Чтение 75–й страницы книги ~Игра в классики~

как потоком духовной материи, бесчисленных взаимодействий того, что в старые
времена называлось желаниями, симпатиями, волей, убеждениями, которые тут
выступают как нечто неподвластное пониманию и описанию: чужеродные силы,
обитающие в нас, наступают, стараясь завоевать права на жительство;
устремляются к поиску чего-то более высокого, чем мы сами, и используют нас
как средство, проявляя смутную необходимость уйти от состояния homo
sapiens... к какому homo? Ибо sapiens -- это еще одно старое, старое слово,
из тех, что надо сперва отмыть как следует, а уж потом пытаться использовать
со смыслом.

Если бы я писал такую книгу, стандартные формы поведения (включая самые
необычные, позволим себе и такую роскошь) невозможно было бы объяснить при
помощи обычного психологического инструментария. Действующие лица выглядели
бы больными или попросту идиотами. Дело не в том, что они оказались бы
неспособными к обычным challenge and response226: любви, ревности,
состраданию со всеми вытекающими из этого последствиями, а просто в них то,
что homo sapiens хранит в сублиминальной области, с трудом пробивало бы себе
путь, как если бы третий глаз227 стал напряженно смотреть из-под лобовой
кости. И все обернулось бы беспокойством, тревогой, непрерывным
искоренением, Другими словами, на этой территории психологическая
случайность отступила бы в замешательстве и марионетки раздирали бы, любили
бы или узнавали бы друг друга, не подозревая даже, что жизнь пытается
изменить ключ -- в них, посредством них и ради них -- и что в человеке
зарождается, пока еще едва различимая, новая попытка, как в иные времена
зародились в нем ключ-разум, ключ-чувство, ключ-прагматизм. И что человек
есть не что иное, как то, чем он хочет быть, чем намеревается быть,
барахтаясь в словах, в поступках, в забрызганной кровью радости и в прочем
тому подобном".

(-23)

63

-- Не дергайся, -- сказала Талита. -- Я же тебе холодный компресс
ставлю, а не известь негашеную прикладываю.

-- Как током бьет, -- сказал Оливейра.

-- Не говори глупости.

-- И в глазах чего только не мелькает, как в фильмах Нормана
Мак-Ларена.

-- Подними-ка немного голову, подушка очень маленькая, я дам тебе
другую.

-- Оставь подушку, дай лучше другую голову, -- сказал Оливейра. --
Хирургия у нас еще из пеленок не вышла, надо признать.

(-88)

64

Однажды, когда они, по обычаю, встретились в Латинском квартале, Пола
стояла и смотрела на асфальт, и уйма народу тоже смотрела на асфальт.
Пришлось остановиться и тоже осмотреть портрет Наполеона в профиль, рядом
великолепное изображение Шартрского собора, а чуть поодаль -- кобылицу с
жеребенком на зеленом лугу. Авторами рисунков были двое светловолосых парней
и молоденькая девушка индокитайского облика. Ящик из-под мелков был полон
монет по десять и двадцать франков. Время от времени один из художников
наклонялся и добавлял штрих на рисунке, и тотчас же заметно возрастали
пожертвования.

-- Взяли на вооружение систему Пенелопы, с одной разницей -- не
распускают все до конца, -- сказал Оливейра. -- Вот эта сеньора, например, и
не думала лезть в карман, пока крошка Цонг-Цонг не бросилась на землю
подрисовывать свою голубоглазую блондинку. Ясно как день -- их возбуждает
процесс работы.

-- Ее зовут Цонг-Цонг? -- спросила Пола.

-- Понятия не имею. Щиколотки у нее красивые.

-- Столько труда, а ночью придут дворники -- и всему конец.

-- В этом-то и вся прелесть. Цветные мелки как эсхатологический образ,
чем не тема для диссертации? А если муниципальные уборщицы к утру не
покончат со всем этим, то Цонг-Цонг сама придет с ведром воды. По-настоящему
кончается только то, что заново начинается каждое утро. Люди бросают монетки
и не догадываются, что их обманывают, потому что на самом деле эти рисунки
не стираются. Они возникают на другом тротуаре или в другом цвете, но
рука-то уже набита, и другими будут только мелки, а все движения и штрихи те
же самые. Строго говоря, если один из ребят все утро будет водить руками в
воздухе, он точно так же заслужит свои десять франков, как если бы нарисовал
Наполеона на асфальте. Но нам нужны доказательства. И вот они. Брось им
десять франков, не жадничай.

-- Я уже бросила, до твоего прихода.

-- Замечательно. По сути дела, эти монетки мы вкладываем в рот умершим,
все тот же искупительный обол. Воздаем почести эфемерному, чтобы этот собор
был всего лишь рисунком мелками, который струя воды смоет мгновенно. Монету
в ящик -- и собор завтра возродится снова. Мы платим за бессмертие, платим
за то, чтобы удержать мгновение. No money, no cathedral228. A ты сама не
мелками нарисована?

Но Пола не ответила; он положил ей руку на плечи, и они сначала
прошлись вниз по Буль-Мишу и вверх по Буль-Мишу, а потом медленно
направились к улице Дофин. Мир, нарисованный цветными мелками, крутился
вокруг и втягивал их в свою пляску: жареный картофель -- желтыми мелками,
вино -- красными, бледное, нежное небо -- небесно-голубыми с прозеленью там,
над рекою. Еще раз бросить монетку в ящичек из-под сигар, чтобы удержать, не
дать исчезнуть собору, вернее, обречь его на исчезновение лишь с тем, чтобы
он потом вернулся вновь, и исчез под струей воды, и снова -- штрих за
штрихом, черный мелок, синий, желтый -- возвратился бы сюда. Улица Дофин --
серыми мелками, лестница -- густо-черными; комната с ее ускользающими
очертаниями хитро вычерчена зелеными; шторы -- белыми; на постели пончо --
всеми цветами радуги -- да здравствует Мексика; любовь -- мелками, жаждущими
фиксатора, который закрепил бы ее в непрочном сегодняшнем мгновении, любовь
выписана душистыми мелками, губы -- оранжевыми, тоска и пресыщение --
бесцветными мелками, кружащимися в неуловимой пыльце, что оседает на спящие
лица, на тела, подобные спрессованному тоской мелу.

-- Ты чего ни коснешься -- все распадается, даже если просто
посмотришь, -- сказала Пола. -- Ты -- будто страшная кислота, я тебя боюсь.

-- Слишком близко принимаешь к сердцу некоторые метафоры.

-- Дело не в словах, а в самом взгляде на вещи... Не знаю, как
объяснить, но ты -- словно засасывающая воронка. Порой у меня такое чувство,
будто я вот-вот выскользну из твоих рук и упаду в колодец. А это еще хуже,
чем во сне падать в пустоту.

-- Может быть, -- сказал Оливейра, -- ты еще не совсем пропала.

-- О, пожалуйста, не мучай меня. Пойми, я знаю, как мне жить. Живу как
живется, и мне хорошо. Здесь, среди моих вещей и с моими друзьями.

-- Перечисли, перечисли. Привяжи себя к названиям -- и тогда не
упадешь. Вот он -- стол, нераздвинутая штора на окне, Клодетт идет под тем
же номером, Дантон -- 34 или какой он там, и твоя мама, которая пишет тебе
письма из Экс-ан-Прованса. Все в порядке.

-- Я боюсь тебя, латиноамериканское чудовище, -- сказала Пола,
прижимаясь к нему. -- Мы же договорились, в моем доме не говорить о...

-- О разноцветных мелках.

-- Обо всем этом.

Оливейра закурил "Голуаз" и посмотрел на сложенную вдвое бумажку на
ночном столике.

-- Направление на анализы?

-- Да, хотят, чтобы я сделала срочно. Потрогай вот здесь, хуже, чем
неделю назад.

Почти совсем стемнело, и Пола казалась моделью Боннара, раскинувшейся
на постели, последний свет из окна ложился на нее желтовато-зеленым
отсветом.

"Зарю-подметальщицу бы сюда, -- думал Оливейра, наклоняясь и целуя ее в
грудь, в то самое место, на которое она только что указывала нетвердым
пальцем. -- Но они на четвертый этаж не поднимаются, не слыхал я, чтобы
подметальщицы или поливальщицы лазали на четвертый этаж. Разве только завтра
придет художник и в точности повторит рисунок, эту нежную выпуклость, на
которой что-то...". Он заставил себя не думать, и ему удалось на миг
поцеловать ее так, чтобы был только поцелуй -- и ничего больше.

(-155)

65

Образец карточки для клубной картотеки.

Грегоровиус, Осип.

Без родины.

Видимая сторона луны (противоположная сторона, в те, доспутниковые,
времена еще скрыта от глаз): кратеры? моря? прах?

Имеет склонность одеваться в черное, серое, темное. Никогда не видели
его в костюме. Некоторые утверждают, что у него их три, но на нем всегда
пиджак от одного, а брюки -- от другого. Убедиться в этом нетрудно. Возраст:
говорит, что сорок восемь. Профессия: интеллигент. Двоюродная бабушка
посылает ему скромное содержание.

Carte de sejour229 AC 3456923 (временное, сроком на шесть месяцев.
Продлевалось девять раз, каждый раз все с большими трудностями).

Место рождения: Боржок (метрическая запись, по-видимому, фальшивая,
судя по заявлению, сделанному Грегоровиусом парижской полиции. Основания для