перенес Дика через гору мусора и разбитого стекла и ступил на доски,
наклоненные, как трап. Ветер сразу задул с исстужающей свирепостью.
похожий на укол, светил из водопроводной будки. И если переступить этот
огонек, отторгнувший берег, то дальше можно было смотреть на огни моря. Даже
странно было видеть эти освещенные кварталы, стоявшие на воде, думая о том,
что где-то в тепле накрывают столы, что эти огни, разъединенные с поселком,
куда-то уйдут, в какие-то моря. Странно было думать и о том, что он здесь,
обнаруживать себя живым в темноте и вообще смотреть отсюда, с этой стороны.
Не то чтоб было совсем темно, какой-то свет реял в воздухе, быть может, от
снега, который начал заметать собак, и в этих сугробах они будут спать всю
полярную ночь, проделав носом дырки для дыхания. Но ниже, за дорогой, ничего
не светило - он просто ступил в яму...
прибою, из которого она поднялась на миг, чтоб лежать вечно. Что он оставлял
за своей спиной? Груду прожитых лет, которую хотел отпихнуть подальше, -
этот последний корабль, который не дался им. А еще оставлял надежду на
какую-то новую жизнь, которую обещал Насте. Вот здесь и будет его последний
маяк... Или ты не догадывался, Дик? Но Дик крутился вокруг ног, и Просеков
увидел, кого он боялся.
темени, от судьбы? Как бы не так! Кто им дал право сторожить его дочь?..
Волоча упиравшегося Дика, Просеков увидел, как поднялись перед ним горящие
глаза... Даже последнее не дадут: расправятся тут, урча, опоганивая камни...
Прочь! Размахнувшись, пнул одного башмаком, и тот отскочил, взвыв от боли.
Через второго просто перелез, вытер о шкуру грязные башмаки... Прочь,
шакалы, псы!.. В темени, крутившей снегом, не сразу заметил крадущиеся шаги,
обошедшие его сзади, и лишь по разрыву воздуха ощутил летящее тело, внезапно
проступившее в оскале клыков... Нет, он не мог промахнуться, этот
оттренированный в темноте людоед! Просто был кем-то подмят, отброшен - и не
допрыгнул. И этот теперь стоял как черный мираж: вожак стаи. Просеков было
пошел на него, но вожак, не бросаясь, сильно толкнул его лбом. Просеков упал
на теплые шкуры, выронив Дика, которого держал на руках... Этого не пройти!
Почему мешал? Чем он перед ним повинен?.. Вернулся на дорогу и тут опять с
кем-то столкнулся в темноте.
Мальта! Все лысые, ходят босиком...
Сегодня я представил дочь. Она меня бросила в грязь.
не плача. - Тут вашей дочери нет, тут женщина лежит, вы ее знаете. Настина
сестра...
из-за того, что умерла дочь, то как он воспримет то, что его дочь жива?
Тогда он вообще уедет, больше не появится...
сын?
14
По форме оно больше напоминало лодку, чем самолетное крыло, с изогнутой
ветвью киля, сделанного для того, чтоб лучше всходило на волну. И было не
сварено, как диафрагма, а заклепано впотай, с уплотнением из чеканки.
Поэтому отняло столько времени. С виду оно казалось тяжелым, чересчур
металлическим, но когда его приподняли, проблестело в кузнице как живое.
Мастер сказал, что сталь будет уравновешена подъемной силой объема. Крыло
ничего не будет весить в воде, как понтон с нулевой плавучестью. В этом-то и
был замысел, чтоб крылья, не мешая всплывать "Шторму", одновременно
выделялись морем, располагали себя под удар. Место их постановки было
вычислено. Крылья будут крепиться к мачте с помощью стальных шин. Когда
проверяли герметичность крыла в огромной ванне, под навесом, куда подкатили
компрессор, он разглядел подручную кузнеца, которая светила им фонарем. Она
была довольно молода, лет тридцати пяти. Обратил внимание на ее волосы,
стянутые в тугой узел, очень густые, темные с золотистостью, какие можно
встретить разве что у уралок. Наверное, они могли светить в темноте сами по
себе, без лампы. Суденко даже пробовал с ней шутить, удивляясь, как
просмотрел при дневном свете. Баба была без слов, двигалась тишком. Но перед
тем, как простились, что-то сказала ему, глянув украдкой, как из-под полы.
Только он нс расслышал из-за петуха, который сильно запел над кузницей.
Вдобавок включили сирену на буе Экслипс, раскричалась на свежих волнах.
наступила тишина. Не понимая, что там, заглянул. Джонсалиев, длинный, с
головой, похожей на огурец, читал собственные стихи, которые помнили годами:
"Есть чайки живые, умершие с горя, в часы штормовые Охотского моря..."
Остальные слушали, боясь пропустить слово. Несколько человек спали в
барокамере при открытом люке. Дослушать стихи не дал Филимон. Пробегая,
куснул за штанину-без жалости, как мог. В нем уже проявлялась черта ездовой
собаки, вожака упряжки: тому, если не понравится кто, лучше пристрелить...
Чего ты, подлец, привязался? Улучив момент, Суденко его схватил. Филя был
чисто помыт, с рассыпающимся мехом, под которым сквозил белый, плотный и
мягкий подшерсток, как пух у гаги. Долго нащупывал тело, чтоб ущипнуть, но
не находил. Поднял, как пустую шкуру, и тут оттянулось брюшко... Нажрал!
Филимон прижмурил маленькие глазки, блаженно ударил толстым хвостиком с
белой кисточкой... Благодарил! Видно, просто хотел, чтоб его погладили.
Такие собаки, даже если бьешь поленом, принимают за ласку... Пошел, негодяй!
Филимон сразу двинулся к столу, где его задергали со всех сторон.
смотрел, как его несли, одетого в матроса. Носильщиками были Кокорин с
Вовяном и Сарой. А следом шел Свинкин, с охотничьим костюмом и ружьем. Если
Просеков в самом деле хотел, как говорил: чтоб его несли, как полководца,
сраженного на поле брани, то он добился своего.
выбило из колеи. С минуту смотрел на нее, не отрываясь. От этой Раи, ночной,
с ожогом белой кожи на колене, нельзя было отвести глаз... Просеков, на
которого перевел глаза, спал. Так глубоко, что едва угадывалось дыхание.
Причина могла быть одна: азотные шарики, которые получил вчера, замедлили
кровообращение. Кессон опасен для таких, как он, у кого чувства опережают
мысли. Шарики попали на хорошую почву. Кажется, так объяснял Иван Иваныч.
она любит, которые живут, как птицы, и только тогда вызывают зависть, когда
летят...
кругосветный... Прямо от матроса!
Пройдет волна, разгладится - и ходи! "Кристалл" во льду? Его не
вымораживает. Никто не найдет следов...
отойдем.
сегодня? Что думал наедине, что пережил? Ему было труднее, чем кому: он не
разряжался действием, а тлел медленно. Трусил? Наверное. Еще бы! Но вот на
такого, каким он был сейчас, мучающегося знанием цели, к которой тянул себя
изо всех сил, - на такого Кокорина Суденко бы положился.
сложением буксира. На палубе было собрано все. Лежало десятка три разных
блоков: деревянных, с внутренней оковкой, похожих на весы; блоков в форме
бочек с пятью окружностями для вращения троса. Лежали скобы: полукруглые,
сердцевидные, похожие на обручи. Все это боцман расположил по группам,
Посняков Андрей
Каменистый Артем
Шилова Юлия
Трубников Александр
Глуховский Дмитрий
Самойлова Елена