разрыве чувственных ощущений и разумного познания. Напротив, все это говорит
об их единстве; правда, после их принципиального размежевания. То, что
Парменид, по существу уже далеко выйдя за пределы мифологии, все же
пользуется мифологическими образами, свидетельствует о том, что мифология у
него (как и вообще во всей греческой литературе классического периода)
получает не буквальный, а идейно-художественный смысл. А это свидетельствует
о глубочайшей эстетической сущности элейской философии.
противоположение внешней и внутренней красоты. А именно, Ксенофан по поводу
перехода его соотечественников от прежнего сурового образа жизни к роскоши
(под влиянием лидян) писал (В 3): "Когда они еще не знали ненавистной
тирании, то, научившись у лидян вредной роскоши, выходили на площадь в
пурпурных плащах. Всех было не менее тысячи. Надменные, они гордились своими
длинными красивыми волосами и были натерты искусно сделанною душистою
мазью". Противоположение внутреннего и внешнего, а в дальнейшем и их
соединение по тому или иному принципу дается у элейцев в достаточно
отчетливой форме.
абсолютную истину, они объявляли все фактическое и чувственное
относительным, неустойчивым и текучим. Отсюда и рассуждение - все того же
Ксенофана - об относительности человеческих представлений о красоте. Об этом
говорится в приведенном выше фрагменте В 15 из Ксенофана, где философ
определяет образы богов как отражение того, чем являются сами люди. Конечно,
здесь на первом плане критика мифологии и, в частности, антропоморфизма. Для
этих целей обычно и приводится данный фрагмент. Но здесь содержится еще и
нечто другое, на что обычно уже не обращают никакого внимания. Ведь
поскольку всякая мифология для Ксенофана есть только поэзия, она вполне
сознательно трактуется у него как продукт человеческого воображения, и
притом такого воображения, которое исходит из наиболее понятной для человека
действительности, т.е. из него самого. Другими словами, подобные учения
элейцев тоже относятся не только к истории философии вообще, но специально
также и к истории эстетики.
между прочим, опровержение обычного взгляда, что элеаты начисто отрицали мир
"мнения". Элеаты не отрицали существования чувственного мира, не отвергали
ощущений начисто, а только подвергали всю чувственность особого рода
интерпретации. Напротив, ощущение и мышление для них тождественны, так же
как и единое абсолютно тождественно с миром текучей множественности. Исходя
из такого убеждения, Парменид и учит о симметрии: "...Есть два элемента, и
познание зависит от преобладания (того или другого из них). А именно, образ
мыслей делается иным в зависимости от преобладания теплого или холодного;
лучшим и более чистым [он становится] под влиянием теплого. Однако и в
последнем случае нужна некоторая симметрия". Парменид говорит далее (В 16):
"Ибо в каком состоянии всякий раз находится у людей смесь [теплого и
холодного] в их весьма изменчивых членах, соответственно этому изменяется у
людей и ум. Ведь у людей, у всех и каждого, мыслит одно и то же, - природа
их членов. А именно, мысль есть то, что [в них] преобладает".
Принцип симметрии, оказывается, применялся не только к физическим стихиям в
чистом виде, но и к этим же стихиям, взятым в виде принципов человеческого
сознания и познания. При этом сознание не отделяется от бытия. В только что
приведенном тексте дальше прямо говорится: "И вообще все, что существует,
обладает некоторого рода познанием". Но, наделяя бытие органической жизнью,
досократики должны были в вопросе об истинном и наиболее полном знании
выставлять принцип симметрии все тех же стихий. Если находятся в равновесии
и в симметрии физические стихии, то и определяемые ими душевные способности
и, прежде всего, само познание и сознание человека тоже должно отмечаться
симметричным равновесным характером.
вообще, стараясь подчеркнуть ошибочность современной интерпретации их
философии как дуалистической. Теперь необходимо сказать также и о том, что
составляло их специфику. Специфичным является у элейцев учение об едином
бытии, непрерывном, нераздельном, бесконечном, совершенно одинаково
присутствующем в каждом мельчайшем элементе действительности. Тот космос,
который имели в виду элейцы, есть самый обыкновенный досократовский и даже
вообще греческий космос со всем его художественным благоустройством и
насыщенной эстетикой его восприятия. Однако, исходя из этого космоса, элейцы
обращали главное свое внимание на то, что все вещи едины, что в основе их
лежит принцип абсолютного единства, что при всем их различии они сливаются в
одно единое, совершенно непрерывное и нераздельное бытие. Как ботаник, вовсе
не отрицая зоологии, занимается прежде всего своим растительным миром, так и
элейцы главное внимание обращали на единое и непрерывное бытие, нисколько не
отрицая множественности, а, наоборот, используя ее по мере надобности для
своих целей.
множественностью, в которой ни один элемент никак не объединялся с другим
элементом; поэтому Зенон и доказывал, что пройденный путь, разбитый на
отдельные, ничем не связанные между собою расстояния вовсе не есть
пройденный путь - такого пути вообще нельзя пройти. Но в современной науке
вопрос ставится точно так же. И это вовсе не является отрицанием
множественности вообще, а только множественности с абсолютной изоляцией
составляющих ее частей. Та же множественность, которую признавали элейцы,
обязательно охватывается единым и непрерывным бытием и вовсе не есть
абсолютная взаимная изоляция. Ахилл только потому и может догнать черепаху,
что проходимые ими пути являются каждый чем-то целым и неделимым, чем-то
единым и непрерывным. Следовательно, элейская критика множественности не
только вполне убедительна, но и совершенно необходима.
эстетикой континуума; а так как континуум вообще часто выдвигается в
досократовской эстетике в том или другом виде, то эту эстетику лучше всего
назвать эстетикой абсолютного континуума. Никакая другая досократовская
школа не умела так виртуозно доказывать непрерывность бытия и наличие
континуума во всем целом космосе и в каждой отдельной его мельчайшей вещи.
2. Милетцы
бы исключает всякую раздельность. Но это было только выдвижением на первый
план одной из сторон материально-чувственного космоса. Милетцы выдвинули
другую его сторону, или, вернее сказать, другую его односторонность, а
именно, его вечное становление. Милетцы - Фалес, Анаксимандр, Анаксимен -
жили в течение VI в. и, следовательно, являются современниками древнейших
греческих философов - пифагорейцев и элейцев.
необходимо изложить их учение в том виде, в каком оно может максимально
выявить свой эстетический смысл.
истории, который мыслится непрерывным. Ведь непрерывность может быть не
только там, где нет никаких изолированных точек (такова именно непрерывность
у элейцев). Непрерывность может быть также и там, где имеется сколько угодно
изолированных точек, но таких, которые не мешают их единому и нераздельному
представлению; так что глаз скользит от одной из них к другой как бы без
всякого перерыва и вполне целостно охватывает их.
таких типов материи, которые признаны за основные. Чувственно-наглядный
материализм милетцев признавал элементами существующего то, что зримо и
осязаемо, то, что существует непосредственно вокруг человека. Таким основным
элементом, как известно, Фалес признавал воду, Анаксимен - воздух. Гераклит,
как мы увидим ниже, таковым элементом считал огонь. А земля еще со времен
мифологии признавалась в качестве источника для всего существующего. В
качестве наиболее тонкой и разреженной материи признавался эфир.
становление этих элементов?
сгущении элементов. Самый плотный и тяжелый элемент - это земля. (Ясно само
собой, что здесь действовала некритическая интуиция неподвижности земли и ее
пребывания ниже всех других элементов и вещей.) Разрежаясь, земля переходит
в более подвижный и более легкий элемент - воду. Вода же в результате своего
испарения превращается в воздух, который, в свою очередь, - в огонь и,
наконец, в результате предельного разрежения и утончения - в эфир, из
которого состоят и небо и самые боги. Между всеми этими элементами нет
никакого перерыва, поскольку каждый из них переходит в соседний путем
сплошного и непрерывного изменения. Таким образом, у милетцев здесь было то,
что можно назвать элементным континуумом.
непрерывность того становления, о котором учили милетцы. В известной мере
оно свойственно всем милетцам (так, об уплотнении элементов имеется намек у
Фалеса - В 3).
исчерпать отдельными изолированными точками, в каком бы количестве мы их ни
брали. Понятие становления (иными словами, непрерывности, или континуума)
обязательно связано с понятием бесконечности. Эта бесконечность в той или
иной мере представлена у всех милетцев. Но подобно тому, как разрежение и
сгущение отчетливее представлено у Анаксимена, понятие бесконечности ярче
Посняков Андрей
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Василенко Иван
Пехов Алексей
Куликов Роман