корточках Немой.
черное, Андрей узнал его: это был один из геологов, заместитель Кехады по
съемке - Тэд Камински. Особенно страшно было, что он в одних трусах и
почему-то в ватнике, какие носили водители. Видимо, ему попало в спину, и
очередь прошила его насквозь - на груди телогрейка была вся в дырах, и из
дыр торчали клочья серой ваты. Шагах в пяти валялся автомат без рожка.
стене на правой стороне улицы, скорчился еще один труп. Оказалось, это был
Пермяк. Его убило, видимо, на середине улицы, там еще оставалось на
булыжнике высохшее черное пятно, но он, мучаясь, пополз к стене, оставляя
за собой густой черный след, и там, у стены, мучаясь, умер, подвернув
голову и изо всех сил обхватив руками разорванный пулями живот.
взбесившиеся хищники, как остервеневшие тарантулы, как обезумевшие от
голода крысы. Как люди.
нечистотах валялся Тевосян. Он гнался за трактором, который свернул в этот
переулок и уходил к обрыву, коверкая спекшуюся землю торопливыми
гусеницами. Тевосян гнался за ним от самого лагеря, стреляя на ходу, а с
трактора стреляли по нему и здесь, на перекрестке, где в ту ночь стояла
статуя с жабьей харей, в него попали, и он остался лежать, оскалив желтые
зубы, в своем испачканном пылью, нечистотами и кровью солдатском
мундирчике. Но перед смертью, а может быть, и после смерти, он попал тоже:
на полпути к обрыву, вцепившись скрюченными пальцами в раскрошенную
гусеницами землю, вздутой горой громоздился сержант Фогель, и дальше
трактор шел уже без него - до самого обрыва и вниз, в пропасть.
бочкам, иссиня-черным от жара, еще бегали чадные язычки оранжевого
пламени, и медленно поднимались в тусклое небо клубы жирного дыма. Из
черной спекшейся кучи на волокуше торчали чьи-то горелые ноги, и тянуло
тем самым вкусным запахом, от которого теперь тошнило.
волосатые руки его почти касались тротуара, а на тротуаре валялся автомат.
Вокруг окна вся стена была избита и исковеркана пулями, а на
противоположной стороне улицы лежали друг на друге скошенные одной
очередью Василенко и Палотти. Оружия возле них не было, а на усохшем лице
Василенко сохранилось выражение безмерного изумления и испуга.
расстреляли, поставив к той же стене. Так они и лежали рядком под пробитой
пулями дверью - Эллизауэр в кальсонах, остальные - голые.
длинном столе с алюминиевыми ножками, покрытый британским флагом спокойно
лежал, сложивши руки на груди, полковник Сент-Джеймс, в парадном мундире,
при всех орденах, все такой же сухой, невозмутимый и даже иронически
улыбающийся. Рядом, привалившись к ножке стола, уткнувшись седой головой в
мостовую, лежал Даган - тоже в парадном мундире - и в руках у него была
зажата сломанная трость полковника.
Кехада, приблудная девка Мымра и второй трактор со второй волокушей -
исчезли. Остались трупы, осталось сваленное горой геологическое
оборудование, осталось несколько автоматов в пирамиде. И смрад. И жирная
копоть. И удушающая вонь жареного мяса от догорающей волокуши. Андрей
ввалился в свою комнату, упал в кресло и со стоном уронил голову на руки.
Все было кончено. Навсегда. И не было спасения от боли, и не было спасения
от стыда, и не было спасения от смерти.
Отдохнуть захотелось. От рыл ихних отдохнуть захотелось вонючке,
чистоплюю, слизняку... Полковник, ах, полковник! Нельзя было умирать,
нельзя!.. Если бы я не ушел, он бы не умер. Если бы он не умер, никто бы
здесь и пикнуть не посмел. Звери, звери... Гиены! Стрелять надо было,
стрелять!..
библиотеках прохлаждался... речи статуям произносил... раздолбай, трепло,
все прогадил, все растерял... Ну и подыхай теперь, сволочь! Никто не
заплачет. На кой хрен ты такой кому нужен?.. Но страшно ведь, страшно...
Гонялись друг за другом, стреляли - в лежащих стреляли, в мертвых
стреляли, к стенке ставили с руганью, с мордобоем... До чего же вы дошли,
ребята, а? До чего я вас довел?.. И зачем? Зачем?!
ладонью. Было слышно, как за окном невнятно и страшно вскрикивает Изя, и
Немой успокаивающе курлыкает, словно голубь. Не хочу жить, подумал Андрей.
Не хочу. К черту все это... Он поднялся из-за стола - туда, к Изе, к людям
- и вдруг увидел перед собой раскрытый журнал экспедиции. Он с отвращением
оттолкнул его от себя, но тут же заметил, что последняя страница исписана
не его рукой. Он снова сел и стал читать.
архивариусом Кацманом и эмигрантом Паком отправились на рекогносцировку с
расчетом возвратиться в лагерь к отбою, но не возвратились. Сегодня в 14
часов 30 минут скоропостижно, от сердечного приступа, скончался временно
исполняющий обязанности начальника экспедиции полковник Сент-Джеймс.
Поскольку советник Воронин до сих пор из рекогносцировки не возвратился,
принимаю командование экспедицией на себя. Подпись: заместитель начальника
экспедиции по науке Д.Кехада. 31-й день экспедиции, 15 часов 45 мин.".
температуре, о ветре, а также приказ о назначении сержанта Фогеля
начальником по военной части, выговор зампотеху Эллизауэру за
медлительность и приказ ему же - максимально форсировать ремонт второго
трактора. Дальше Кехада писал:
усопшего полковника Сент-Джеймса и сразу же после церемонии выслать хорошо
вооруженный отряд на поиски рекогносцировочной группы советника Воронина.
Буде исчезнувшая группа не обнаружится, я намерен отдать приказ о
возвращении, поскольку считаю дальнейшее продвижение вперед еще более
бессмысленным, нежели раньше".
драку, учиненную минувшей ночью, картографа Рулье и рядовых Хнойпека и
Тевосяна предупреждаю в последний раз и лишаю на день водного пайка..."
кончались. Видимо, на улице поднялась стрельба, Кехада выскочил и больше
уже не возвращался.
хотел, то и получил. А я все на Пака грешил, царство ему небесное... Он,
прикусив губу, зажмурился, когда перед глазами его снова встала раздутая
кукла в синей выцветшей куртке, и вдруг до него дошло: тридцать второй
день. Как - тридцать второй? Тридцатый! Вчера я записывал за двадцать
восьмой... Он торопливо перебросил страницу. Да. Двадцать восьмой... И
трупы эти раздутые - они же лежат уже несколько суток... Господи, да что
же это?.. Один, два... Какое же сегодня число? Ведь мы же сегодня утром
ушли!
ледяную тьму пантеона, и слепые статуи за бесконечно длинным столом... Это
было давно. Это было очень давно. Да-а... Закрутила, значит, завертела
гадская сила, заморочила, одурманила меня... Я же мог в тот же день
вернуться, полковника живого бы застал, не допустил бы...
словно высохший, с вытянутым костистым лицом, угрюмый, озлобленный, точно
и не он только что как женщина вскрикивал под окнами. Он швырнул в угол
полупустой мешок, сел в кресло напротив Андрея и сказал:
проглотил записи, поднял на Андрея красные глаза.
Он еще раз проглядел записи и бросил журнал на стол. - С-суки!
постаменты...
комсомольца... орленка.
мускулистую руку и потянул за собой. Все вместе они вошли в Изину комнату.
Окна здесь глядели на другую улицу. За окнами, над низкими крышами уходила
ввысь Желтая Стена. Здесь совсем не было смрада, и было почему-то даже
прохладно, только вот сесть было негде - весь пол и все сплошняком было
завалено бумагой и книгами.
развороченную грязную постель. - Давай думать, - сказал он. - Я подыхать
не собираюсь. У меня здесь еще куча дел.
увезли, а жратва вся сгорела. Дороги назад нет - через пустыню нам не
Сертаков Виталий
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Эриксон Стивен
Афанасьев Роман