Чтение 76–й страницы книги ~Чужая война~

как у змеи.

Длинная шея крылатого гульрамца. Высокая холка. А сухие ноги перевиты
жилами, как веревками.

Грудь... Конской грудью, скажуявам, можно любоваться не меньше, чем
женской. Такой, во всяком случае. Глубокой и в меру широкой.

Отливающий синим хвост чуть приподнят над крестцом. Вот он - признак
эннэмских лошадей. Единственный в гульрамской крылатой породе. И в сочетании
с длинной шеей он говорит сам за себя.

Боги...

Я поймал себя на том, что стою меньше, чем в шаге от дивного жеребца,
таращась на него, как младенец на погремушку.

Копыта взбили землю, швырнув в меня тяжелые сухие комья.

Нет, это даже не крылатый. Это... Я не знаю, откуда взялось эти чудо.

Чудо захрапело, скаля снежно-белые зубы. Раздуло ноздри и глянуло на меня
выкаченным зеленоватым глазом с явственно намеченным кругом белка.

"Сорочий глаз". Ну-ну. Не завидую я тому, кто купит эту злобную
скотину...

То есть сам себе не завидую, а?

Видимо, моя откровенная заинтересованность как-то подстегнула заробевших
было обладателей животов и подбородков. Один из них назвал цену.

Я услышал ее и засмеялся.

Про себя.

А торговец, исман в кошмарном ярко-красном колпаке, засмеялся вслух.

Другой покупатель назвал сумму побольше.

Третий, не дав второму договорить, тоже вклинился. Торг быстро становился
стихийным аукционом.

Вообще, красная цена лошади - пятьдесят - семьдесят серебряных диров.
Хорошая лошадь может стоить пару сотен серебром. Обученный боевой жеребец
(здесь, на Востоке, кобыла) дотягивает до пятисот. Целое состояние. Столько
стоит небольшой постоялый двор где-нибудь на окраинах.

Плюясь от возбуждения и размахивая руками, покупатели и продавец
подбирались уже к семистам серебряных, когда мне это надоело:

- Тысяча.

Это услышали сразу, даром что гомон вокруг стоял - куда там нашим птичьим
базарам. Заткнулись все одновременно, глядя на меня, как на сумасшедшего.

- Т-тысяча чего? - робко поинтересовался продавец, явно прикидывая, как
бы ему половчее меня спровадить.

- Дохлых гадюк! Не оскверняйте золото мудрой речи ржавчиной глупых
вопросов, почтеннейший. - Во сказал-то! А ведь два года в Эзисе не был!

Я шевельнул плечом (основательно надоевшее движение), и плащ распахнулся,
открывая серый шелк доспехов из лунного серебра. Убедительное доказательство
моей состоятельности, даже когда в кармане ни медяка. Медяка, кстати, и
сейчас ни одного не было. Даже серебряной монетки ни одной не завалялось.
Одно золото, так его разэтак!

- Тысяча? Я согласен. - Продавец от волнения даже забыл о необходимости
поторговаться. И то сказать, какой торг в таких условиях? Ему только снижать
цену остается, потому что завышать ее дальше некуда.

Толстяки в чалмах и халатах посопели в черные усы. Но, видимо, хозяева не
давали им полномочий особо расшвыриваться деньгами. Так что они молча начали
расходиться. Телохранители смотрели на меня блестящими глазами и
разворачивались вслед за клиентами.

Вот и правильно, мальчики. Идите-идите. Нечего вам здесь делать.

- Но где же ваши люди, уважаемый? - огляделся продавец, когда убедился,
что мешочек с золотыми монетами надежно припрятан приказчиком.

- Какие люди?

- Но ведь это дитя Икбера, то есть Джэршэ, нужно кому-то вести. С ним не
сладить в одиночку! Если желаете, за отдельную плату...

- Как его зовут?

- Вам нужна кличка?

- Мне нужно имя. Есть у него имя?

- Кончар. Но он не приучен к нему.

- Логично. - Я снова посмотрел на жеребца. Глаз, обведенный белком,
таращился на меня дико и зло. Зло. Дико, но... Захотелось тряхнуть головой,
чтобы избавиться от наваждения. Однако испытанный метод не помог. За зеленым
огнем зрачков, за пеленой яростного безумия тлел разум.

Все, император, свихнулся. На солнышке перегрелся. Я смотрел в зеленый
огонь влажного конского глаза. Кончар. Конечно, он не приучен к этой кличке.
Он - воплощенная гордость. Он - жгущее унижение оков. Он - смерть, страх и
красота.

- Темный. Неназываемый Ужас. Тарсе. Тьма. Я стянул маску, краем глаза
увидев, как оседает в пыль побелевший, как мои волосы, торговец. Все к
акулам. Мир сконцентрировался в отливающем зеленью и страхом зрачке.

- Тихо. Тихо, малыш. Темный. Тарсаш... Я говорю. Я говорю, а жеребец
слушает меня. Я говорю ему, что восхищаюсь его силой и красотой. Что я искал
его десять тысяч дет по всем землям этого мира. Что мы созданы друг для
друга, Воин, Конь и Оружие. Я говорю ему, что он - Черный Лебедь. Черная
жемчужина. Он - боец, он - танец, он - смерть, он - победа.

И Тарсаш услышал меня. Не сразу, но начал поддаваться словам испуганный и
озлобленный мозг. Бедный жеребец, выросший в приволье пустынных степей, он
был страшно напуган сменой обстановки, громкоголосыми, сильнопахнущими
людьми и тесными стенами каменных домов на невыносимо узких улицах.

Я поднял к вздрагивающим ноздрям раскрытую ладонь с соленым сухарем.

Хлеб не предлагают врагу. Хлеб не отвергнет тот, кто верит. Так заведено
у людей. Но, честно говоря, лошади - настоящие лошади - для меня тоже входят
в число тех, с кем заключают союз. Полноправный для обеих сторон. И мягкие
губы осторожно взяли сухарь, чуть пощекотав ладонь.

Странно. Я почему-то думал, что мои мозоли уже не способны почувствовать
такое мимолетное прикосновение.

Ладно. Можно и маску надеть:

- Уважаемый, вам плохо? Это все солнце. Такое жаркое солнце...

Продавец посмотрел на спокойно стоящего скакуна.

На меня.

Снова на коня.

Видимо, пришел к выводу, что я не собираюсь его жрать прямо сейчас,
потому что сел, нахлобучил на голову свой ужасный колпак и слабо промолвил:

- Да, уважаемый. Вы совершенно правы. Это солнце...

- Седло и уздечка у вас найдутся?

Ошеломленный кивок.

- Прикажите... принести. Заседлаю я его сам. И, кстати, вы получили свои
деньги, теперь вам лучше забыть о нашей сделке.

- Я буду нем! Клянусь Озаряющим! Мой язык под гнетом молчания!

"Как же! Знаем мы этот гнет! Весом аж в двадцать золотых".

- Молчание - золото, - глубокомысленно изрек я, только сейчас оценив
двусмысленность этой поговорки.

Запыхавшийся парень принес легкую, красивую сбрую. Тисненая кожа и
серебряные привеси... Вот ведь что за характер у меня паскудный. Седло,
полученное вместе с Пеплом, я охаял как излишне изукрашенное. Эта, эзисская,
сбруя изукрашена ничуть не меньше. Так ведь нет - красиво мне.

Исключительно вредность и ни намека на вкус. Вот так-то, Торанго!

А вообще, все это попахивает уже даже не безумием. У меня и слов,
пожалуй, нет таких, чтобы правильно мое; состояние охарактеризовать. Начать
с того, что я заседлал Тарсаша. Взнуздал его. Выехали мы с базара, наплевав
на толпу и недовольные взгляды. И только на постоялом дворе Яшлаха я
осознал, что, по идее, лебедь мой черный к седлу-то не приучен. И всадника
на себе отродясь не носил.

Вот поди объясни самому себе, как ты на этакой твари хотя бы усидеть
умудрился.

По-моему, Тарсаш понял, о чем я думаю, даже раньше, чем я начал думать.
Во всяком случае, он отчетливо и насмешливо фыркнул.

Яшлах еще удивиться не успел тому, что я оставил Пепла ему в подарок, а
мы с Тарсашем уже летели к городским воротам. Вещи собраны. Топор у седла.
Что еще нужно? И путь наш лежит через теплые степи, на северо-восток, к
берегам Внутреннего моря.

В Эрзам! Через золотой Мерад.

Мессер от зеш, тассел верех гратт зеше. Это так. И все-таки жизнь
отличная штука.

***

Мы не торопимся. Нет, мы совсем не торопимся. Из Гульрама следовало
уехать поскорее, потому как даже золотой "гнет молчания" не бывает вечным.
Да и о покупателях, которым не достался чудесный конь, забывать не стоит. А
я не хочу светиться здесь, вдали от Эрзама. Слух о моем появлении в Эзисе
разойтись, конечно, должен. Но чем ближе к цели буду я в это время - тем
лучше. Чтобы те, кто должен бояться, успокоиться не успели.

Но пока мы не торопимся.

А Тарсаш идет ровной, размашистой иноходью. Все время иноходью, ни разу
не сбившись на галоп. И за ночь мы проходим даже не по сто десять - по сто
пятьдесят миль. Мы идем от заката до рассвета и останавливаемся, лишь когда
солнце становится обжигающе-опасным для скакуна. А он, накрытый белой
шелковой попоной, уносится в пески и еще несколько часов проводит там,
возвращаясь ко мне время от времени, глухо топая копытами и радостно фыркая.

Иногда с губ его капает вода.

Где он находит воду? Здесь, в пустыне, все колодцы учтены и других
источников нет.

Тарсаш тыкается мордой в плечо и уносится снова.

Кажется, он вообще не устает.

Этот конь определенно не гульрамец. Да и конь ли он вообще?

Не знаю.

Почему-то меня это не волнует.