другому. Она чувствовала
его кожей, он находился где-то рядом, шел за ней. Оборачиваясь, глядя в
зеркальные витрины, она не видела его, и от этого было еще страшней.

У наземного перехода, в ожидании зеленого, она услышала его дыхание.
Резко обернулась, но за спиной стоял совсем другой человек, длинный
нескладный парнишка лет пятнадцати в очках с толстыми линзами. Она быстро
перекрестилась. Ей было так страшно, что даже захотелось позвонить
родителям. Она не видела их почти два месяца, после жестокой ссоры, в
которой виноваты были обе стороны. Родители считали ее брак недоразумением,
им категорически не нравился Олег, и с Галиной Семеновной никак не возникало
контакта.

- Что, кроме денег, привлекает тебя в этом семействе? - спросила мама с
таким презрением, что Ксюше захотелось ее ударить. И она ударила, не
физически, конечно, но словами:

- Я не хочу жить в дерьме, как вы, я не могу в этом растить своего
ребенка. Вы же нищие, вы хуже бомжей, хотя оба кандидаты наук.

- Ты продала себя за деньги. Знаешь, как это называется? - сказала мама с
ледяной улыбкой. У Ксюши перехватило дыхание, потому что мама ответила
ударом в солнечное сплетение.

- Тебе не кажется, мамочка, что ты делаешь мне больно? - спросила Ксюша,
давясь слезами.

- Больнее, чем ты сама себе сделала, уже не будет. Я говорю тебе только
то, что ты и без меня отлично знаешь.

- Я не хочу быть честной и нищей, - закричала Ксюша. - Ты бы лучше
пожалела меня, ну почему ты такая беспощадная, мамочка? Да, я его не люблю,
ну и что?

- Не любишь, так уходи.

- Куда? К вам? Я лучше умру!

Отец молча присутствовал при разговоре, стоял и курил на балконе и,
конечно, все слышал, поскольку дверь была открыта. Курил он омерзительный
вонючий "Беломор". Ксюша принесла ему два блока "Парламента". Она вообще
притащила им кучу подарков. Вместе с Галиной Семеновной выбрала для матери
чудесный летний костюм из голубого немнущегося испанского льна, духи
"Опиум", а для отца - рубашку и галстук от "Версаче". Галина Семеновна не
скупилась, очень хотела понравиться новым родственникам. Ксюша приехала к
ним на такси, с огромной сумкой, в которой, кроме фирменных пакетов с
подарками, были еще баночки с черной икрой, упаковки семги и севрюги,
дорогая нарядная скатерть. Она еле дотащила эту сумку от машины до квартиры.
В "кенгуру" спала крошечная Машенька, ей едва исполнился месяц. Ксюше так
хотелось, чтобы родители смягчились, обрадовались подаркам, а главное,
полюбовались внучкой. Но они были неумолимы.

- Забери все это! И запомни: ты можешь прийти сюда только в одном случае
- если решишь остаться здесь, - сказал отец.

Конечно, подарки она не забрала, сумка так и стояла в крошечной прихожей,
они даже не заглянули в нее. Схватив ребенка, Ксюша выбежала из квартиры,
шарахнув дверью так, что Маша испуганно заплакала.

Потом они звонили пару раз, но, слыша мамин голос, Ксюша чувствовала
болезненный спазм в горле и не могла произнести ни слова.

- Ты должна нас понять, - неуверенно бубнил папа. - Ну представь, что ты
будешь чувствовать, если Машенька, когда вырастет, поступит так же? Я очень
прошу тебя приехать, мы с мамой хотим видеть внучку.

- А почему они не могут приехать сами? - наивно спрашивала Галина
Семеновна, прекрасно зная, что этого не будет никогда. Между нею и Ксюшиными
родителями с первых минут возникла острая органическая несовместимость.

Почти не отдавая себе отчета в том, что делает, Ксюша купила жетон в
ларьке, подошла к таксофону и набрала свой домашний номер. Протяжные гудки
отзывались в ней невыносимой тоской. Дома никого не было. И вообще, никого
не было на свете, кроме белобрысого ублюдка, который зачем-то шел за ней.
Впрочем, понятно зачем. Хотел убить. Это было для него важней, чем получить
свой нож. Возможно, никто никогда не выстреливал ему в глаза дезодорантом,
не ускользал от него так оскорбительно, как Ксюша. И теперь он не
успокоится, пока не уничтожит ее.

Она наконец увидела его. Он стоял у стеклянной витрины спортивного
магазина и ждал, пока она положит трубку.

* * *

Подъезжая к особняку Пныри в Сокольниках, Варя выключила телефон. Бородин
мог перезвонить в любую минуту, не хватало только беседовать с ним при
Пныре.

Ей еще не приходилось бывать в гостях у старого вора, но адрес она знала
и без труда нашла высокий бетонный забор в тихом безлюдном переулке,
неподалеку от парка. Ворота разъехались, пропуская ее машину. Варя увидела
бело-голубую виллу, выстроенную в старом английском стиле. Охранник мрачно
кивнул и повел ее в гостиную. Пныря сидел у пылающего камина. Лицо его было
зеленоватым, глаза красными, заплаканными, выглядел он так, словно вернулся
с того света, прихватив с собой часть мучений, которые ему там полагается
испытать. Варя подошла и чмокнула его в колючую ледяную щеку.

- Пить, есть хочешь? - спросил он хрипло.

- Нет, спасибо. - Она села в кресло напротив и вопросительно уставилась в
больные, запавшие глаза. Она не стала спрашивать, что случилось. Пныря слабо
махнул охраннику, тот удалился и закрыл дверь. Молчание длилось несколько
бесконечных минут, старый вор смотрел на Варю, и она старалась выдержать
этот взгляд, не моргая, не отводя глаз. Наконец он опустил веки, и Варя
решилась оглядеться. Сквозь щель между тяжелыми темно-синими портьерами
падала золотая полоса, прямая и острая, как лезвие. От солнечного света
огонь в камине казался прозрачным. В огромном аквариуме, в мутной
зеленоватой воде, лежало небольшое бревно, покрытое то ли корой, то ли
толстой плесенью. Варя с легким ужасом угадала в нем живого крокодила. Прямо
над головой у Вари что-то живо, возбужденно зашумело, и смешной механический
голос произнес:

- Где деньги? Ур-рою!

Высоко, на книжном шкафу, стояла клетка с жирным пестрым попугаем. Птица
смотрела на Варю сверху вниз блестящими круглыми глазками.

- Генаша погиб, - еле слышно выдохнул Пныря.

Варя попыталась вспомнить, кто такой Генаша, но не сумела. Лицо Пныри
казалось мертвым. Он не двигался, и ей захотелось проверить, дышит ли он.
Конечно, дышал, прислушавшись, она различила тихое, нездоровое сопение.
Из-под закрытых век выкатились две мутные симметричные слезы.

- Ты можешь ничего не говорить, девочка, - произнес он, судорожно
всхлипнув, - просто побудь со мной. При тебе могу поплакать, при чужих
нельзя. Дай мне руку.

- Око за око! - выкрикнул попугай и засмеялся жутким человеческим смехом.
- Где деньги? Ур-рою, падла!

Варя пододвинула свое кресло поближе и погладила узловатую ледяную кисть,
лежащую на подлокотнике. Пныря несильно сжал ее пальцы.

- Сегодня прилетит Петюня. Он обязательно их найдет. Я лично буду с ними
разбираться. Они мне расскажут все и умрут очень медленно. Но легче мне не
станет. Я любил его, гаденыша, как родного сына. Зачем он это сделал со
мной? За что?

Варя терпела и не задавала вопросов. Пальцы, сжатые рукой Пныри, онемели,
странный, мертвый холод медленно тек от них к плечу и дальше по всему телу.
В гостиной было очень жарко, но Варю зазнобило. Ей вдруг захотелось вскочить
и убежать вон, подальше от крокодила, от попугая с его человеческим хохотом,
от Пныри с его ледяной мертвой хваткой. Впервые она по-настоящему ясно
ощутила в себе крошечную отдельную жизнь, ребеночка, которому наверняка
неполезна эта мертвая хватка старого жуткого вора.

"Вот он держит меня за руку, и что-то такое передается через кожу. Мне
страшно, а ребеночку каково? - подумала она и тут же попыталась отогнать эту
бредовою мысль. Она знала, какая у Пныри интуиция, он мог запросто
почувствовать ее отвращение, и это было куда опасней всяких туманных
биотоков. - Я должна искренне пожалеть его, полюбить. Он старый, больной
человек. У него случилось огромное несчастье. Ему плохо. Мне его очень
жалко, я его люблю как родного. Бедненький, хорошенький Пныречка, я с тобой,
ты можешь мне верить".

Самовнушение помогло. Рука, задеревеневшая, почти парализованная, стала
согреваться.

Страх пропал.

- Может, тебе поспать? - осторожно спросила она. - Знаешь, я, когда мне
очень плохо, пытаюсь уснуть. А потом все кажется легче, голова проясняется.
Ты ложись сюда, на кушетку, а я с тобой посижу. Я не уйду, буду с тобой
сколько нужно.

Веки его приподнялись, рука сжала Варины пальцы больно, до хруста. Он
медленно повернул голову и взглянул ей в глаза:

- А ты не врешь, девочка? Ты ведь должна ненавидеть меня.

- За что?

- Сама знаешь. Я виноват перед тобой.