не умеет, стыдится, сама не понимает себя, ждет случая, а ты, вместо того
чтоб ускорить этот случай, отдаляешься от нее, сбегаешь от нее ко мне и
даже, когда она была больна, по целым дням оставлял ее одну. Она и плачет
об этом: ей тебя недостает, и пуще всего ей больно, что ты этого не
замечаешь. Ты вот и теперь, в такую минуту, оставил ее одну для меня. Да
она больна будет завтра от этого. И как ты мог оставить ее? Ступай к ней
скорее...
все и поверишь. Она росла не так, как мы с тобой...
Нелли опять, как в тот вечер, очень много плакала "и так и уснула в
слезах", как тогда. "А уж теперь я уйду, Иван Петрович, так и Филипп
Филиппыч приказал. Ждет он меня, бедный".
я мог оставить ее в такую минуту. Долго, до глубокой ночи сидел я над нею,
задумавшись... Роковое это было время.
ресторане у Б., я несколько дней сряду был в постоянном страхе за Наташу.
"Чем грозил ей этот проклятый князь и чем именно хотел отмстить ей?" -
спрашивал я сам себя поминутно и терялся в разных предположениях. Я пришел
наконец к заключению, что угрозы его были не вздор, не фанфаронство и что,
покамест она живет с Алешей, князь действительно мог наделать ей много
неприятностей. Он мелочен, мстителен, зол и расчетлив, - думал я. Трудно,
чтоб он мог забыть оскорбление и не воспользоваться каким-нибудь случаем к
отмщению. Во всяком случае, он указал мне на один пункт во всем этом деле и
высказался насчет этого пункта довольно ясно: он настоятельно требовал
разрыва Алеши с Наташей и ожидал от меня, чтоб я приготовил ее к близкой
разлуке и так приготовил, чтоб не было "сцен, пасторалей и шиллеровщины".
Разумеется, он хлопотал всего более о том, чтоб Алеша остался им доволен и
продолжал его считать нежным отцом; а это ему было очень нужно для
удобнейшего овладения впоследствии Катиными деньгами. Итак, мне предстояло
приготовить Наташу к близкой разлуке. Но в Наташе я заметил сильную
перемену: прежней откровенности ее со мною и помину не было; мало того, она
как будто стала со мной недоверчива. Утешения мои ее только мучили; мои
расспросы все более и более досаждали ей, даже сердили ее. Сижу, бывало, у
ней, гляжу на нее! Она ходит, скрестив руки, по комнате из угла в угол,
мрачная, бледная, как будто в забытьи, забыв даже, что и я тут, подле нее.
Когда же ей случалось взглянуть на меня (а она даже и взглядов моих
избегала), то нетерпеливая досада вдруг проглядывала в ее лице и она быстро
отворачивалась. Я понимал, что она сама обдумывала, может быть,
какой-нибудь свой собственный план о близком, предстоящем разрыве, и могла
ли она его без боли, без горечи обдумывать? А я был убежден, что она уже
решилась на разрыв. Но все-таки меня мучило и пугало ее мрачное отчаяние. К
тому же говорить с ней, утешать ее я иногда и не смел, а потому со страхом
ожидал, чем это все разрешится.
меня хоть и беспокоило, хоть и мучило, но я был уверен в сердце моей
Наташи: я видел, что ей очень тяжело и что она была слишком расстроена.
Всякое постороннее вмешательство возбуждало в ней только досаду, злобу. В
таком случае особенно вмешательство близких друзей, знающих наши тайны,
становится нам всего досаднее. Но я знал тоже очень хорошо, что в последнюю
минуту Наташа придет же ко мне снова и в моем же сердце будет искать себе
облегчения.
только бы взволновал и расстроил ее еще более. Я сказал ей только так,
мимоходом, что был с князем у графини и убедился, что он ужасный подлец. Но
она и не расспрашивала про него, чему я был очень рад; зато жадно выслушала
все, что я рассказал ей о моем свидании с Катей. Выслушав, она тоже ничего
не сказала и о ней, но краска покрыла ее бледное лицо, и весь почти этот
день она была в особенном волнении. Я не скрыл ничего о Кате и прямо
признался, что даже и на меня Катя произвела прекрасное впечатление. Да и к
чему было скрывать? Ведь Наташа угадала бы, что я скрываю, и только
рассердилась бы на меня за это. А потому я нарочно рассказывал как можно
подробнее, стараясь предупредить все ее вопросы, тем более что ей самой в
ее положении трудно было меня расспрашивать: легко ли в самом деле, под
видом равнодушия, выпытывать о совершенствах своей соперницы?
князя, должен был сопровождать графиню и Катю в деревню, и затруднялся, как
открыть ей это, чтоб по возможности смягчить удар. Но каково же было мое
изумление, когда Наташа с первых же слов остановила меня и сказала, что
нечего ее утешать, что она уже пять дней, как знает про это.
который ясно и как-то нетерпеливо предупреждал меня, чтоб я и не продолжал
этого разговора.
только просидел у ней несколько часов сряду; но это было без меня. Входил
он обыкновенно грустный, смотрел на нее робко и нежно; но Наташа так нежно,
так ласково встречала его, что он тотчас же все забывал и развеселялся. Ко
мне он тоже начал ходить очень часто, почти каждый день. Правда, он очень
мучился, но не мог и минуты пробыть один с своей тоской и поминутно
прибегал ко мне за утешением.
даже в злобе к нему; тосковал, плакал, уходил к Кате и уж там утешался.
с неделю после разговора моего с князем), он вбежал ко мне в отчаянии,
обнял меня, упал ко мне на грудь и зарыдал как ребенок. Я молчал и ждал,
что он скажет.
меня самого. Я не оттого плачу, что я низок и подл, но оттого, что через
меня Наташа будет несчастна. Ведь я оставляю ее на несчастье... Ваня, друг
мой, скажи мне, реши за меня, кого я больше люблю из них: Катю или Наташу?
мне.
но в том-то и дело, что я тут сам ничего не знаю. Я спрашиваю себя и не
могу ответить. А ты смотришь со стороны и, может, больше моего знаешь...
Ну, хоть и не знаешь, то скажи, как тебе кажется?
беспредельно люблю Наташу. Я ни за что, никогда не могу ее оставить; я это
и Кате сказал, и Катя совершенно со мною согласна. Что ж ты молчишь? Вот, я
видел, ты сейчас улыбнулся. Эх, Ваня, ты никогда не утешал меня, когда мне
было слишком тяжело, как теперь... Прощай!
Нелли, молча выслушавшей наш разговор. Она тогда была еще больна, лежала в
постели и принимала лекарство. Алеша никогда не заговаривал с нею и при
посещениях своих почти не обращал на нее никакого внимания.
опять бросился ко мне на шею и обнял меня.
прямо пошел к Наташе: я был расстроен, я не мог быть без нее. Войдя, я упал
перед ней на колени и целовал ее ноги: мне это нужно было, мне хотелось
этого; без этого я бы умер с тоски. Она молча обняла меня и заплакала. Тут
я прямо ей сказал, что Катю люблю больше ее...
Конюшевский Владислав
Конюшевский Владислав
Шилова Юлия
Верещагин Олег
Шилова Юлия
Андреев Николай