-- Туда? -- спросил я его, показывая рукой.
-- Да, конечно, к квистории, опоздал вот, -- сказал он.
-- Очень большая просьба, -- сказал я.
-- Любая, -- сказал гелл.
-- Вы знаете Финию, жену а, Рука?
-- Чемпионку, летательницу? Конечно.
-- Она стоит на трибуне справа, у самого края прохода, ряду в
третьем-четвертом. Шепните ей на ухо, совсем тихонечко, что я все узнал: а,
Рука освободят сразу же.
-- Передам, -- сказал гелл. -- Я слышал, вы с отцом улетаете?
-- Да, -- сказал я. -- Очень скоро. Домой. На Землю.
-- Я приду к космолету проводить вас, можно? -- застенчиво спросил
гелл, даже не думая о том, что вряд ли в толпе я его увижу.
-- Обязательно, -- сказал я. -- Я буду очень рад. И папа тоже.
-- Спасибо, -- взлетая, сказал гелл. -- Я все передам Финии.
... Мы с Оли вернулись часа через два, дома были Ир-фа, Орик, Пилли,
Рольт, Сатиф и папа.
Капитуляция квистора и его окружения закончилась чуть ли не на полчаса
раньше, чем все ожидали. Когда мы с Оли ушли, трижды еще повторился случай,
как тот, с политором, руки которого были не связаны и он пытался стрелять.
Многие политоры были освобождены на месте, в том числе и а, Рук. В какой-то
момент из двери квистории появился бледный со связанными руками уль Триф,
личный секретарь Горгонерра. Подойдя к комиссии, он попросил развязать ему
руки, а также попросил дать ему мегафон. Ему позволили говорить, и он
сказал:
-- Политоры! Некоторое время назад в убежище возникли распри между
военачальниками и некоторыми членами правительства квистора. Началась
стрельба, в ход пошли ножи. Многие были убиты или очень тяжело ранены. --
Громко он перечислил, кто именно был убит или ранен. -- Политоры, должен вам
сообщить, что бывший премьер Политории, квистор уль Горгонерр... в своем
кабинете покончил жизнь самоубийством.
Он замолчал, наступила полная тишина. Потом вся масса политоров
взорвалась страшным и долгим единым криком, и трудно понять, что это был за
крик -- слишком многое в нем соединилось: и ярость, и радость, и боль, и
насмешка, и гнев, и гадливость, и разочарование, что он ушел от суда, и
презрение, и стыд за слабость бывшего квистора, -- много всего...
Мы с Оли довольно легко нашли квартирку а, Рука и вручили Финии ключи
от клуба. Финия плакала, обнимая а, Рука, совершенно нас не стесняясь. А он
смущался и краснел.
-- Спасибо, -- сказал он мне, провожая нас. -- Спасибо, что вы
успокоили Финию. -- А сама она обняла теперь уже и меня, продолжая тихо
всхлипывать, вроде бы уже по поводу того, что я и папа -- улетаем на Землю.
О визите к Латору я уже и не говорю: это был какой-то смерч общей
радости. Мы встретились вновь. Войне -- конец. Он, Латор, почти в полной
форме. А так, как Мики, именно Мики, летала, вопя, по квартире, я вообще не
видел, чтобы летали: сумасшедшая какая-то акробатика!
... Что я могу сказать о том, как мы с Оли планировали -- одни в
огромном небе. Вряд ли я сумею описать то, что было в этот долгий час с моей
маленькой душой. Ее распирало -- это точно. Я ни о чем не думал -- ни где я,
ни что со мной. Я забылся. Забыл обо всем. О Политории, о войне, даже о
Земле. И я почти потерял голову, когда мы с Оли, "разойдясь" далеко друг от
друга на разных струях воздуха, вновь друг к другу возвращались или
пролетали совсем рядом, касаясь друг друга руками.
Малигат умирал.
Еще неделю назад, стоя среди острых зубцов отвесной скалы над морем, он
почувствовал, что ему пора уходить. Не сейчас, не в этот момент, час или
день -- но пора. Он ничего не знал об акте капитуляции, но что-то
подсказывало ему, что пока над Политорией хотя бы немного парит дух
Горгонерра, он, Малигат, уходить не должен. Потом вернулись его воины,
принеся весть о победе, но он и так знал, что победа свершилась, и не это
было для него сигналом к уходу. Ему нужно было ощутить именно акт
капитуляции, хотя ощущение это не переходило для него в слова, ни даже в
мысли.
Теперь он знал, что уходить пора.
Он объявил об этом племени, попросил вынести в центр деревни свое
легкое большое деревянное ложе, накрыть его шкурами животных и положить на
шкуры его оружие. Своими руками из других шкур он создал некое подобие
длинной и высокой подушки, опершись на которую плечами, он полулежал теперь,
окруженный воинами и женщинами своего племени и нами. Мы прилетели,
радостные и веселые, ничего не зная о тяжкой церемонии. Нам сообщили об
этом, и мы сникли. Друг Малигата Ир-фа, Орик, Рольт, Сатиф, Пилли и Оли и мы
с папой -- все были мигом смяты, перестроены, переиначены напрочь этой
тяжкой вестью. До того, как Малигат сам возлег на свое ложе, видеть нам его
не полагалось.
... Он лежал, высокий, стройный, худощавый и абсолютно спокойный в
обычной своей одежде, без единого украшения. Как и его оружие, они лежали
рядом с ним.
Не было ветра, солнце было мягким, совсем не палящим, молчали птицы, и
даже журчание ближнего ручья можно было услышать, только специально к нему
прислушиваясь.
Все стояли вокруг ложа Малигата в полной тишине, никто не шевелился и
не смотрел на него, пока он не поднял высоко руку и не заговорил, так и
держа руку высоко и прямо над своей головой -- все время, пока звучал его
ровный голос.
-- Земляне, политоры и моро! -- произнес он. -- Я ухожу от вас. Так мне
велят жилы моего тела, моя голова и мое сердце. Я рад, что все вы рядом со
мной и помогаете переносить мне горечь от того, что я ухожу вдали от своей
родины, на чужой земле. Живите в мире, руководствуясь законом доброты. Это
самый важный и главный закон, выше его -- нет ничего. В далекие времена,
когда я был лишь частицей воздуха, воды или камня, -- добрые существа
перенесли на своих машинах погибающих моро на землю Политории. Когда-то,
может быть и по нашей вине или глупости, мы потеряли свою землю, свою
планету. Это -- навсегда, и единственное, что может не дать погибнуть самим
моро, -- это наша смелость, честность и доброта. Знайте об этом, моро, и
верьте мне. Скоро земляне, которых я полюбил, улетят на свою Землю. Пусть
политоры, земляне и моро всегда помнят, что они вместе задушили страшную
войну на Политории. Я знал, что вы победите, но я хотел видеть и чувствовать
это. Я это видел и почувствовал. И только теперь я могу и должен уйти. Я
слышал, что маленький корабль землян полетит сначала не сам, а внутри
большого корабля политоров. Потом в далеком небе они разойдутся, и земляне
полетят на Землю сами. Но прислушиваясь к себе, я услышал, что скорее всего
корабль политоров полетит и дальше вместе с землянами на Землю, чтобы многие
земляне могли положить руку на плечо политорам, а политоры землянам. Если
так и произойдет, я хочу, чтобы среди политоров был хотя бы один моро. Я
хочу, чтобы этим моро был Олуни. Олуни будет лететь через огромное небо и
смотреть в него, смотреть внимательно. Может быть, он увидит планету, где
никого нет, но есть воздух, деревья, животные, трава, вода и камень. И если
Чистому Разуму политоров будет угодно, они перенесут на своих кораблях всех
моро Политории на эту планету. Эта планета не станет родиной моро, но это
будет их планета, их -- и ничья больше. Моро не будут чужими на чужой земле.
Моро будут жить на новой и только своей земле. Пусть Олуни возьмет с собой
свою невесту Талибу. Пусть мужчина и женщина моро увидят планету, на которой
родятся их дети.
Я хочу, чтобы вождем моро, когда я уйду, стал -- Олуни. Я сказал вам
все, моро.
Теперь я должен уйти.
Я, ваш вождь Малигат, хочу проститься с вами.
Медленно моро и мы один за другим подходили к Малигату и склонялись над
ним, а он мягко и спокойно глядя на каждого, касался пальцами его лба.
Когда я поравнялся с Малигатом, он тоже прикоснулся пальцами к моему
лбу и вдруг неожиданно для меня погладил меня по голове.
Я, сжавшись, сделал три шага в сторону, уступая место следующему за
мной, и вдруг почувствовал, что сейчас расплачусь, разрыдаюсь и брошусь со
всех ног куда попало -- в лес, в скалы, к морю... Но, не знаю уж как, я
сдержался: Малигат без единого слова приказал мне это.
Долго и медленно проходили моро, прощаясь с Малигатом. Очень долго и
медленно. Последним подошел к нему Олуни. Малигат коснулся пальцами его лба,
потом положил свою руку Олуни на плечо, слегка сжал его и мягко оттолкнул от
себя. Олуни, опустив голову, отошел.
Все, кто стояли вокруг ложа Малигата, стали медленно отходить назад и
встали большим кругом, освободив пространство между собою и вождем. Все, что
застыло в этот момент в нас и вокруг нас, -- застыло как бы еще, еще
сильнее, как затвердело. Малигат, слегка приподнявшись, обвел всех стоящих
спокойными глазами, потом взгляд его скользнул полукругом по деревьям и
скалам, после обратился к небу, и наконец Малигат снова легко опустил плечи
на свое ложе и закрыл глаза.
Медленно снова он поднял абсолютно прямую руку вверх. Застыло небо,
едва-едва уловимый звук журчания ручья смолк совсем...
Я увидел, как медленно, очень медленно Малигат начал опускать свою
прямую вытянутую руку вниз. Она опускалась ровно, как бы тихо и едва заметно
скользя в воздухе, и вдруг, где-то на полпути, внезапно остановилась и резко
упала на ложе.
Малигата не стало.
12
Я стоял на вершине той самой скалы, на которой, казалось, сто лет назад
впервые увидел Малигата с Сириусом на руках, не зная еще, что это великий
вождь.
Скоро вечер должен был перейти в ночь, и море неярко светилось внизу.
Торжественное пиршество в связи с уходом Малигата началось днем и
Березин Федор
Контровский Владимир
Конан-Дойль Артур
Шилова Юлия
Куликов Роман
Орлов Алекс