Чтение 75–й страницы книги ~Новичок в Антарктиде~

околпачить, из лавки послышался сдавленный смех.

Но такие номера откалывают лишь мелкие торговые щуки, у настоящих акул
бизнеса цены без запроса. И какие цены!

Первым делом мы зашли в большой и роскошно обставленный магазин
игрушек. Он был пуст, и мы подумали, что попали в обеденный перерыв и что
нас сейчас выпрут из помещения, но продавец проявил исключительную
любезность. Он продемонстрировал покупателям действующую железную дорогу,
прыгающих и рычащих зверей, хохочущих обезьян и виртуозов гимнастов со
стальными мускулами.

Арнаутов просто стонал от нетерпения, воображая, как он преподнесет
своему дорогому Вовочке эти великолепные японские игрушки.

-- Сколько? -- воскликнул он, потрясая кошельком.

-- Сто долларов, -- нежно пояснил продавец.

-- А... это? -- пролепетал бедный Гена.

-- Сто двадцать, -- еще ласковее ответил продавец.

Тут Гена вспомнил, что забыл снять деньги с текущего счета, и мы тихо
удалились, провожаемые печальным вздохом продавца. Он-то хорошо звал, почему
его магазин пуст.

В ювелирном салоне мы решили ничего не покупать, так как в нем было
слишком душно. В универмагах воздух, напротив, был прохладным, но продавцы
слишком высокомерны. И лишь на окраине Рио мы нашли торговую точку,
отвечающую всем нашим повышенным требованиям. Это была небольшая лавка,
наподобие нашего сельпо. За прилавком стояла прехорошенькая мулатка, она же
кассирша, уборщица и манекен для примерки дамской одежды, приобретаемой
мужчинами. Тут же, ревниво посматривая друг на друга, топтались два смуглых
красавца. Мулатка весело над ними смеялась, и красавцы страдали. Приход
покупателей отвлек жестокую от этого занятия -- бизнес есть бизнес. Поняв,
что мы иностранцы, она при помощи артистически разыгранной пантомимы
попыталась выяснить, что нам нужно: изящными жестами обрисовывала свои формы
(белье, сеньоры?), щелкала воображаемой зажигалкой, натягивала мысленные
чулки и приплясывала на невидимых каблучках. Наконец мулатка догадалась, что
сеньорам нужны белые женские брюки, прикинула их на свои бедра, сдедала
несколько грациознейших па, вручила нам покупки и проводила до двери.

Серьезно подорвав свою финансовую мощь, мы пешком пошли к порту.
Отовсюду: со стен домов, с рекламных стендов, из витрин магазинов и окон
газетных киосков -- на нас смотрел Пеле. Идол бразильцев не только великий
футболист, но и неплохой делец, он зарабатывает рекламой, наверное, не
меньше, чем бутсами. Предприниматель, товары которого рекламирует сам Пеле,
денно и нощно благодарит бога за такую милость. На наш непривычный взгляд, в
этом назойливом мелькании Пеле имеется какое-то излишество. Конечно,
замечательно, что его имя стало символом, всебразильской вывеской, но
всетаки престиж страны должен основываться на более солидных вещах, чем
футбол, даже доведенный до совершенства.

Поразило нас на улицах Рио и обилие пингвинов: их изображения украшали
рекламы фирмы "Антарктик", торгующей прохладительными напитками
(отличнейшими!) и мороженым (московское значительно вкуснее). У самого порта
мы зашли в один "Антарктик", где нас встретили дружным хохотом: кафе было
заполнено нашими товарищами.

-- Где-то я вас встречал, сэр? Не в Париже?

-- Бонжур, мосье, вы не из Тамбова?

Рио мы покинули поздно вечером. Ночной Рио -- зрелище фантастическое:
огненная дуга Копакабаны, и стекающие с гор неоновые реки... Но главное в
этой театральной иллюминации -- тридцатиметровая фигура Христа на вершине
семисотметровой горы. Сама гора скрыта во тьме, на ней ни единого огонька, и
искусно подсвеченный, видный отовсюду Христос словно шествует по воздуху,
напоминая о евангельских чудесах. Придумано это здорово и, по рассказам, на
воображение верующих действует очень сильно.

До глубокой ночи мы смотрели на исчезающие вдали огни Рио. Но вот "Обь"
вышла в открытый океан, и Рио растворился во мраке. Все, больше никаких
стоянок не будет. Начался последний этап нашего возвращения домой.

Возвращение новичка

Я перелистал свои блокноты и убедился в том, что последние три недели
преступно бездельничал. Вот записи этих дней:

26 апреля. Загорал.

27 апреля. Читал "Графа Монте-Кристо".

28 апреля. Ночью испортился рефрижератор. Паника. Аврал. Тридцать
добровольцев перетаскивали монолиты Арнаутова в судовую установку. Бесценный
прошлогодний снег спасен.

1 мая. Праздник.

2 мая. Перешли экватор. Хожу вверх головой. Привыкаю.

3 мая. Ночью пошел дождь. Табор с верхней палубы сыпанул в твиндек.

5 мая. Дождь.

6 мая. Загорал.

7 мая. Дежурили по камбузу. Льстивыми голосами уговаривали Васю
Кутузова варить сегодня лапшу. Он сделал вид, что колеблется, и... притащил
два огромных мешка картошки.

10 мая. Приводили "Обь" в христианский вид.

11 мая. То же.

Впрочем, последние недели не только у меня прошли столь же плодотворно
и активно. В любое время дня и ночи можно было увидеть лунатиков, бесцельно
передвигающихся по верхней палубе. Иногда они объединялись в группки и
принимались за недочеты.

-- Сегодня пятое мая, -- загибая палец, говорил один лунатик. -- А
приходим двадцатого. День ухода в день прихода -- один день. Получается
четырнадцать. Девятое мая -- праздник. Считай тринадцать. Две субботы и два
воскресенья... -- итого остается девять дней!

-- А два дня по Финскому заливу? -- напоминал другой. -- Все равно что
дома!

-- Выходит, семь дней, -- неуверенно кивал третий.

-- Говорят, капитан получил распоряжение прибавить ход, -- вносил свою
лепту третий. -- Начальник радиостанции Юра Пулькин вроде бы кому-то сказал.

Обсудив все возможные варианты и слухи, группка приходила к выводу, что
фактически ждать уже ничего не осталось. Но особой радости такое открытие ни
у кого почему-то не вызывало. В глубине души каждый прекрасно сознавал, что
пятнадцать суток придется проплавать от звонка до звонка.

Такого лютого нетерпения никогда в жизни я еще не испытывал. Даже самые
бывалые полярники, которым возвращаться было не в диковинку, и те старались
как можно больше спать. Находились и такие люди с железной волей, которые
прошедший день зачеркивали на календаре только следующим утром! На них
смотрели как на чудо, с глубоким уважением и завистью. Лично я зачеркивал
сегодняшний день после обеда и не без высокомерия поглядывал на тех, кто
делал это перед завтраком.

Ла-Манш мы проходили в густом тумане. За ночь многие не сомкнули глаз:
каждые несколько минут "Обь" перекликалась со встречными судами. Утешались
мы тем, что лучше пусть несколько человек не выспятся, чем весь экипаж
заснет последним сном.

В Северном море и датских проливах нетерпение подскочило до точки
кипения, в Балтике из нас пошел пар, а последнюю ночь в Финском заливе никто
не спал.

Да, по моему, никто. То есть объявлялись, как всегда в таких случаях
отдельные хвастуны, которые нетвердыми голосами доказывали, что всю ночь
храпели как ни в чем не бывало, но их поднимали на смех -- настолько всем
было ясно, что заснуть в такую ночь невозможна. Даже Димдимыч, с его
единственными в своем роде нервами, выкованными из легированной стали, и тот
первую половину ночи неистово боролся с подушкой, а вторую -- читал какую-то
книгу.

Полярники возвращались на Родину, домой!

К счастью, пространство и время бесконечны только для философов, и
наступил момент, когда из-за расступившейся дымки показался Ленинград.
Бородатые, дочерна загоревшие, в пух и в прах разодетые полярники заполнили
палубу. Осмысленный, с какой-нибудь логической нитью разговор они уже
поддерживать не могли, слышался лишь бессвязный лепет:

-- Как по-твоему, не будет дождя?

-- Нет, у моей сегодня выходной, обязательно придет.

Это была единственная, она же главная мысль: чтобы мои обязательно
пришли.

В беспросветную ночную тьму, окутавшую ледовый материк, в чудовищные
морозы и сбивающую с ног пургу полярник находил в себе силы мечтать об этом
нестерпимо ярком, как разряд молнии, мгновении: о встрече на причале. Нет
ничего важнее этой встречи. Все, что будет потом, тоже прекрасно, но сначала
непременно встреча. Так уж устроен полярник, такая уж у него человеческая
слабость ему нужно, нет, ему необходимо, чтобы его встретили на причале!

Эта мечта у полярника в крови.

И вот "Обь" начала швартовку, а полярник до сих пор не уверен. За
ажурной стальной решеткой бушует многотысячная толпа. Ее пока не пускают на
причал, и правильно делают: когда корабль швартуется, лирики должны быть
подальше. Умом полярник это понимает, но нервы ему уже не подвластны, и он
курит одну сигарету за другой.

Бесконечные полчаса швартовки, затянувшийся на полгода десятиминутный
митинг -- и с причала на корабль, с корабля на причал понеслись, бушуя, два
встречных потока людей, кричащих, растерянных, заплаканных, безмерно
счастливых.

Своего сына я увидел уже давно, когда он залез на решетку и неистово
размахивал красной косынкой, давая понять: "Мама, тоже здесь, но разве она
способна на такой акробатический трюк?"

Мои пришли. И теперь я больше всего хочу, чтобы никто из моих товарищей
не остался с поникшей головой один на причале.

Вот и все, путешествие окончено. Новичок вернулся из Антарктиды.