духовенство - опричь черного народу. Творение Брадатого, как и многие другие
его записки, должно было войти в состав государевых грамот и позднее попасть
в летописцы. Иван дал знак читать, сам же, продолжая вкушать, внимательно
прослушивал перечни имен, отмечая заочно знакомых, припоминая и тех, кто
должен был быть, но кого не было. Впрочем, таковых почти не оказалось.
в грамотах именовались, даже черные люди, Иванами, Трифонами и Петрами (кто
и по батюшке величался), а не Ваньками, Тришками и Петьками, как то давно
уже повелось на Москве.
Никитиной - готовы ли принести жалобу? Потребовал затем список нападавших на
Славкову с Никитиной и на бояр Полинарьиных. Долго вчитывался в имена,
шевеля губами, вопросил: почему в списке нет Ивана Офонасова Немира?
Выслушав, что он не участвовал в нападении, склонил голову и отпустил
Брадатого, так ничего и не сказав. Потом принимал дворецкого с отчетом по
дворцу, наместника; и боярина Федора Давыдовича, своего воеводу, коему
приказал еще усилить охрану Городца, но располагать ратных так, чтобы не
очень напоказ были. Тот понял с полуслова и тут же отправился наряжать
скрытые дозоры и засадные дружины из ближних дворян.
вечерних сумерках город. Глядел и молчал.
выказал раздражение, когда владыка Феофил прислал к дворецкому и конюшему
князя давать кормы своих молодших. Оба посланных, как неродовитые, были
отосланы назад, и возы с кормом тоже. Феофил, исправляя оплошность, сам
кинулся на Городец, нижайше звал великого князя откушать у него хлеба-соли,
а давать кормы послал своего наместника Юрия Репехова, которому, по
положению, даже и не пристало ведать кормами. Узнав о почетном назначении,
Иван смолчал, но на другой день милостиво принял Феофила у себя на Городище
и кормил обедом, и опять был ровен.
присутствовали и князь Василий Шуйский, и степенной посадник Василий
Онаньин, и старые посадники и тысяцкие, и многие из великих бояр. В тот же
день Иван Третий приказал принять жалобщиков. На Городец прихлынули толпы
просителей, чающих справедливости от великого князя. Какие-то обиженные
Захарией Овином землевладельцы, неправедно облагаемые поборами купцы,
корельские просители, люди молодшие и житьи, потерпевшие от новгородских
позовников рушане, ремесленники, мужи и жонки, монахи и монахини, настоятели
и настоятельницы бедных монастырьков. Многих из них собрали и направили на
Городец старцы Троицкого монастыря на Клопске, тщась показать всенародное
недовольство граждан судом новгородским. Были и вправду обиженные жестоко,
люди в глубоком горе, уже изверившиеся во всем, для коих князь великий
Московский был паче Бога - тем чудесником, который только один может своею
волею враз изменить и отменить раздавившую их беду. Одни лезли вперед,
поближе к крыльцу, на которое должен был выйти Иван, другие толпились
посторонь, сжимая в руках трубочки берестяных грамоток со своими прошениями.
Многие примчались и без всяких просьб, просто увидеть великого князя,
внушившего столько ужаса Новому Городу - в памяти всех живы были Шелонский
погром и грозные дни осады.
восторженный вопль толпы. Затем он удалился, а принимать и сортировать
просителей принялись младшие дьяки государева двора, руководимые Полуектовым
и Беклемишевым. С просителями пока только беседовали тут же, на дворе, еще
не принимая прошений, и одним, немногим, назначали явиться к государю,
других же отсылали к наместнику великого князя, третьих попросту отсылали
прочь, веля обождать.
великого князя, чинящих насилия, и просили опасу от воев, грабивших товар и
разорявших обозы по дорогам. Этих всех отсылали в вечевую избу, к суду
посадника, понеже постоем и продовольствованием москвичей ведали не
княжеские, а новгородские дьяки и наместники, обязанные следить за порядком,
оберегая граждан и в то же время ничем не ущемляя и не обижая московских
гостей.
твердой дороге, белой, с рыжими пятнами конской мочи, клочьями раструшенного
сена и катышками оледенелого навоза там и сям. Иван ехал верхом. Стража из
московских дворян, теснясь, скакала впереди и сзади государя. Его
сопровождали великокняжеские бояре и окольничие. Светило солнце. Звонили
колокола. Массы праздничного народа стояли по всей дороге от Городища до
градских ворот, теснились в улицах, приветственно кричали, махали платками и
шапками.
наконец, впервые вступал, был, и правда, велик зело, пожалуй, больше Москвы
и премного украшен каменным строением соборов и палат. Терема теснились и
тянулись вверх, улицы были на диво ровны и чисты и сплошь мощены древием.
Иван шагом ехал по Ильиной, мимо стойной плывущей церкви с крутыми изломами
кровель и удивительной соразмерностью всех частей - это был Спас
Преображения на Ильине. Ехал мимо Знаменской, мимо теремов и палат, за коими
вырастал, рядом с торговой площадью, целый лес больших и малых каменных
храмов, среди коих его быстрый взгляд не сразу угадал Никольский собор на
Ярославле дворище, на е г о дворище! Древнем, княжеском, беззаконно занятым
в минувшие веки вечевою палатой.
должна быть Москва! Нет, еще краше! Здесь, в этом велелепии, уже не казались
столь дерзко огромными стены Успенского храма, что возводит для него
Аристотель.
въехал на Великий мост и невольно придержал коня. Город открылся отсюда во
всей красе своей, с громадою Детинца прямо перед очами и позлащенными
верхами Софии над стеною, в скоплении башен и маковиц. Вот то, что виделось
ему из древних летописей, вставало из глуби времен. Вот она въяве пышность
кесарей! Ему говорили об этом, называли поименно монастыри и храмы. Он знал
- и не знал, не ведал доднесь. Не мог представить себе. Он даже где-то, в
самой глубине души, на миг удивился своей победе. Нахмурясь, он резко рванул
повода. Этот город вызывал в нем зависть и будил чувства недобрые.
Воспринимавший красоту более всего как богатство, Иван Третий ревновал
сейчас к богатству Новгорода, к гордо поднятым главам и куполам, богатству,
непристойному уже потому, что оно не принадлежало казне великокняжеской.
праздничных ризах и с крестом, во главе всего собора новгородского
духовенства, от юрьевского архимандрита до священников и дьяконов софийских.
Сзади теснились избранные горожане, бояре и житьи. С пением процессия
встретила великого князя. Феофил благословил спешившегося Ивана.
оглушен огромностью храма и многоценностью храмовых убранства и утвари. В
соборе Иван подошел, знаменуясь крестным знамением, к образам Господа и
пречистой его матери, поклонился прочим святым и особо - гробам своих
прародителей, прежних князей великих, похороненных в соборе. Этим он давал
понять, что чтит святыни градские, якоже и достоит государю, а вместе с тем
числит предками своими великих князей, одержавших Новгород в минувшие века,
наследников Ярослава, некогда самовластно распоряжавшихся в великом городе
так, как надлежит распоряжаться и ему, Ивану Третьему, Васильевичу,
господину Новгорода и государю всея Руси.
архиепископа, в палатах владычных, вновь отметив про себя роскошь и каменную
основательность Евфимиевых строений, отметив и башенный часозвон, по примеру
коего не худо бы сделать и на Москве часы, вознесенными на башню. Внешне он
был ровен, ел и пил весело, после чего архиепископ Феофил одарил князя
многими дары. Назавтра, двадцать четвертого ноября, в пятницу, был назначен
большой прием и княжий суд на Городище.
изветники, жалобщики, ходатаи и просто жаждущие увидеть государя
Московского, с дарами и поминками, старосты и лучшие люди, монастырские
обитатели, рушане и корела.
локтей, рукавами чуге, одетой сверх кафтана, в византийском древнем золотом
оплечье с бармами и золотой, отороченной соболем шапке Мономаха.
принимали свитки грамот, а также дары и передавали подручным дворянам,
уносившим все это в заднюю, где два дьяка вели запись прошений и приносов.
ввести новых.
присказкою к следующему дню и завтрашнему судилищу, и все эти жалобщики,
сами не подозревая того, нужны были затем, чтобы придать убедительность и
весомость законности грядущему судебному действу.
правде, Иван отужинал и лег почивать.
обедал и после обеда принял жалобщиков. В этот день, двадцать пятого ноября,
били челом две улицы, Славкова да Никитина (от каждой улицы наместники князя
озаботились собрать как можно более жалобщиков) на великих бояр и житьих
Неревского конца во главе с Онаньиным, Есиповым и Борецким. Иван Третий
отметил, что от улиц было по одному старосте, Арзубьев и Иван Кузьмин не
явились. Тот и другой не знали, к беде своей, что великому князю Московскому
служат без отверток и отказ от принятой службы рассматривается на Москве как
измена государю. Вслед за старостами и жалобщиками Славковой и Никитиной,
подступили бояре Лука и Василий Полинарьины и тоже били челом на великих