жизнью, Сигизмунд то и дело сталкивается в супермаркете. А в день исчезновения
Лантхильды он гостил у Виктории - бродил с ней по каким-то лингвистическим
дебрям.
Правильно говорят: Ленинград - город маленький. И почему это, интересно, с
одними людьми по жизни сталкиваешься постоянно, а с другими - никогда? Один
каррасс, как выражается старик Воннегутыч?
- Самое... - разносился знакомый голос дяди Жени. - Да что там Мадам понимает...
это... у них на психфаке, самое, это...
- Слышь, Гэндальф, - наехала на "гробовщика" Аська, - денег дай.
Дядя Женя, слегка набычившись, уставился на Аську с подозрением. Гэндальф шумно
обрадовался.
- Херонка! А Фрэнк электрогитару купил, знаешь?
- Усилитель, - неожиданно встрял Сигизмунд. - Большой, как слон. На шкафу лежит.
- Правда? Я не знал.
- Слушай, Гэндальф, а это - "воняет бромом вся страна" - это не ты сочинил? -
спросила Аська.
Дядя Женя внезапно визгнул.
- Что?! - тоненько вскрикнул он. - Бромом? Как, как? "Воняет бромом вся, это,
страна"?
- Денег дай, - вспомнила Аська.
- Слышь, Эл, - обратился к дяде Жене Гэндальф, - денег дай.
- Самое... это... - завозмущался дядя Женя, суетливо вертя головой.
- Да не жмись, завтра отдам, - наехал Гэндальф.
- Ну, самое, ну, Гэндальф, это, ну ты... и-и... точно отдашь?
- Дык. Давай-давай.
Бормоча, что ему деньги завтра обязательно надо, потому что книги покупать,
распечатку одну, самое, запрещенную, но фотографии сделали, самое, распечатали и
всего в трех экземплярах на весь Союз, так что непременно надо, невыносимо надо,
чтоб завтра деньги были... Бубня и сопротивляясь... И, наконец, сдавшись под
натиском ухмыляющегося Гэндальфа, дядя Женя выдал рубль.
Тот самый полузабытый рубль цвета заживающего синяка, с Лениным. Очень мятый.
Исключительно долгоживущий. Не то что нынешние тысчонки, рвущиеся уже через год.
Гэндальф тут же вручил рубль Аське.
- Живи, Херонка.
Аська тотчас ввинтилась в кофейную очередь.
Дядя Женя вдруг захохотал и повторил:
- "Бромом"! Ну, это... Ну, самое, придумали!..
Сигизмунд с изумлением смотрел, как легко расточают время эти люди. Им-то что!
Они у себя дома. Сигизмунд все острее чувствовал драгоценность каждого
мгновения.
Прибежала Аська. Принесла кофе. Сахар в голубеньких аэрофлотовских упаковках.
Сигизмунд положил себе один кусочек, Аське досталось три.
Гэндальф с дядей Женей вели между собой какой-то малопонятный разговор.
Сигизмунд отпил кофе. Мелькнула мысль: а ведь в конце девяностых такой кофе
можно отведать, пожалуй, только в дешевой закусочной где-нибудь в Риме. Или,
скажем, в Неаполе. Потому как кофеварки в "Сайгоне" стояли итальянского
производства. Устаревшие, конечно.
Аська рядом тарахтела, мало интересуясь, слушают ее или нет.
Сигизмунд поглядывал на нее, поглядывал на остальных...
Из своего времени Сигизмунд знал, что все они - кто доживет до тридцати, до
сорока - будущие неудачники. Возможно, они и сами - осознанно или нет -
программировали свою жизнь как полный социальный крах.
Здесь, в "Сайгоне", который мнился неким пупом земли, и был корень глобальной
неудачливости целого поколения. Здесь угнеталось тело ради бессмертного духа,
здесь плоть была жалка и неприглядна, а поэзия и музыка царили безраздельно.
Битлз. Рок-клуб. "Пропахла бромом вся страна", в конце концов.
Я стану поэтом, я стану жидом -
Все, что угодно,
Лишь бы не нравиться вам!
Чьи это стихи, застрявшие в памяти с юных лет? Явно ведь откуда-то отсюда!
И неостановимо, со страшной закономерностью это принципиальное угнетение тела
ради духа вело к полному краху - как тела, так и духа.
Снова мелькнула в памяти надпись "ЭТОТ МИР - СРАНЬ!", которую Аська сделает
спустя много лет, перечеркивая котяток на календаре. Большой ребенок дядя Женя,
играющий с вандальским мечом. Похмельный Гэндальф с кефиром в супермаркете. Та
неизвестная Сигизмунду знакомая Аськи, умершая от наркотиков. Да и сам
Сигизмунд, чье социальное положение в 1997 году забалансирует на грани полного и
окончательного краха...
Что ж, программа будет выполнена. Станем поэтами и жидами, не будем никому
нравиться. А жизнь заберут в свои руки те, кто в "Сайгон" не ходил. Даже в
качестве посетителей.
А пройдет еще лет десять - и настанет эпоха унитазов.
* * *
- ...Ты что смурной такой? - донесся до Сигизмунда голос Аськи. - Пошли лучше
покурим. Слушай, у тебя курить есть?
- Курить есть.
Они вышли на Владимирский. Уже совсем стемнело. Мимо грохотали трамваи. Трамваи
были красные и желтые, совсем старенькие, - без всякой рекламы, без идиотски
жизнерадостных призывов "Отдохни! Скушай ТВИКС!". Машин было значительно меньше.
Иномарок и вовсе не встречалось.
Аська зорко бросила взгляд направо, налево, знакомых не приметила, полузнакомых
отшила вежливо, но решительно. Алчно потянулась к сигизмундовым сигаретам и
вдруг замерла, разглядывая пачку в тусклом свете, падавшем из окна.
- Что ты куришь-то?
Сигизмунд, обнищав, перешел на "Даллас".
- Ну ты крут! Это что, американские? Ты че, фарцовщик?
- Нет.
Аська затянулась, поморщилась. Посмотрела на Сигизмунда.
- "Родопи"-то лучше.
- Лучше, - согласился Сигизмунд. И вспомнив, снял с шеи феньку. - Держи.
- Ты это правда? Я думала, ты шутишь.
- Какие тут шутки. Владей. Она тебе удачу принесет. Мужа рыжего по имени...
Вавила.
Аська-Херонка засмеялась.
После сайгоновского кофе Сигизмунду вдруг показалось, что мир наполнился звуками
и запахами. Их было так много, что воздух сгустился.
И вдруг от короткого замыкания вспыхнули троллейбусные провода. Прохожие сразу
шарахнулись к стенам домов. Сигизмунд обнял Аську-Херонку за плечи, и они вместе
прижались к боку "Сайгона".
Сигизмунд был счастлив. Над головой горели провода, бесконечно тек в обе стороны
вечерний Невский, и впервые за много лет Сигизмунд никуда не торопился. Он был
никто в этом времени. Его нигде не ждали. Его здесь вообще не было.
Он стоял среди хипья, чувствуя лопатками стену. Просто стоял и ждал, когда
приедет аварийная служба и избавит его от опасности погибнуть от того, что на
него, пылая, обрушится небо.
И "Сайгон", как корабль с горящим такелажем, плыл по Невскому медленно, тяжело и
неуклонно.
* * *
На прощание Аська поцеловала Сигизмунда, сказала "увидимся" и нырнула обратно в
чрево "Сайгона". Сигизмунд пробормотал, поглядев ей в спину:
- Увидимся, увидимся...
И перешел Невский. В кулаке он сжимал десять копеек, которые Аська сунула ему,
чтобы он, бедненький, мог доехать до дома.
Сигизмунд чувствовал, что время истекает. Анахрон беспокойно ворочался под
страной Советов в недрах земли. Но уходить из оруэлловского года без трофея не
хотелось. Подумав, Сигизмунд зашел в книжный магазинчик, над которым светилась
надпись "ЛЮБИТЕ КНИГУ - ИСТОЧНИК ЗНАНИЙ". Этой надписи долго еще жрать
электричество - ее снимут одной из последних, заменив на какую-то рекламу.
На прилавках лежала невообразимая серятина. Процветал соцреализм: городской
роман, деревенская проза, литература лейтенантов - теперь уже престарелых
лейтенантов. Приключения и фантастика - за макулатуру. Продавщица отрешенно и
скучающе глядела поверх голов.
Сигизмунд открывал и закрывал книги. Читать нечего. Впрочем, в конце девяностых
тоже будет нечего читать. Тоже серятина, только крикливая: полуголые бабы,
одетые так, что ходить-то трудно, не то что мечами махать; полуголые мужики,
лопающиеся от мускулатуры; совсем голые монстры, у которых лопается все, что не
чешуя...
Сигизмунд испытующе глянул на продавщицу. Интересно, что бы она сказала, увидев
такую книжку?
Однако надо что-то покупать. Во-первых, за десять копеек, а во-вторых, быстро.
Анахрон все настойчивее требовал к себе.
И тут взгляд Сигизмунда упал на брошюру, освященную портретом тогдашнего вождя.
Нашел! Бинго! - запело в душе у Сигизмунда. Трепеща, заглянул туда, где в старое
доброе время писали цену.
Брошюра - вот неслыханная удача! - была оценена как раз в десять копеек.
Сделав скучающее лицо, Сигизмунд в пустом зале подошел к кассе и пробил десять
копеек. С чеком направился к продавщице. Нарочито независимым тоном потребовал
дать ему брошюру "ВЫСОКИЙ ГРАЖДАНСКИЙ ДОЛГ НАРОДНОГО КОНТРОЛЕРА".
Продавщица метнула взгляд на длинный хайр Сигизмунда, на его светлую джинсовую
куртку, кроссовки... С кислым видом бросила на прилавок брошюрку.
- Мерси, - буркнул Сигизмунд.
Сунул брошюрку за пазуху. И не оглядываясь пошел к выходу, спиной чувствуя
подозрительный взгляд.
Пора! Надо уходить во дворы.
Сигизмунд нырнул в первую же подворотню. Попутно отметил - какие скучные,
оказывается, были настенные надписи! Кроме сакрального слова из трех букв, будто
и слов-то других не знали. Ни тебе "КАПИТАЛ ШАГАЕТ КАК ХОЗЯИН", ни тебе "ЖИЗНЬ
ПРЕКРАСНА", ни тебе "БОГАТЫЕ БУДУТ ГОРЕТЬ В АДУ" или там "ЛИТВА, ПРОСТИ НАС!"
И тут его подхватило и бросило. Лицом прямо в облезлую стену...
* * *