физических законов, самым непосредственным образом составляющих суть науки?
Ясно, что оно связано прежде всего с их эмпирической разрешимостью согласно
определенным опытным правилам, не содержащим в себе никаких указаний на их
"культурное" место и время. Это просто следствие того, что формулировка
таких законов не может быть ограничена частным, конкретным (и в этом смысле
- случайным) характером человеческого существа, самого облика человека как
отражающего, познающего и т.д. "устройства". Более того, в своем содержании
физические законы не зависят также от того факта, что те наблюдения, на
основе которых они формулируются, осуществляются на Земле, т.е. в частных
условиях планеты, называемой "Земля". Для этого в науке и существует резкое
разграничение между самими законами и их начальными или граничными
условиями. Наука с самого начала своего возникновения (не только
современная, где эта черта совершенно четко видна, но и античная)
ориентирована, так сказать, космически в своем содержании.
универсальность человеческого разума и опыта по отношению к любым обществам
и культурам, но и вообще независимость своих содержаний от частного,
природой на Земле данного вида чувственного и интеллектуального устройства
познающего существа. Не говоря уже о случайности того, в каком обществе и в
какой культуре находится человеческое существо, которое каким-то образом
такие универсальные физические законы формулирует.
следующем смысле. С одной стороны, мы имеем дело с человеческой установкой
на содержания, на видение через них (через идеальные абстрактные объекты и
их связи, через инварианты и структуры симметрий, через чтения
экспериментальных показаний, отождествляемых со следствиями, выводимыми из
первых, и т.д.) законов и объективной упорядоченности мира, которые
выражаются в терминах и характеристиках, независимых от случайности
исполнения или невыполнения мыслящим существом целого его жизни, от того, в
каком режиме она протекает и воспроизводится как нечто устойчивое и
упорядоченное. А с другой стороны, совершенно несомненно, что указанные
содержания, в терминах которых формулируются универсальные и объективные
законы (а это - идеал знания), сами существуют в этом режиме актуализации
сознательной жизни, так как являются реальным феноменом жизни определенныx
существ во Вселенной, которые из-за того, что они занимаются теорией, не
перестают быть сами эмпирическим явлением (именно в качестве познающих, а не
психологически), которое в свою очередь должно случиться (или не случиться),
пребыть и состояться (или не состояться), реализуя какое-то условие бытия
как целого (и, можно сказать, даже "в малейшем" мы реализуемся, лишь
реализуя при этом некое бытийное условие). А субъект события (т.е. такого
знания или состояния, о котором можно сказать, что оно случилось, реально
имело место) всегда, как известно, принадлежит определенному обществу,
определенному времени, определенной культуре.
место в нем в качестве мыслящих. Не чистый же дух, витающий над миром,
познает! (Яркий свет на понимание культуры бросило бы, видимо, осуществление
анализа того, как и в какой мере сами физические законы допускают
возможность в мире существ, способных открывать и понимать эти законы.)
Знание, следовательно, - не бесплотный мыслительный акт "видения через", а
нечто, обладающее чертами события, существования и, забегая несколько
вперед, я добавил бы, культурной плотностью.
разницы между тем, что мы видим в научном знании в качестве универсального
физического закона, который от нас не зависит и к тому же живет как реальное
явление какой-то своей "естественной жизнью" во Вселенной (поскольку
владеющее им существо - часть ее), и тем, как мы ассимилировали, освоили то,
что мы сами же знаем и можем мысленно наблюдать, и его источники; как мы
владеем всем этим в постоянном воспроизводстве условий и посылок
соответствующего познавательного акта, предполагающем актуализацию и
реализацию определенной организованности самого мыслящего существа во всем
целом его сознательной жизни и в общении с себе подобными. В последнем
проглядывает зависимость, накладывающая определенные ограничения на то, что
мы можем предпринимать и как мы можем поступать в мире в качестве сознающих
и познающих существ. В каком-то смысле человек всегда должен реализовывать
некоторое целое и упорядоченность своей сознательной жизни, чтобы внутри
того, что я назвал плотностью, телесностью, могли высказываться или, если
угодно, случаться, быть замечены, поддаваться усмотрению физические законы.
Отсюда и вырастают культуры, ибо отмеченная реализация не обеспечивается и
не гарантируется естественным, стихийным ходом природных процессов. Эта
зависимость существования истины как явления от того, что происходит с
человеком, с субъектом, как раз и оставляет место для развития культуры как
особого механизма, ибо организация устойчивого воспроизводства
взаимосвязанных единичных опытов восприятия объекта в мире и выбора
проясняющих их понятий не закодирована генетически в каждом экземпляре
человеческого рода, а существенно предполагает общение (или со-общение)
индивидуальных опытов, извлечение опыта из опыта других и создает горизонт
"далекого", совершенно отличный от следования природным склонностям и
инстинктам, заложенным в каждом индивиде. Резюмируя этот ход мысли, скажем в
несколько иных выражениях так: есть различие между самим научным знанием и
той размерностью (всегда конкретной, человеческой и, теперь замечу, -
культурной), в какой мы владеем содержанием этого знания и своими
собственными познавательными силами и их источниками. Вот это последнее, в
отличие от природы, и называется, очевидно, культурой, взятой в данном
случае в отношении к науке. Или это можно выразить и так - наукой как
культурой.
сторона знания, или способ и технология деятельности, обусловленные
разрешающими возможностями человеческого материала, и, наоборот, как мы
увидим далее, что-то впервые конституирующие в нем в качестве таких
"разрешающих мер" (о последних тогда мы и должны будем говорить как о
культурно-исторических, а не природных продуктах, вводя тем самым понятие
культуры на фоне отличения ее от природы). Такова же она в искусстве и т.п.
внешнюю проблему отношения науки в культуре в целом с ее другими составными
частями - обыденным сознанием, искусством, нравственностью, религией, правом
и т.д., не пытаюсь вписать науку в это целое. Нет, я просто, выбирая
тропинки, выбрал ту, в границах которой рассматриваю саму науку как
культуру, или, если угодно, культуру (а точнее - культурный механизм) в
науке.
выражена и репродуцируется способность человека владеть им же достигнутым
знанием универсума и источниками этого знания и воспроизводить их во времени
и пространстве, т.е. в обществе, что предполагает, конечно, определенную
социальную память и определенную систему кодирования. Эта система
кодирования, воспроизводства и трансляции определенных умений, опыта,
знаний, которым дана человеческая мера, вернее, размерность человечески
возможного, система, имеющая прежде всего знаковую природу, и есть культура
в науке, или наука как культура.
культуры, она похожа на все остальные виды человеческой деятельности (на
искусство, мораль, право и т.д.), которые также ведь должны быть культурой,
т.е. содержать в себе меру, исторически меняющуюся, согласно которой
происходит сохранение, кодирование и трансляция какого-то опыта и умений,
преобразующих и окультуривающих спонтанные отношения каждого отдельного
индивида к миру и другим индивидам. Но я думаю, что такое отождествление
науки с другими культурными явлениями полезно для нас, а не вредно. В каком
смысле?
аксиомой, что не существует и не возможна наука уникальных явлений, т.е.
таких, которые не могут быть поставлены в семью подобных же явлений.
Например, язык, который нельзя поставить в языковую семью, не поддается
лингвистическому анализу. А вот феномен самого научного знания мы в нашем
повседневном словоупотреблении тем не менее рассматриваем как уникальный (он
- и не искусство, и не мораль, и не право, и т.д.). Но тогда, следовательно,
нельзя построить знание о знании. Каким же образом мы можем претендовать на
то, чтобы иметь научную теорию познания, эпистомологию и т.д.? Ясно, что о
науке можно сказать что-то научное, если мы сможем научный феномен поставить
в качестве равноправного члена в какую-то более широкую семью. А такой более
широкой семьей, безусловно, и является тот способ, каким наука, в ряду
других феноменов культуры, относится к человеческому феномену, как раз с
точки зрения той проблемы, о которой я говорил в самом начале. А именно:
каким образом в зависимости от науки (в зависимости от искусства, феномена
морального сознания, правопорядка - перечисление можно продолжить)
человеческий феномен определяется в космосе и как он в нем множественно
устойчиво воспроизводится в качестве этого особого (т.е. не природой
данного, хотя в природе же объективно наблюдаемого)? Нельзя естественным
образом быть человеком: "к человечному" в нем (включая сюда и "мысль") нет
вынуждения или причинения. Взяв в этом разрезе науку, мы можем получить
дальнейшие определения науки как культуры, относящиеся также и к другим
видам культурной деятельности, но отличающие ее, вместе с ними, от природы
или от натуральных явлений.
начале (т.е. противоречия между содержанием знания и его существованием), мы
сразу же увидим здесь следующее обстоятельство. Говоря о космической
ситуации, в которую человека ставит наука, о ситуации, которая отличает его
от его частного образа и которую он стремится понять, прорвавшись через этот
образ, мы неминуемо должны подразумевать существование во Вселенной
определенных явлений, процессов, событий, которые, хотя и наблюдаются в ней
физически, тем не менее не имели бы места сами собой, т.е. самодействием
природных сцеплений и законов, без присутствия человека. Ведь колеса во
Флинт Эрик
Конюшевский Владислав
Самойлова Елена
Конан-Дойль Артур
Володихин Дмитрий
Витковский Евгений