конечно, звериное. Опять же опыт. А поскольку голова у него только в одну
сторону работать способна, начинает он мне закидывать, какая обстановка
тяжелая, враг, мол, не дремлет. Есть, говорит, у него материал еще на одну
большую группу военных - Смушкевич, Штерн и так далее, он уже начал меры
принимать, через неделю-другую все будет в порядке. Мне даже легче на душе
стало. Слушаю, поддакиваю, смотрю в лицо его круглое, глазки за стеклами
поросячьи, но словно поросенок не просто так, а бешеный или вообще
оборотень, и так мне интересно стало, как он себя поведет, когда его - к
стенке. Но понимаю, что это скорее Сталину интересно, а не мне... Снова я
вышел из столовой. Ребята уже подъехали. Верные, сталинские ребята. Им что
Берия, что Калинин с Буденным. Майор у них старший, такой, знаешь, паренек
сухощавый, симпатичный даже, но смотреть на него неприятно. Даше страшно
вообразить, что есть у него нормальная жизнь, что с кем-то общается,
выпивает или там с женщинами... Проще представить, что вне функции его
просто выключают и ставят в шкаф до случая. Я его папиросой угостил, в
двух словах объяснил задачу. В технические детали не вдавался, он их лучше
меня знает. "Есть, - говорит, - товарищ Сталин". Честь отдал, повернулся и
вышел, папиросу на улице докуривать. Ну и все, в общем. Попрощался я с
Лаврентием, по плечу похлопал, а потом стал у окна за шторку и смотрел,
как его на крыльце под руки взяли. Он и не вырывался, только шею
выворачивал, на окна смотрел - знал ведь, что я там где-то. Крикнуть
хотел, но ему не дали. И потом Лаврентия Павловича я только в пробу
увидел. Лицо было спокойное, словно и вправду во сне умер.
какое-то, двор Цезаря Борджиа.
было писать в романах из жизни вождя, и напитки имелись, за которыми
просидели до багровой рассветной полоски над лесом, то обмениваясь своими
ощущениями, то набрасывая планы ближайших мероприятий по всем аспектам
грядущей войны. Новиков уже успел поставить перед Жуковым, Тимошенко и
Шапошниковым задачи, полностью меняющие принятую военную доктрину, и
завтра решил представить им Маркова как нового командующего Западным
округом.
человек, а я... Кремлевский затворник, - с внезапной тоской сказал
Новиков.
вернемся... Слушай, - загорелся неожиданно Берестин, - а почему тебе не
начать ломать стереотипы? Кремль открой, балы, приемы устраивай, начни
выезжать, на фронтах бывай лично... в Касабланку сгоняй, если и здесь
позовут союзнички. Авторитет поднимешь на небывалую высоту. А соратников
стесняешься - разгони их всех. Молотова послом отправь в Берлин.
Кагановича - директором метро его имени, Буденного - инспектором кавалерии
в ТуркВО и так далее, а себя, как Кеннеди, окружи учеными и поэтами...
Вообще переставь все вверх ногами, чтобы, когда уйдем, здесь обратного
хода не было.
картины политического и духовного ренессанса, будто забыв о войне, до
которой оставалось всего сорок семь дней.
знаешь, какая ерунда получается? Вот ты говоришь - езжай в Касабланку, а я
уже думаю: вдруг что-нибудь со мной в дороге случится? И из-за такой
мелочи все рухнет. Кто, кроме меня, знает все на полста лет вперед, кто
имеет такую волю и авторитет? Этот гений в квадрате - и вдруг его не
станет?
возомнишь. Меня ликвидируешь на всякий случай и начнешь вершить судьбы
мира единолично. Силен в тебе хозяин...
тебе, конечно, легче: Марков твой - парень что надо. Звони мне почаще -
исповедоваться, что ли, буду, чтобы среда не задавила...
тревога. Действительно, как образуется взаимодействие между личностями? И
что в конце концов победит? Не слишком ли опрометчиво кинулись они в сию
авантюру? Но ведь выбора все равно не было.
нашей деятельности... - заговорил Берестин, - реальный смысл.
так представляешь, что будет, если мы без тогдашних потерь победим? И
культа не будет, и ошибок всех, что были...
вернемся?
хочешь знать, не верю я, что мы на своей линии находимся. Не верю, и все.
Должны быть альтернативные миры... Но жить здесь надо так, будто все по
правде. Кто-то же должен восстановить историческую справедливость. Вот
пусть - мы!
весь пропитан тишиной, запахами сырой земли, прошлогодних прелых листьев,
свежей зелени.
будка, а только густые темные заросли и багровые отсветы зари на
серовато-синих тучах. Красиво и тревожно, при желании можно этот сумрачный
рассвет истолковать символически.
поверил, что вокруг действительно весна сорок первого года, и все, что
должно случиться, - еще впереди. С самого раннего детства, с первых книг и
фильмов о войне и до сего дня лето этого года постоянно жило в нем, как
неутихающая, болезненная ссадина в душе. Не только пониманием тяжести
вынесенных страной и народом испытаний, миллионами напрасных жертв,
ощущением того страшного края, на который вынесло державу. Нет, была еще
одна сторона в трагической странице книги судеб, необъяснимая
необязательность всего, тогда случившегося.
и неизбежно, почти что независимо от желаний и дел людских. Вроде как
начало первой мировой или поражение Японии во второй. Здесь все было не
так. А скорее - как на шахматной доске, когда чемпион мира делает ход
необъяснимо слабый, даже для любителя очевидно проигрышный, теряет корону,
и всем - остается только гадать, почему оказался возможным такой грубейший
зевок. Так и здесь. До последнего дня оставалась возможность сыграть
правильно. В разработках теоретиков содержались все варианты действий,
позволявших отразить и сокрушить агрессора. И все делалось как раз
наоборот. Если русско-японская война на море была проиграна из-за рокового
стечения нелепых случайностей то здесь даже на случайности нельзя
сослаться.
уже известно и рассекречено, а вот тогда... Наивное оправдание,
извинительное лишь тем, что старые люди ощущают собственную долю вины и,
стремясь подавить в себе это чувство, хотят доказать, что допущенные
просчеты были закономерны и неизбежны. В чем же тогда назначение политика
и полководца, как не в том, чтобы проникнуть в замысел врага, чтобы найти
ход, ведущий к победе? И ведь через пару лет это уже, в большинстве
случаев, удавалось.
ли что-нибудь сделать за полтора оставшихся месяца. Если ко всем
возможностям, что тогда существовали, прибавить самую малость: здравый
смысл и знание хода истории на сорок лет вперед. Впрочем, откуда такая
цифра - сорок? Месяца на два-три, пожалуй. А потом начнутся такие
расхождения, что конкретные знания будут ни к чему.
развития событий... Например, Алексей ясно помнил все, что относилось к
созданию Бомбы и у нас, и у американцев. Достаточно, чтобы помочь
Курчатову и сэкономить лет пять-шесть, если возникнет такая необходимость.
Но еще проще он мог бы сорвать Манхеттенский проект и вообще исключить
ядерное оружие из реальностей данного мира.
удивительно глупо было бы погибнуть от нелепой случайности, лишив этот мир
своего присутствия. И все те беды и несчастья, которые он в состоянии
предотвратить, обрушатся на человечество. А отсюда вытекает, что если он,
Берестин, прав в своих рассуждениях, то прав был в тот, реальный Сталин.
Будучи неопровержимо уверен в своей гениальности, он не мог не прийти к
мысли о своей особой ценности для истории. Если с ним произойдет
несчастье, он не сможет осуществить своего предназначения, а раз так -
оправданно все, что ему во благо, и подлежит уничтожению все, стоящее на
его пути.
объективной, Сталин же - лишь субъективной. Но с точки зрения
экзистенциализма - никакой разницы нет.
забрел в самый глухой угол сада. Все здесь было, словно декорация к
"Сказке о спящей царевне". Полуразвалившийся фонтан, потрескавшиеся и
проросшие травой асфальтовые дорожки, бузина, буйно захватившая некогда
ухоженные клумбы. Внизу - темная, смутно шелестящая зелень, вверху -
пасмурное небо, через которое так и не смогло пробиться солнце. Будто
ожившая картина в стиле художников "Мира искусств"... Алексей залюбовался
ею, присев на край фонтана. Потом рывком поднялся. "Изящно, но маловато
исторического оптимизма..." - сказал он вслух.
Лондон Джек
Гуревич Георгий
Каменистый Артем
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Самойлова Елена