Чтение 75–й страницы книги ~Пещера~

Когда они открыли дверь, когда в спертый воздух аппаратной ворвался ветер
коридоров, пахнущий пылью и табаком...

И камеры. Десятки объективов, оттесняющих друг друга, желающих непременно
заглянуть в глаза. Гвалт, гул голосов, белые пятна лиц, из всех деталей застряла
в памяти одна: стеклянная божья коровка на чьем-то щегольском галстуке.

- Следует ли расценивать ваш поступок...

- ...историю болезни?

- ...и возможные последствия...

- Правда ли, что господин Тритан Тодин...

- ...для дачи объяснений.

И люди. Кто бы мог подумать, что телецентр может вместить столько народу?!

И взгляды. И там, за кромкой возмущенных чиновников и суетящихся
журналистов, - потрясенное молчание.

"Они все смотрели", - поняла вдруг Павла. И эта мысль была единственной,
стоящей внимания.

- ...Со мной все в порядке, Стеф... я позвоню.

- ...подписать протоколы...

Она поставила росчерк под обширным текстом, даже не пробежав его глазами.

Люди были везде. Все, кто когда-либо получал пропуск на телецентр...

А у входа охрана растерянно пыталась оттеснить тех, у кого пропуска не
было...

А потом Павла поняла, что ее трогают за рукав. Одна рука за другой, а
Ковича, идущего впереди, просто хватают за плечи, тянутся и тянутся руки, всем
хочется потрогать...

А потом она увидела серую машину, вокруг нее почему-то пустое пространство,
и троих молчаливых людей с напряженными, какими-то виноватыми лицами, и у того,
высокого, что первым шагнул к Павле, в опущенной руке явно что-то есть, ну не
пустая же рука...

- Охрана психического здоровья, - мягко сказал рослый. - Госпожа
Нимробец... госпожа Тодин,.. Павла. Вам надо бы поехать с нами.

Она следила за его рукой.

Уколоть сквозь рукав- дело мгновения, подхватить внезапно упавшую женщину-
естественно для мужчины...

Рослый со шприцем поймал ее взгляд.

- Павла, - сказал он укоризненно. - Ну ради памяти Тритана...

Она оскалилась.

Рослый снова шагнул, теперь уже не собираясь ни о чем разговаривать, - но
между ним и Павлой внезапно оказался Раман Кович. Пружинящий на полусогнутых,
неуловимо напоминающий большого старого саага...

Прореха в диванной подушке.

Прореха.

- Павла, не спи... Она засмеялась:

- Но я ведь не могу не спать... вечно... Они по-прежнему отгорожены от
мира, только вместо тесной аппаратной - просторная квартира Ко-вича, где в
цветочных ящиках на балконе сохнут по осени сорняки.

Прореха в диванной подушке. Входит Тритан, улыбается зелеными глазами,
говорит голосом, как у океанского парохода:

- Привет, Павла... Хочешь спать?

- Тритан, прости, пожалуйста...

- Павла... - голос Тритана сменяется голосом Ковича.- Не спи... Давай
поговорим...

- Тритан!..

Зеленые узоры на стенах, мерцающие... Уже?!

- Павла. Павла... Не спи.

...Что такое "лепестки"?

Почему-то этой ночью Рамана мучил именно этот, второстепенный, странный
вопрос.

Все, о чем говорил Тритан за несколько часов до своей гибели...

Все это Раман успешно вытеснил из сознания, у него были дела поважнее...

А теперь все это пришло снова. Вспомнилось.

Слова, произнесенные человеком за несколько часов до смерти, приобретают
особый смысл.

"Война... Вы такого слова не слышали. И уж конечно вы не представляете, как
это - ходить по улице с оглядкой, входить в собственный подъезд, держа наготове
стальную болванку... И как это - бояться за дочь, которая возвращается из
школы..."

Бояться - чего?!

Павла лежала на диване, и бодрствовать ей осталось ровно столько, сколько и
жить.

Час, может быть, два...

- Павла, не спи...

- Тритан приходил? - спросила она, глядя воспаленными глазами куда-то мимо
него, в пространство.

Раман перевел дыхание.

Да, Тритан приходил. Обоим казалось сейчас, что Тритан сидит в кресле
напротив, закинув ногу на ногу- по обыкновению, чуть рассеянный, спокойный и
доброжелательный.

"Что же вы наделали, Раман?"

- Человек не может не отвечать за своего зверя... "Вы никогда не видели,
как тысячи людей прут друг на друга, стенка на стенку. Как взрываются... бомбы и
летят в разные стороны руки и ноги, виснут на деревьях..."

- Зверя?- сонно переспросила Павла.- Вы... про зверя, Раман?

- Павла, - сказал он глухо. - А может, мы... Ветер. Сухие листья и те, что
не успели еще стать сухими, - но станут, непременно станут, осень...

- Я тоже об этом думаю, - теперь она неподвижно смотрела в потолок. - То,
что мы сделали... Может быть, это совсем не так хорошо... может быть...

Раман вспомнил Валя.

"Я боюсь! Я в общаге мою посуду - и вдруг вижу, что я... будто я схруль. Я
боюсь... что Пещера... о Пещере нельзя говорить вслух, она отомстит!.."

Что привиделось Валю в тот день? От кого он спасался, кидаясь головой вниз
в окно пятого этажа?..

- Что же теперь сделаешь, Павла, - сказал Раман шепотом. - Уже... Не
вернуть...

Что имел в виду Тритан, говоря о "лепестках"? О "бомбах"?!

Сейчас это представлялось очень важным.

А тогда - тогда он даже не удосужился переспросить...

- Павла, не спи!!

- Оставь меня в покое, - она в кои-то веки обратилась к нему на "ты". -Я
хочу... я не могу больше.

Она лежала, уткнувшись лицом в диванную подушку с прорехой.

Он лег рядом - благо диван был обширный.

За всю его жизнь в его объятиях побывало множество женщин.

Но ни одна из них, тех, кого он на минуту делал своими, не была для него
так...

За окном метались, прощаясь с летом, тронутые желтизной кроны. Поутру улица
Кленов проснется в мозаике кленовых листьев...

Если оно наступит, утро.

У него больше не было сил. Эта последняя догадка- о том, что прав был
Тритан, а вовсе не они с Павлой, - подкосила его окончательно.

Павла... Тени веток. Шелест сухой травы в цветочном ящике на балконе.

- Павла, - он обнял ее, чтобы хоть как-то загладить свою колоссальную вину.
- Павла... не спи...

Она дышала ровно, ее глаза были закрыты, и веки не дрожали, и на измученном
лице лежала маска усталого удовлетворения.

Несколько секунд он балансировал на грани между сном и явью, а потом не
удержался и ухнул в бездну.

И, падая, испытал мгновенную, спокойную радость.

...Она была беспечна.

Уши ее, похожие на половинки большой жемчужной раковины, легко отделяли
звуки от отзвуков; шорохи и звон падающих капель отражались от стен, слабели и
множились, тонули, угодив в заросли мха, многократно повторялись, ударяясь о
стену, звуки были ниточками, заполнявшими пространство Пещеры, - сейчас все они
были тонкими, редкими и совершенно безопасными. Возились во влажных щелях
насекомые, чуть слышно шелестела медленная река, а целым ярусом ниже спаривались
два маленьких тхо-ля. Спокойное дыхание Пещеры; полной тишины здесь не будет
никогда. В полной тишине сарна чувствовала бы себя слепой.

Она шла... Кажется, она шла вниз, туда, где чутье ее безошибочно угадывало
воду.

Каменный свод здесь терялся в темноте. Мерцающие лишайники не давали света,
но светились сами, обозначая стенки и склоны голубоватыми неровными пятнами.
Сарна осталась равнодушной к диковатому очарованию зала- она слышала воду. Самый
прекрасный из известных ей звуков.

Туда, где, срываясь с известняковых потеков, звонко падают в черное зеркало
сладкие капли...

Туда, где среди камней еле слышно дышит ручей...

Там жизнь.

Голоса воды и жизни обманули ее.

Перебирая ниточки светлых и теплых звуков, уши ее упустили
одну-единственную ледяную паутинку.

Он умел ждать.

Сытый запах крови плыл над водой. Теплое и живое существо подходило все
ближе, и он задержал дыхание.

Сааги умеют подолгу не дышать. Потому им удается завлекать в засады сарн,
таких чутких- и так беспечно полагающихся на один только слух.

Он не отдавал себе отчета, что за темное чувство, что за невидимое
принуждение загнало его на охоту именно к этому неподвижному озерцу. Но сарна
явилась - а значит, охота будет удачной.

Миниатюрный зверек с миндалевидными глазами выступил из-за каменной гряды.
Остановился, поводя ушами-локаторами; белые раковины впервые напряглись, не
слыша, но предчувствуя опасность.