затлели искорки в потемках траншей, будто фронт отодвинулся на десятки
километров, и командиры вдыхали вместе с папиросным дымом запах наконец-то
пойманной удачи. Слыша и видя это возникшее на НП ликование, Бессонов,
против воли еще сопротивляясь ему, сказал тихо и сухо:
кончился. Далеко не кончился.
охладительность тона; и, нахмурившись, мысленно браня старчески трезвую,
многоопытную сдержанность свою, поспешно пошел к блиндажу связи мимо штабных
командиров, прячущих папиросы в рукава.
и поговорив с начштаба Яценко, Бессонов снова вышел из покойно освещенного
лампами блиндажа в траншею - ледяную, ветреную, серую - и вдруг уловил, что
за эти минуты что-то заметно изменилось, перешло в новое состояние,
сместилось в небе и на земле.
по-утреннему наливался фиолетовой, холодно-прозрачной синью вокруг высоты,
прорезанной яркими кострами горевших за рекой танков, веселыми и игривыми
при свете наступающего дня. Приблизилась раскрытым пожаром южнобережная
часть станицы, по окраине которой со стороны степи, видимые теперь глазом,
ползли и ползли, переваливаясь, вздымая вьюжные космы, "тридцатьчетверки", а
следом шли и ехали на покрашенных под снег ЗИСах стрелковые подразделения.
Вдали же, в запредельном краю, нежно и тихо пробивалась осторожная светлая
полоса на востоке, поджигая белым пламенем по горизонту снега, по извечным
законам напоминая об иных человеческих чувствах, забытых давно и Бессоновым,
и всеми остальными, кто был с ним в траншее НП.
наступало утро, морозное, декабрьски ясное, обещавшее солнце, очищенное
небо, подумал об открытости танков в голой степи, о немецкой и своей
авиации; и, наверно, об этом также подумал прибывший на НП в конце ночи
представитель воздушной армии, узколицый, с огромным планшетом, в летных
унтах, компанейского нрава полковник, с плексигласовым наборным мундштуком в
улыбчивых губах. На взгляд Бессонова, в котором был вопрос - где штурмовики?
- он ответил тут же, что все будет в порядке, туманца, слава Богу, нет,
через пятнадцать минут штурмовики пройдут над энпэ, и, ответив, погрыз
мундштук, обнадеживающе улыбнулся.
немецкой авиации тоже туманца нет.
кухня? - сказал с грустной веселостью Божичко, не отходивший от Бессонова с
начала боя ни на шаг, и указал рукавицей на полуразрушенный мост.
скользкий, в изморози, поправил резкость.
перед балкой, вчера отрезанном немцами, где недавно ожили несколько орудий,
несколько противотанковых ружей и три пулемета, тряслась по воронкам,
проскочив мост, летела вдоль ходов сообщения кухня, нещадно дымя в сумраке
утра, струёй рассыпая за собой по снегу горошины рдяных искр. Неслась с
бешенством одержимости, лавируя между минометными разрывами, алыми маками
распускавшимися по высоте. Какой-то отчаянный старшина вырвался на тот берег
следом за танками, спешил на передовую. Видно было, как из левофланговых
пехотных траншей поднялись человек пять-шесть, призывно махали винтовками,
но кухня проскакивала мимо них, прыгала по ямам воронок, неслась неудержимо
к артиллерийским огневым позициям справа от моста. И там остановилась, как
врытая. Мгновенно с козел спрыгнул человек, побежал к только что стрелявшему
орудию, распластывая по ветру длинные полы комсоставской шинели.
утвердительно Божичко, облокотясь на бровку бруствера. - Помните, товарищ
командующий, тех ребят? У них еще комбат... такой мальчик... лейтенант,
Дроздов, кажется?
Божичко.
приволокли. Семидесяти-шестимиллиметровая батарея.
фамилия... Кажется, Дроздовский. Да, верно! Дроздовский...
76-миллиметровая батарея, которой командовал тот удививший его вчерашним
утром синеглазый, по-училищному вышколенный, весь собранный, будто на парад,
мальчик, готовый не задумываясь умереть, носивший известную в среде военных
генеральскую фамилию, и представил на миг, что выдержали люди там, около
орудия, на главном направлении танкового удара. И, с нарочитой
медлительностью вытирая носовым платком исколотое снеговой крошкой лицо,
чувствуя волнением и холодом стянутую кожу, выговорил наконец с усилием:
посмотреть, что там осталось... Вот что, возьмите награды, все, что есть
тут. Всё, что есть, - повторил он. - И передайте Дееву: пусть следует за
мной.
мяла, тискала, комкала носовой платок, не попадая в карман полушубка,
кивнул, сорвался с места, побежал за полковником Деевым.
всех мельчайших деталях видеть подробности боя в самой близи, видеть своими
глазами страдания, кровь, смерть, гибель на передовой позиции выполняющих
его приказания людей, уверен был, что непосредственные, субъективные
впечатления расслабляюще въедаются в душу, рождают жалость, сомнения в нем,
занятом, по долгу своему, общим ходом операции, в иных масштабах и полной
мерой отвечающем за ее судьбу Страдание, мужество, гибель нескольких людей в
одном окопе, в одной траншее, в одной батарее могли стать настолько
трагически невыносимыми, что после этого оказалось бы не в человеческих
силах твердо отдавать новые приказы, управлять людьми, обязанными выполнять
его распоряжения и волю.
незапамятного сорок первого года, когда на Западном фронте приходилось
самому среди крови, криков и зовов санитаров, среди стонов раненых подымать
на прорыв из окопов людей с задавленным в душе состраданием к их бессилию
перед большими и малыми охватами не остановленных на границе танков, перед
немецкой авиацией, ходившей по головам.
юго-западнее Сталинграда, при обозначившемся успехе своей армии, Бессонов
изменил себе.
пронизывающим до костей ветром, и потом по неглубокому ходу сообщения вошли
в полузаваленную траншею, когда Бессонов только воображением восстановил,
что тут были первые пехотные окопы, он замедлил шаг от боя сердца,
сорвавшего дыхание.
танки проходили в разных направлениях много раз - так изрыв, исполосовав,
разворочав гусеницами окопы, до этого изуродованные бомбовыми воронками, что
сплющенные пулеметы в гнездах, клочья, обрывки ватников, лохмотья морских
тельников, перемешанных с землей, расщепленные ложи винтовок, лепешки
противогазов и котелков, заваленные грудами почернелых гильз, засыпанные
снегом тела - это не сразу было отчетливо увидено Бессоновым. Останки оружия
и недавней человеческой жизни, как гигантским плугом, были запаханы,
полураскрыты завалами, образовавшимися повсюду от бомбовых воронок, от
многотонного давления танковых гусениц.
через выступавшие под ногами кругло и плоско оснеженные бугры, Бессонов шел,
стараясь не наступать, не задеть их палочкой, угадывая под этими буграми
трупы убитых еще утром. И уже без надежды найти здесь кого-либо в живых,
подумал с казнящей горечью, что он ошибся: ему лишь показалось с НП слабое
биение жизни тут, в траншеях.
Бессонов. - Пулеметы и противотанковые ружья били из левых окопов, левее
батарей. Да, идти туда, туда!.."
послышались голоса. Бессонов с тугими ударами сердца вышагнул из-за
поворота.
с головы до ног косматые от снега. Обмороженные лица их были сплошь затянуты
в стеклянный лед подшлемников, а из подшлемников - глаза, воспаленные
морозом и ветром, в густых кругах изморози, устремлены на Бессонова, выражая
одинаковую оторопелость - не ожидали, по-видимому, увидеть здесь, в
омертвевшей траншее, живого генерала в сопровождении живых офицеров.
прожженной плащ-палатке, расстеленной по бровке окопа, - куча дисков ручного
пулемета, собранных со всей позиции; рядом с пулеметом - на сошках
противотанковое ружье. Везде валялись свежестреляные гильзы: на бруствере,
на дне окопа. Видимо, оставшись вдвоем, пулеметчик и пэтээровец некоторое
время вели огонь из одного гнезда, соединенные в последнем усилии, локоть о
локоть. Судя по морским пряжкам, были эти двое из дальневосточных моряков,
ставших пехотой месяц назад на формировке армии, сохранивших памятью о
прошлом тельники и матросские пряжки.
друга, в толстых и жестяных от снега и инея шинелях; и закостенелые в
твердую форму рукавицы их неуверенно ползли к шапкам. Обрывисто дышали оба,
слова не выговорив, точно не верили чему-то никак, обнаруживши рядом с собой
генерала и офицеров позади него.