Чтение 75–й страницы книги ~Падение "Вавилона"~

Несколько выпрямившись в коротком рывке, я ухватил его лодыжку,
подтянул к себе, зажал под мышкой и, уместив лучевую кость своей
руки на ахиллесовом сухожилии Сергея, удовлетворенно откинулся на
татами. Ему пришлось вывернуть голень и привстать, обернувшись ко
мне спиной, но я тут же провел болевой прием на колено.

Все.

С оцепеневшими от боли скулами, он кулаками застучал по
татами, требуя прекращения поединка. Мы поднялись с толстой
соломенной циновки.

- Весьма неплохо, - обескураженно почесав лысину, сказал
Накаяма. - Рад познакомиться. - И протянул мне сухую жесткую
ладонь.

После японец пригласил меня в свой офис, где я изложил ему
следующую версию своего пребывания в Америке: дескать, родился
здесь, а ныне, пребывая в подвешенном состоянии, претендую на
получение гражданства.

- Пока у тебя нет права на работу, - ответил японец, -
контракт подписать не смогу. Черные наличные - не моя стихия. Тем
более у меня в клубе две трети учеников - полицейские. Так что
пока ходи, занимайся, поддерживай форму. Бесплатно. И быстрее
получай документы.

Я принял душ и вернулся в раздевалку, где застал своего
недавнего соперника, носившего русское имя.

Разговорились. Сергей родился здесь, в Нью-Йорке, покойный
отец его - солдат Красной Армии - во время войны попал в плен к
немцам, но на родину, в уготованный ему сталинский лагерь, не
вернулся и после долгих скитаний очутился в Америке, где женился,
вырастил детей и в чьей кладбищенской земле ныне покоился.

Я сказал, что начало такой биографии по некоторым параметрам
совпадает и с моей незадачливой судьбинушкой, что вызвало у
собеседника вполне понятный интерес, удовлетворить который более
или менее правдиво мне хотя и с трудом, но удалось.

У Сергея была квартира в Манхэттене, но мама его, как и я,
проживала в Бруклине; после сегодняшней тренировки он собирался
навестить родительницу, а потому предложил подбросить меня к дому
на автомобиле, на что я с естественной радостью согласился.

Когда машина выехала на середину Бруклинского моста, я оглянулся
на вечерний Манхэттен, на черные громады его зданий, усеянных
миллионами белых огней, и тут показалось, будто мне видится какой-
то сон - долгий и странный, и тряхни я сейчас головой - очнусь на
казарменной койке в убогом поселке Северный с его допотопными
серыми домишками и сырой степной далью, наверное, ныне
заснеженной, с редкими островками осклизло-похужлой, разъеденной
морозами прошлогодней травы...

Меня охватила тоска.

Я вдруг отчетливо понял, что Родина с ее неказистыми
пейзажами, грязными дорогами, глинистыми лужами, с ее нескладным
полуголодным народом где-то там, далеко, в иной недостижимой
теперь реальности, а блистающий мир вокруг чужд мне и даже
неприятен; он был лишен какой-то первозданной сути точной
геометрической выверенностью своих линий, он являл собой
компьютерную рассчитанную комбинацию, способную вмиг
перемениться, перетечь в иную форму, но неизменно остаться
неодушевленной и даже враждебной человеку структурой...

Красивый Манхэттен был гигантским детищем механики и математики.
Причудливым плодом их холодного созидательного торжества,
существующим за плоскостью человеческой природы, вне ее и над
ней, огромным разросшимся кристаллом, словно выпавшим из иного
космоса.

И, может, оттого я так заскучал по России...

Но - увы! Волею судеб я очутился вне закона и границ своей
страны, которую горячо любил, но любови этой надлежало остаться
напрасной и неразделенной, ибо в просторах отчизны мне отводилось
лишь узкое пространство тюремного застенка, и мысль о нем здорово
и здраво остужала горячечный пыл моей ностальгии.

- Спорт - спортом, - сказал Сергей, - а каковы генеральные
планы?

- С планами полный туман, - признался я.

- Знаешь, - сказал он, - возможно, по получении тобой
документов, я способен внести интересное, думаю, предложение...
Ты специалист по рукопашному бою, лицензии получишь без труда,
тут я тебе подсоблю... Тем более хотел бы у тебя многое
перенять...

- Это пожалуйста, - отозвался я. - А о каком предложении
идет речь?

- Видишь ли... Я - большая, в общем-то, шишка в полиции
города Нью-Йорка. И могу заняться твоим трудоустройством. На
определенном поприще.

- В полиции? - спросил я с сомнением.

- А что ты имеешь против? У нас хорошая зарплата, стабильная
служба. Естественно, тебе необходимо многому научиться...

- С детства мечтал стать милиционером, - саркастически
заметил я. По-русски.

- Что? - обернулся он.

- Действительно интересная мысль, - перевел я. - Главное -
новенькая.

- Вот ты и подумай, - подытожил он, протягивая свою визитную
карточку. - Если что - звони. А послезавтра я буду в клубе. В это
же время. Придешь?

- С удовольствием, господин капитан... - ответил я,
присматриваясь к тексту на карточке в ломаных лучах несущегося в
салон света нью-йоркских огней.

Олег позвонил мне в тот же день, как на прилавках Бруклина
появилось "Слово" с моим объявлением. Сказал:

- Завтра. В шесть часов утра. Вест-восьмая в Бруклине. Сквер
возле сабвея, напротив дома 2825. Возьми с собой телефон.

Я, конечно, слабо разумею во всяких шпионских хитростях, но
место и время встречи Олег наверняка выбрал с известным умыслом:
в ранний утренний час этот район, застроенный высоченными серыми
и красными коробками жилых зданий, был вымерши безлюден и
оглушительно пуст.

Ни единого прохожего, ни машины... Широкие газоны, пустая
улица с двухсторонним движением, заканчивающаяся тупиком у
набережной, серые жалюзи закусочных и барахолок. И тротуары,
вдоль которых плотно, бампер в бампер, выстроились автомобили
жильцов многоэтажек - к вечеру найти здесь место для парковки
было невозможно.

Я, неторопливо пробежавшись по пустынной холодной
набережной, присел на одну из скамеек в скверике и, приглядываясь
к сонной, еле высвеченной тускленьким рассветом улице, погрузился
в ожидание предстоящей встречи с беглым зеком, а ныне -
таинственным представителем некой организации, состоящей,
вероятно, из пионеров-ленинцев старого, выдержанного розлива.

Телефон в кармане куртки требовательно проверещал, вызывая меня на
связь.

- Ступай, не суетясь, на набережную, - услышался голос
Олега.

Я поднялся со скамьи и побрел в сторону стылого январского
океана, катящего волны на смерзшийся грязноватый песок пляжей,
усеянный стаями жирных, раскормленных чаек размером с гусей. У
опорных свай набережной сновали в поисках корма черными юркими
тенями крысы.

Вот и Америка... Предрассветная, будничная. Без всяких чудес.

Олег, одетый в короткую дубленку и кепочку, стоял у железных
поручней, корабельными леерами опоясывающими прибрежный дощатый
настил. Молча протянул мне руку.

Мы двинулись к чернеющим неподалеку пирсам, где копошились
фигурки ранних утренних рыбаков. По дороге я доложил обо всех
своих американских достижениях, заключавшихся в разрешении
проблемы с жильем и состоявшемся визите к адвокату.

Олег, выслушивая меня, безучастно кивал, насвистывая себе
под нос невнятную мелодию некоего марша.

- Ну, - внезапно поднял на меня пронизывающий взор, - не
расхотелось еще поработать со мной вместе?

- Давай попробуем, - невозмутимо ответил я.

- А по России - как, скучаешь?

- На днях тут... просто-таки, припекло, - признался я.

- Ничего, - откликнулся он. - Мы еще вернемся туда, Толик...
Уважаемыми людьми, поверь. Дайте срок...

- Российский суд пойдет навстречу такому пожеланию, - сказал
я. - Даже не сомневайся.

- Будет другой суд, - уверенно заявил Олег. - Над теми, кто
развалил страну. И грабит ее сейчас. И мне такой суд не страшен.
Более того, живу его ожиданием.

Мы прошли на пирс, где свистал ветер, несший мелкую ледяную
крупу, секшую лицо. Рыбачки кидали в бултыхающуюся под сваями
зелено-черную воду сетки с сырым куриным мясом, приманивая