перед Юрием! Уймется он - и я уступлю ему в свой черед. Видно, пора пришла
мне оберечь землю свою не силою ратной, а смирением.
неделе. Уже шла из Сарая грозная весть, вызов на суд ханский, и медлить
дольше нельзя было. Кавгадый давно сидел в Орде, и Юрий с часу на час
собирался туда же.
волнуясь, но веря, что сумеет уговорить Юрия. Он был принят, но как-то
странно. Его разлучили со свитой и почитай посадили под замок. Впрочем,
через день он был допущен к Юрию и приободрился.
умел достойно держать себя перед всякою властью. Но здесь, сейчас,
творилось что-то небывалое и тревожное. Во-первых, Юрий был один, в
хоромине находилась лишь молодшая дружина, но ни братьев великого князя,
ни великих бояр московских не было ни одного. Александр Маркович, однако,
начал править посольство поряду, уставно и громко приветствовал великого
князя Юрия, после чего приступил к главному. (Грамота уже была вручена
Юрию, и Александр Маркович должен был подкрепить ее приличным случаю и
украшенным словом.) Он строго начал от Писания, напомнив заповедь Христа о
любви к ближнему своему, напомнил затем о бедах Русской земли, от княжьих
котор происшедших, о погромах городов, о Дюденевой рати и о прочем горьком
и жалостном, что совершалось в прежде бывшие годы по причине несогласия
братьев-князей. Сказал и о том, что Михаил уступает Юрию стол и клянется
Господом, что не подымет меча на Юрия:
вас злонеистовых измаильтян - рекомых татар - на землю Русскую, ею же
просвети светом веры истинной пращур твой, великий святой князь киевский
Владимир Святославич, иже сперва пребывах во тьме неверия, после же
постигше вся заповеди веры Христовой, и заповедал, умирая, детям своим не
вздевати меча ни в спорах, ни в которах братних. И егда же смертей венец
приимь, то диавол, враг рода человеческого, вложи тотчас котору в сердце
детям его и окаянного Святополка подучи на братью свою подъяти гибельное
железо! Но не попусти Господь погинуть заветам своим! Вспомни, господине,
святых великих князей Бориса и Глеба, иже не восхоте подъяти меч на брата
старейшего, и до того, что предпочли нужную и горькую смерть от руки
убийц, да не попустили которы!
Владимира Мономаха, как молил он: будьте едины, и не поженуть вас
измаильтяне лукавии! Снидьте в любовь, и несть вам вреда с поля
половецкого от языка незнаема! Снидьте в любовь, да не страждут паки и
паки смерды земли вашея! Снидьте в любовь, помыслите о Родине, о земле
своей! Снидьте в совет не по закону только, но - паче того и преже того -
по любви!
братнии и упокойте землю, упокойте в совете и согласии отчину свою!
Помыслите, яко ни у каких иных народов, ни языков иных не весть таковых
князей-страстотерпцев, яко Борис с Глебом, и нам, паче прочих, паче всех
языков земли, достоит утвердить единство по любви!
сущих, от лопи дикой до ясских Железных ворот и от югры до литвы и до
немец! Мы есьмы великий народ среди тьмочисленных и разноликих племен
нашея вемли! На нас взирают, нас славят, и паки жаждают уничтожить нас
сугубо. Мы великий народ, и се понуждает паки к единению нашему в братней
любви! В таковыя нужи, в таковой грозе и в таком почете от прочих народов
- ежели мы истощим силы во взаимной ненависти - погибнем сугубо, и страшно
погибнем тогда! Ни прока нас, ни остатка на лице земли не оставят
завистники и враги наши ради прошлого величества нашея земли!
же ныне восхоте прекратит брат твой, Михаил Ярославич! Помысли о том, что
ежели добиватися единой сильной власти жезлом железным, склоняя выи братьи
своея под ярмо сильнейшего середи вас, то и тогда такоже растлимся духом
мы, русичи, превратим себя в стадо, несмысленно бредущее под кнутом
пастыря, и погибнет то, что есть лучшее в нас, то, что еще князь Владимир
и святые князи Борис и Глеб заповедали и утвердили в корени русском, то,
что нас возвышает как народ над иными языками, - погибнет единение, не на
законе, а на любви утвержденное, и с ним наше дружество, заповеданное нам
горним учителем и святыми пращурами, наша правда, наша слава, наше величие
и красота!
детей боярских понурили головы, слушая его украшенную и страстную речь. И
почти забыл даже боярин о пустой думе княжеской, о том, что Юрий слушает
его один-одинешенек, ибо молодшие в думе княжой не в счет. И полно - да
слышит ли он? Почему он глядит так прямо, даже будто и не мигая, почто
встает, медленно встает на напряженно расставленных ногах...
московский, Юрий Данилыч, да не погубим с тобою Русскую землю всеконечно!
Да будем отныне едиными усты и сердцем единым предстательствовать пред
царем ордынским! И в том тебе брат твой молодший, Михайло, кланяю и умоляю
ради земли, тишины, языка нашего и ради горнего нашего учителя Иисуса
Христа, иже заповеда нам любовь братию!
И Александр Маркович сейчас говорил как бы будучи самим Михайлой
Ярославичем, он так и руку поднял приветным княжеским жестом, и
поодержался, намерясь и еще сказать от Писания... Но Юрий уже стоял,
выпрямясь на напряженных, сведенных судорогою ногах. Он весь как бы замер,
и только руки делали что-то, и когда тверской боярин опустил глаза, то
увидел, что пальцы Юрия медленно двигались, как будто сами по себе, и с
хрустом мяли и уродовали свиток, в коем Александр Маркович признал не
сразу полюбовную грамоту Михаила. Потом эти пальцы стали драть с усилием
на куски тонкий пергамен, кожа лопалась с треском и падала ошметьями под
ноги князю. И тогда Юрий, прямо и бешено глядя в лицо Александру Марковичу
своими разбойными голубыми глазами, сделал несколько падающих шагов и,
размахнувшись, изо всей силы ударил боярина по лицу. Александр Маркович
шатнулся. От удара закружило голову, и он почуял текущую по лицу кровь. Он
еще ничего не понял, не сообразил, а к нему уже кинулись с двух сторон
дети боярские с саблями наголо и схватили его за руки и за плечи. И было
мгновение тишины: те тоже растерялись, не ведая, что вершить. И в тишине
раздался дробный пакостный смешок Юрия, и сквозь смех выговорил он:
с ратною силой, он ищо Христу тогды не веровал? А жену отравил почто? А?!
- крикнул вдруг Юрий и, вырвав саблю у одного из боярчат, слепо и страшно
ткнул ею в живот боярина.
сознание боярина вон из палаты и по сеням, оставляя брызгучий кровавый
след, по переходам, по ступеням заднего крыльца на черный двор, где и
прирезали наконец, бестолково и рьяно изрубив тверского боярина едва не в
куски саблями.
Александра. Так закончилось <посольство любви>, последняя тщетная попытка
помирить двух людей, которым вместе не суждено было жить долее на Русской
земле.
Богоявленской обители - тишина. Размеренно бьют в било часы, размеренно
правят службы в деревянном храме. Москва едва слышна отселе и не видна
совсем, ежели не выйти вон из ограды монастыря. Вести и слухи доходят сюда
с отстоянием и почти не мешают сосредоточенной работе иноков,
переписывающих книги в свободные от служб и земных трудов монастырских
часы. Приезд в монастырь великого боярина или княжича - событие. Суетится
эконом, готовят особую трапезу. Но можно и тогда не покидать кельи,
продолжая размеренные на годы и века вперед келейные труды.
великий князь Юрий Данилыч в гневе убил тверского посла. И об убиенном
боярине служили панихиду. Будто и не Юрий московский князь, будто не в его
воле монастырская братия. Страсти, гнев, корысть, зависть, гордость и
вожделение остались там, за стенами обители. И те, кого влекут они
по-прежнему, не выдерживают, прекращают послушничество и уходят назад, в
мир. Твердые духом остаются здесь навсегда, навовсе. Постригаются,
принимают сан, навеки уходят от мира. У каждого из братии свой обет. У
иных - несколько сразу. Молодой монах Алексий (в миру прозывавшийся
Симеоном-Елевферием), старший сын великого боярина московского Федора
Бяконта, принял на себя обет тяжкий - молоть зерно. И каждодневно он мелет
рожь тяжелыми ручными жерновами, мелет, теряя силы (руки отваливаются и
делаются совсем чужими уже через полчаса этой работы), мелет, доходя почти
до обмороков, ибо к тому же строго блюдет принятое на себя воздержание в
пище и питии, и никогда не нарушает данных обетов. После работы хочется
спать. Просто лечь и вытянуть члены и забыться. Но он выстаивает службы и
читает. Читает вдумчиво, перечитывает раз за разом знакомые страницы
древних книг и сейчас, в монастыре, в монашеском одеянии, понимает их,
мнится ему, иначе и глубже, чем это было дома. И ему раскрывается вновь
старая как мир истина, что слово, запечатленное в книгах, доходит токмо до
избранных сердец, что истина написанного раскрывается не всякому чтущему,
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Суворов Виктор
Никитин Юрий
Белогорский Евгений
Прозоров Александр