Чтение 75–й страницы книги ~Бессмертная трилогия~

мы выпускали под одной обложкой и посвящали их друг другу. Мы всегда,
повторяю, знали - кто из нас о чем молчит.

К слову: в 1955 году редакторы - литературные невежды вроде Чагина -
вычеркивали из книг Есенина его посвящения мне. Сегодняшние пижоны и стиляги
в таких случаях говорят: "Культурненько!"

"Обнимаю вас дружески: это значит гораздо больше, нежели братски". Так
Александр Иванович Герцен заключил одно из своих писем.

Повторяю: до чего же мне это понятно и близко! До чего же я всем своим
существом за это избирательное родство мыслящих русских людей.

- Да, "и они далеко не уйдут", - задумчиво повторил Есенин. - А ты
говоришь: купаться!

- Что?

- Да нет, это я так.

Заломив руки, он стал потягиваться. Так потягиваются и собака и кошка,
когда им невмоготу от душевной тоски.

- Знаешь, Толя, сколько народу шло за гробом Стендаля? Четверо!..
Александр Иванович Тургенев, Мериме и еще двое неизвестных.

Я невольно подумал: "До чего же Есенин литературный человек!" По большому
хорошему счету - литературный. А невежды продолжали считать его деревенским
пастушком, играющим на дулейке.

Взяв с кровати светло-серую шляпу в пятнах от вина, он сказал:

- Моцарта похоронили в общей могиле. В могиле для бродяг.

И стал легонько насвистывать:

Эх, яблочко,

Куды котишься...

- Жизнь, жизнь... жестяночка ты моя... перегнутая, переломатая.

И промял ямку в шляпе.

- Подожди, Сережа! Куда ты?

- Прощай, друже. Целуй в нос своего пострела.

Эх, яблочко...

Он забыл на столе свои телеграммы:

Ялта гостиница Россия Айседоре Дункан

Я люблю другую женат и счастлив

Есенин

И черновик этой телеграммы:

Я говорил еще в Париже что в России я уйду жить с тобой не буду сейчас я
женат и счастлив тебе желаю того же

Есенин

И еще вспомнилось: два наших дворника-близнеца, пыхтя, вносят в комнату
громадный американский чемодан, перехваченный, как бочка, толстыми
металлическими обручами.

Вслед, пошатываясь, входит Есенин. Его глаза в сухом кошачьем блеске.
Лицо пористое и похоже на мартовский снег, что лежит на крышах.

- Вот, Толя, - кивает он на чемодан, - к тебе привез. От воров.

И скользящим подозрительным взглядом окидывает комнату, не доверяя углам,
где и собачонке-то не утаиться.

- От каких, Сережа, воров? Кто ж это? Где они?

- Кругом воры! Кругом!

Дворники-близнецы, почесывая бороденки, согласно гнут шеи:

- Истинное слово, Сергей Александрович: разбойник на разбойнике сидит.

- Раздевайся, Сережа. Давай шубу.

- Сюда! Сюда, братцы, коф-фер! К этой стенке.

Дворники двигают чемодан, кряхтеньем увеличивая его тяжесть.

- Хорош коф-фер! Негры в Америке прямо с третьего этажа его на асфальт
скидывают! И ни хрена! Целехонек.

Дворники одобрительно похлопывают чемодан, как добрую лошадь.

Есенин сует им несколько бумажек.

- Что, братцы, взопрели? Тяжел дьявол! Книги там. Одни книги. Они ведь,
что каменюги, - хитрит Есенин, чтобы не позарились на его имущество.

Дворники благодарят, сняв шапки. Значит, дал много. Теперь ведь не
очень-то благодарят. А еще реже при этом снимают шапки.

- Счастливо, братцы! Прощевайте, прощевайте!

Дворники уходят с шапками в руках.

Прикрыв дверь за ними, Есенин повторяет:

- Все воры! Все!.. Пла-а-акать хочется.

- Полно, Сережа.

И мне тоже хочется плакать от этого бреда.

Есенин вынимает из кармана всякие ключи, звенящие на металлическом
кольце, и, присев на корточки, отпирает сложные замки "кофера".

- В Америке эти мистеры - хитрые дьяволы! Умные! В Америке, Толя,
понимают, что человек - это вор!

И поднимает крышку. В громадном чемодане лежат бестолковой кучей -
залитые вином шелковые рубашки, перчатки, разорванные по швам, галстуки,
носовые платки, кашне и шляпы в бурых пятнах.

А ведь Есенин был когда-то чистюлей! Подолгу плескался в медном тазу для
варенья, заменявшем ванну, или под ледяным краном. Сам гладил галстук. Сам
стирал рубашку, если запаздывала прачка, а другой рубашки для перемены не
находилось. Добра-то в обрез было.

- Ха!.. - горько улыбается он. - Вот все, что нажил великий русский поэт
за целую жизнь!

И скашивает глаз на бестолковую кучу в чемодане, купленную Дункан,
которая и сотни тысяч долларов считала мусором. Но это было в ее молодую
пору.

- Чего молчишь, Анатолий?..

И подозрительно вскидывает на меня глаза в кровавых жилках.

- Чего?..

- Да о чем тут разговаривать?

- Как о чем? О босоногой плясунье поговорить можно. Миколай Клюев с
Петькой Орешиным о ней поговорили б! Разжился, мол, от богатой старухи. У
Миколушки-то над башкой висит Иисус Христос в серебряной ризе, а в башке -
корысть, зависть, злодейство!

И, озлившись, роется в чемодане дрожащими руками:

- Я, знаешь ли, по три раза в день проверяю. Сволочи! Опять шелковую
рубашку украли. И два галстука...

Бред! Страшный, нелепый бред!

- Подделали! Подделали ключи-то. Воры! Я потому к тебе и привез. Храни,
Толя! Богом молю, храни! И в комнату... ни-ни! не пускай. Не пускай эту
мразь! Дай клятву! По миру меня пустят. С сумой. Христовым именем чтобы
кормился. Пла-акать хочется.

Сжавшись в комочек, Никритина шепчет мне на ухо с болью, отчаянием, со
слезами на глазах:

- Сережа сошел с ума.

- Не выдумывай, Нюша. Не выдумывай. Просто-напросто на него теперь ужасно
действует водка.

Обдавая водочным духом, Есенин целует меня, целует Никритину и,
пошатываясь, уходит со словами:

- Пла-акать хочется.

Примерно недели через две литературная Москва жила сенсацией: Есенин с
Мариенгофом поссорились.

Об этом рассказано в "Романе без вранья".

Добавить нечего.

И как помирились - тоже рассказано.

Друг мой, друг мой,

Я очень и очень болен.

Сам не знаю, откуда взялась эта боль

То ли ветер свистит

Над пустым и безлюдным полем,

То ль, как рощу в сентябрь,

Осыпает мозги алкоголь.

Это из есенинского "Черного человека".

Великие писатели сочиняли Библию: "У кого вой? У кого стон? У кого раны
без причин? У кого багровые глаза? У тех, которые долго сидят за вином".

Мы с Никритиной вернулись домой, как обычно, после полуночи.

На этот раз в "Стойле Пегаса" выступал довольно знаменитый "чтец мыслей
на расстоянии" - нервный горбоносый человек с удивительно черными волосами,
пенящимися вокруг лысины.

- Я полагаю, Нюша, что наш мозг излучает какие-то флюиды, - сказал я.

- Очень может быть.

- Другого объяснения не придумаешь.

- Да. Этот дьявол работает без помощника.

- Вероятно, люди скоро изобретут аппаратик. Интересно!

- Какой такой аппаратик?

- Он будет записывать на ленту эти флюиды. А потом их можно будет
расшифровать.

- Что?

- Примерно, как запись стенографистки... Вот, Нюха, перед тем, как ты
юркнешь под одеяло, я незаметно положу этот аппаратик под твою подушку.

- Зачем?

- Да чтобы утром, когда ты убежишь на репетицию, прочесть твои мысли.
Любопытно знать, что ты думаешь на сон грядущий!

- Какой ужас!