жизнерождения, в вечном обороте существ, созданных творцом, но не
наделенных еще ни разумом, ни греховностью. Только теперь бежать было
некуда и не от кого было бежать! Нюша покоилась на погосте, и ее маленькая
исстрадавшаяся душа - он верил в это, - искупив на земле невольные свои
отроческие грехи, пребывала ныне у престола господня. А он - с тяжким
многолетним запозданием - испытывает днесь разжжение плоти, то, в чем он
упрекал Стефана когда-то.
святой гнев воина в бою и труженика, одолевающего упрямую пашню,
неподъемное ли древо или иное что, - поднялся в нем. И, почуяв гнев, он
остановил себя, опустил водоносы и начал читать молитву. Пока не утихла,
пока не успокоилась плоть. После поднял ношу, донес до хижины, вылил воду
в кадь, занес дрова, разжег печь, все это делая опрятно, но без мысли, как
давно знакомое рукам и телу. Когда разгорелся огонь, он обмял дежу и начал
готовить хлебы. До того как прогорел очаг, успел еще починить обор и
надвязать проношенный лапоть, шепча про себя молитву, успел приготовить
доску, на которой скал свечи (нынче ему доставили круг воску от
незнакомого жертвователя), и когда уже выгреб угли и засунул на деревянной
лопате хлебы в печь и сытный ржаной дух наполнил хижину, понял, что надо
делать.
и от своего куска, скупо улыбнувшись, отрезал еще половину для медведя.
Косматый опять сегодня придет, хромая (верно, когда-то ранили зверя на
охоте), и Сергий, заслышав тяжелое ворчание, вынесет ему хлеб с привеском
и, как всегда, положит на пень, а медведь, дождав, когда отойдет
пустынник, подойдет сторожко, обнюхает сперва, а после с урчанием станет
есть, и, съевши, покивает ему головою, обтирая лапою морду, словно бы
человек после сытной трапезы, и уйдет, растает, исчезнет в чащобе леса до
нового приходу, до новой трапезы. А Сергий станет отныне даже не есть, а
сосать малый ржаной кус и грызть горькие молодые ветки сосны, и сократит
сон, заменив его молитвою, и примет на плеча еще более тяжкие труды. Ибо
дух вседневно должен одолевать плоть, и в этом ежечасном борении, в этом
вечном сражении и заключена правда разумной жизни.
куча почернелых трупов, горкою сложенных на самом берегу, над которыми
тучею, с низким утробным жужжанием кружилось облако навозных мух.
Сладковатый смрад досягал сходен, и кони, которых под уздцы сводили с
учана, храпели и пятили от страшного запаха мертвечины.
торгу было пустынно и прямь лавок лежал в пыли вздрагивающий еще полутруп
жирного человека в размотавшейся чалме. К нему подошли замотанные до глаз
стражники и крючьями поволокли прочь, а умирающий - и это было страшнее
всего - хрипел, дергался, пытаясь приподняться, задирал лицо в сору и
пене, с незрячим уже взглядом выкаченных, безумных глаз, и изо рта его
рывками выходили с икотою пена и сгустки крови, пятнавшие густую навозную
пыль. Степные вороны расхаживали враскачку, били крыльями, не в силах
взлететь, обожравшись человечины. Редкая фигура в чадре или убрусе,
закрывающем лицо до глаз, шарахалась посторонь, с ужасом и недоумением
глядючи на проезжающих верхами русичей.
ключника, как оказалось, несколько дней как погибшего от чумы.
закашлял кровью и помер, родимец! Помер, батюшко! Позавчера и схоронили
ужо! И слуг-то нетути - ково вынесли, кто и сам сбежал, таково скорбно у
нас!
жил за городом, в степи, берегся от мора. Назавтра, как и все тут, завязав
платом лицо, Константин начал объезжать ханских вельмож, кого можно было
застать в Сарае или близ него. Принимали с трудом, говорили издалека, дары
и серебро окуривали ядовитым дымом и даже после того не брали в руки.
Смерть ходила за каждым и губила обитателей дворцов так же безжалостно,
как и бедняков в торгу.
побывавший перед тем в городе, вдруг побледнел и, прислонившись к яблоне в
саду, начал дергаться в удушье и рвотных позывах. Пена пошла у него изо
рта, и когда парень поднял обреченный молящий взор, людей вокруг него
словно ветром сдуло и ему кричали издалека: <Уходи, уходи прочь!>,
замахиваясь оружием.
вытесняемый вон из двора... Место, где он харкал кровью, тотчас облили
бараньим салом и подожгли, а отрок уходил вдоль по улице, обреченно
оглядываясь назад, и только ключница, выглянув из ворот и размахнувшись,
швырнула ему вслед каравай хлеба. Тот остоялся, нагнулся как-то косо и
неуверенно, поднял хлеб и, прижав его к животу, скорчился над канавою в
новом приступе удушья. И потом так и пошел, оглядываясь и оглядываясь
назад, прижимая хлеб к животу, неверными, колеблемыми шагами, уходя в
ничто, в смерть, под острые крючья ханских собирателей трупов...
переехать в степь, в вежу. <Не то все перемрем, как Тимоха!> И Константин,
чуя холодок смертного ужаса после гибели парня, тотчас согласился с ним.
шатер и, как приметил Константин на третий или четвертый день, старались
окуривать и его и княжеского коня, не говоря уже о слугах, сопровождавших
господина, после каждой княжеской поездки в чумной город. Береглись
трапезовать вместе с князем, и поделать с ними Константин ничего не мог.
Он и сам при каждом своем обычном приступе желудочного недомогания начинал
думать: <Ну вот, началось!> Однако до поры бог миловал. Да и русское
серебро надобно было в Орде. Ему обещали, и твердо обещали, помочь и в
споре со вдовою брата, и в получении ярлыка на великое тверское княжение.
Он уже и у хана побывал, и Джанибек встретил тверского коназа милостиво,
принял серебро, разглядывал, цокая, подарки, которых, правда, как и
прочие, не касался руками. Вопросил, усмехаясь:
от бога Исы, насланную на нас за грехи?
бесермены! - отвечал смешавшийся Константин, подергивая бородой и
лихорадочно припоминая, не сказал ли он сам в запальчивости кому ни то сих
опрометчивых слов. Или донесли облыжно?
Джанибек того в слух не принял!
как его холопы очищают княжеские терема Твери от последних остатков
несносного братнина семейства, выкидывают прямо в пыль двора порты и
добро, гонят холопок и самих княжичей... Кто терпел, и тянул, и сохранял,
и сберегал все эти долгие годы родимую Тверь? Кто спасал от погромов,
низил себя пред Калитою, возил дары хану в Сарай? Кто после памятного
погрома первым воротился на погорелое место и возводил, и отстраивал? Кто
безо спора передал все Александру, который не нашел ничего лучшего, как
снова повздорить с Москвою, погубив и себя и старшего сына в Орде? Кто,
презираемый, обруганный сотни раз боярами и смердами, одержал и спас
город, и сохранил, и сберег, и возвысил, и ныне добивается и добьется
великого княженья тверского, кто?!
всех, глупых храбрецов, напрасно погинувших в этом роковом споре! Он и
отца ныне молча причислил к глупцам. Ужас давней беды, гнет
четвертьвекового позорища, когда он, плача, прятался в юрте Бялынь, ведая
лишь одно: что отца, почти страшного, исхудалого, с отросшими волосами и
колодкой на шее, сейчас убивают на площади и, быть может, вослед убьют и
его, - этот гнет начинал затверделою шелухою спадать понемногу с его
закаменелой души. О! Он всем им покажет! Он еще будет на коне! Он пойдет
другим путем, чем глупые братья и отец! Он будет мудр, яко змей, а кроток
- кроток до часу!
несносных мертвецов, что ежеден попадали ему встречу в чумных улицах...
началось несносное: новая беготня, новые дары и подношения...
обрызгав уксусом и подержав в парах горящего сандала, прочел хан Джанибек.
Не понял, что его серебро и подарки <ни во что пришли>, что хан <приложил
к сердцу> послание Симеона и теперь только лишь тянет - вываживает
тверского князя, не зная еще, как лучше и пристойнее отказать ему...
Джанибек был в большом затруднении: искренне желая помочь князю Семену и
Всеволоду, умом он понимал, что опасно идти противу своих вельмож.
Удовлетворить обе стороны? Но как? Дать Всеволоду его треть, а Костянтину
великое княжение? (И этим огорчить Симеона!) Да и разве на этом покончит
споры кто-нибудь из них? Почему один из тверских князей попросту не
прирезал другого?! А он, Джанибек, тогда бы и утвердил... Или вызвал на
суд, казнив за ослушание! Эти русичи с их нравами и спорами вовсе не
понимают, что значит власть!
рабыни, умерла черною смертью... Нынче опасно даже и жен приближать к себе
ради краткой утехи ночи... Не ездят купцы, не плывут корабли, пустынен
Итиль, и степь отхлынула подальше от чумных городов. А урусутские князья
добрались сюда и хлопочут о власти, словно и вправду Иса наслал беду на
Юрьев Сергей
Суворов Виктор
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Афанасьев Роман