прямо? Если он оттуда все видит, за всем следит, так,
может, он и за мной как-нибудь наблюдает. Вот он появится
на небе, упаду на колени, протяну руки...
сплошь затянуто плотными облаками. Пожалуй, сквозь такой
покров даже Гениалиссимус разглядеть меня не сумеет. Да и я
его не увижу.
собой молодой голос.
оглянулся и увидел рядом щуплого комсора, который, слегка
отвернув козырек кепки, тоже пялился в небо.
облачного покрова, комсор перевел взгляд на меня, и я
немедленно узнал в нем подкомписа Охламонова из Безбумлита.
К сожалению, он тоже меня узнал.
и стал быстро от меня удаляться.
ко всему.
прошел мимо сидевшей у коптилки дежурной, сказал ей на
всякий случай "слаген", но она, как и следовало ожидать, не
ответила.
мрачного свойства. Пожалуй, это был во всех отношениях
самый темный вечер за все время моего пребывания в
Москорепе. Ни одна звезда не проникала сквозь облака, и
весь коммунистический город утонул в темноте, как в
чернилах. Сколько ни выглядывал я в окно, других окон не
видел, они не светились. Не видно было ни уличных фонарей,
ни сполохов от фар городского транспорта. Только где-то в
отдалении, на фронтоне официального здания, подсвеченный с
обратной стороны, сиял большой портрет Гениалиссимуса и
мерцало золотом его мудрое изречение: "Вековая мечта
человечества сбылась!" Жалкие остатки этого излучения,
рассеявшись по пути, проникали в мой бедный номер, делая
едва различимыми отдельные предметы: изгиб железной спинки
кровати, табуретку, два пустых пластмассовых крючка вешалки
на стене.
которая в моей прошлой жизни никогда не приходила мне в
голову, а теперь казалась почти естественной.
каких-то чуждых и непонятных мне людей, я не могу никуда
пробиться, не могу ничего добиться и не представляю, как
вырваться из этого капкана. А если я не могу отсюда
вырваться и не смогу никогда и никому рассказать, что я
здесь увидел, то какой смысл в моем здешнем существовании?
облегченного тела их, пожалуй, будет достаточно. Мой
замысел еще никак не оформился, но я уже видел самого себя,
синего, тощего, жалкого, с высунутым языком и с подогнутыми
ногами. Я даже представил себе, как какой-нибудь ражий
санитар или внубезовец брезгливо, двумя пальцами снимает мои
останки с вешалки и швыряет на носилки. Интересно, как на
это отреагирует "Правда"? Напишут в ней что-то вроде
"Собаке - собачья смерть" или ничего не напишут, а сделают
вид, что меня просто никогда не бывало?
странным всеохватывающим светом и опять погрузилась во тьму.
Я даже не понял, что именно произошло. То ли действительно
этот световой эффект возник от какого-то заоконного
источника, то ли меня посетило некое озарение. Так или
иначе, мысли мои вдруг резко переменились и пошли совсем в
другом направлении.
Почему я здесь должен остаться, почему и ради чего обрекаю я
себя на явную гибель и на то, что никогда не вернусь в милый
моему сердцу Штокдорф и никогда не увижу свою жену и своих
детей? Только потому, что моя мерзкая натура требует от
меня каких-то бессмысленных подвигов, не дает вычеркнуть то,
что я сам написал?
что же это такое? Почему я всю жизнь цепляюсь за свои
выдумки, образы и слова, обрекая себя и свою семью на
ужасные неприятности? Да неужели мне все эти фантазии
действительно дороже собственного благополучия и даже жизни?
и не сумасшедший, и, сохраняя здравый смысл, я еще в
состоянии понять, что моя жизнь первична, а выдумки
вторичны. Выдумывать можно так, а можно иначе. И в конце
концов, выдуманное всегда можно вычеркнуть. Как бы мне ни
было жалко Сим Симыча, но себя самого-то жальче.
даже легко могу, повычеркивать все, что придумал. Симыча,
Жанету, Клеопатру Казимировну, Зильберовича, Степаниду, Тома
да и себя самого. Не только вычеркнуть, а вырезать,
выдрать, сжечь к чертовой матери. Дайте мне эту проклятую
книгу, и я ее немедленно сожгу или аннигилирую всю целиком.
Я даже представил себе, с какой радостью я буду рвать в
клочья эти листы и швырять их в огонь...
высказывание одного предварительного писателя.
плотными пачками, они, конечно, горят плохо, но если бросать
по листку, предварительно скомкав, они самым основательным
образом прекрасно сгорают дотла.
приходилось вынашивать, этот был самый простой, гениальный и
требовавший немедленного осуществления. Больше я не мог ни
секунды оставаться на месте.
коптилки. Мне нужно было увидеть дежурную и сказать ей, что
я должен немедленно связаться со Смерчевым, Дзержином
Гавриловичем, Пропагандой Парамонновной или даже Берием
Ильичом. Я им скажу, и сразу все станет на свои места.
Меня отвезут в Упопот, и я в первую очередь удовлетворю свои
питательные потребности, а потом... Да, я сделаю все, что
они хотят.
враждебное отношение к моим просьбам. Но она удивила меня
тем, что сама обратилась ко мне.
ученый. Вы не скажете, где находится пустыня Ненадо?
такой пустыни, насколько мне известно, нет нигде, а Невада
находится, в Америке.
удовлетворением. - Так я и думала.
же. - Она оглянулась и, убедившись, что в коридоре нет
никого, кроме меня и ее, зашептала: - Вы знаете, что у
наших космонавтов родились близнецы - Съездий и Созвездий.
горького моего сарказма. - Но поздравлять-то не с чем.
Дело в том, - она опять понизила голос, - что эти подлецы
вместе с доктором и детьми приземлились в этой пустыне и
попросили политического убежища. Надо же, какие предатели!
Их родина воспитывала, кормила их первичным продуктом вне
категорий, а они туда. Ведь там же; все нищие, там все
питаются только вторичным продуктом. Ведь так же? Ведь вы
же там были? Вы же знаете? - допрашивала она, почему-то
волнуясь и явно не доверяя собственным знаниям. По прежней
своей порочной приверженности к правде я хотел рассказать ей
то, что видел в Америке шестьдесят лет назад, но тут же
понял, что это может быть еще одним шагом к самоубийству.
пустыне, и вторичного-то продукта не найти. Разве что от
каких-нибудь ящериц.
успел.
двери.
на ходу заворачивая назад козырек своей кепки.