от холода, от усталости, от злости на соседок, которые одна за другой
являлись поахать, поутешать, выразить сочувствие и предложить какую-нибудь
помощь. Соседки-то приходили с самыми добрыми намерениями, она прекрасно это
понимала, но все равно ничего не могла с собой поделать. Когда отец вошел в
кухню и сказал, что Римма Ильинична зовет их поужинать, Ника не выдержала и
истерично закричала, что не пойдет ни к каким риммам ильиничнам, и не
нуждается ни в каких ужинах, и как он вообще может думать сейчас о еде! "Ну
хорошо, дочка, хорошо, - ошеломленно пробормотал отец, - мы никуда не
пойдем, но поесть нужно, ты ведь ничего не ела целый день..." Он
ретировался, осторожно притворив за собой дверь. Забурлил чайник, стуча
крышкой и выплескивая кипяток на плиту; Ника выключила газ и снова присела к
заставленному немытой посудой кухонному столу, опустив голову в ладони.
все с собой, накрыла стол и вытащила Нику из кухни. "Садись-ка есть, -
строго сказала она, - нечего отца мучить, мало ему еще забот. Поешь и ложись
спать, и не думай ни о чем, - раз сказали, что опасности нет, значит, нет,
значит, все в порядке. Что ж врачи, врать тебе станут?.." Она усадила ее за
стол и ушла, сказав Ивану Афанасьевичу, чтобы не стеснялся зайти в любое
время, если что понадобится; а Ника, через силу проглотив первую ложку супа,
почувствовала вдруг нестерпимый голод. Действительно, ведь за весь день
только и съела, что кусок торта...
вспомнила все в первую же секунду после пробуждения. Охваченная ужасом, она
вскочила, нащупала кнопку лампочки на ночном столике и прислушалась, затаив
дыхание. Все было тихо, часы показывали половину пятого. Ника опять
почувствовала себя в той кошмарной атмосфере своего давнишнего сна - глухая
ночь, одиночество, разрывающая сердце тревога. Она выбежала из комнаты,
включила большую люстру в столовой, торшер, оба настенных бра в передней,
потом ворвалась в спальню и растолкала отца.
пять, там, наверное, должен быть ночной дежурный, - вдруг маме стало хуже!
зевая, успокаивающе потрепал ее по руке.
работает. Я оставил там наш телефон, они бы позвонили, если что...
столовую.
бутылку и две рюмки. - Как это я не сообразил, нужно было тебе сразу вкатить
хорошую дозу - проспала бы до утра спокойна Ну, давай - за материно
здоровье, чтобы скорее поправилась...
поперхнулась, закашлялась, но все-таки заставила себя допить рюмку.
минутку и сразу заснула.
поставлю - все равно уж спать сегодня не буду...
конверт с надписанным маминой рукой адресом Ярослава.
которая едва померещилась ей вчера в какой-то момент, когда она пыталась
понять, зачем маме было принимать снотворное среди дня, и именно тогда,
когда отец пошел к ней мириться, - эта страшная догадка снова вспыхнула в
ней сейчас, не подвластная никаким доводам разума. Впрочем, сейчас доводы
молчали.
бумаги. Она, помедлив, развернула его онемевшими пальцами, разгладила клочки
и сложила их на столе один к одному - как когда-то в детстве складывала
картинки из кубиков. Отец позвал ее из столовой, она не шевельнулась.
мама сделала это нарочно...
плечом, посапывая, долго читал разорванное на восемь частей письмо, потом
осторожно собрал обрывки и обнял Нику за плечи.
получилось, видишь...
если бы только я знала... Ведь говорили мне все, давно уже говорили, а я
просто не могла, папа, ты понимаешь, у меня здесь как будто какой-то вдруг
камень оказался, - я не могла заставить себя через что-то переступить, - я
ведь сама давно поняла, что нельзя, чтобы это продолжалось... Господи!
Господи, если бы догадалась сама, хотя бы на один день раньше! Что я
наделала!! - закричала она, захлебываясь рыданиями.
ГЛАВА 9
месяц из-за воспаления легких, справиться с которым оказалось сложнее, чем
нейтрализовать барбитуратное отравление. В день выписки Ника с утра съездила
на рынок, купила большой букет тюльпанов, сготовила праздничный обед, Иван
Афанасьевич достал где-то бутылку редкого коллекционного вина. Внешне все
было так, как всегда бывало у них в доме в дни семейных праздников,
отмечавшихся в своем кругу, без приглашенных. Семья опять была вместе, между
ними не оставалось больше ничего недосказанного, ничего скрытого; снова
наступил мир. Но это был уже не тот, прежний мир, и Ника чувствовала, что
прежним он никогда не станет...
может быть, он только делал вид? Трудно сказать - отец в чем-то оставался
для нее загадкой. За столом он говорил без умолку, ухаживал за женой и
дочерью, подливал им вина, бегал даже в кухню. "Будем считать, дорогие
женщины, что сегодня еще восьмое, - объявил он. - Три дня разницы дела не
меняют. Ты пей, Вероника, на мать не смотри - ей пока нельзя..."
напиться и в самом деле, чтобы ни о чем не думать, чтобы хотя бы на время
забыть тот ужас, избавление от которого они праздновали сегодня и леденящая
тень которого продолжала витать над их праздничным столом.
избавление - позже, со временем... Тени рано или поздно рассеиваются,
исчезают, а это, она знала, будет теперь с нею всегда. До конца дней.
Никто ни в чем ее не винил, она была наедине со своим преступлением - вот
что было страшнее всего...
больнице были короткими, да и не поговоришь обо всем при посторонних, там
нужно было держать себя в руках, разыгрывать благополучие. Ника даже ни разу
не заплакала там, сама потом удивлялась собственной выдержке; поговорим
дома, думала она.
Елена Львовна, - о чем ты говоришь, за что мне тебя прощать, я сама
бесконечно виновата перед всеми вами..." - "Но я не должна была, - твердила
Ника, - я просто не имела права, пойми, как я теперь могу..." - "Успокойся,
успокойся", - повторяла Елена Львовна, стирая слезы с ее щек. Как будто она
могла теперь "успокоиться"!
была преступницей, она довела мать до самоубийства. То, что оно лишь по
счастливой случайности осталось попыткой, дела не меняло. Ее вина не
становилась от этого менее очевидной. А для всех окружающих она -
преступница - была прежней Никой Ратмановой, ее даже жалели, когда узнали,
что мать лежит в больнице в тяжелом состоянии...
учителя, одноклассники. Если бы от нее все отвернулись, если бы о ней
говорили с ужасом и отвращением - было бы легче. Она, конечно, страдала бы,
но страдала иначе, хотя бы частично искупая этим свою вину. А так никакого
искупления не было. Во всяком случае, пока.
Даже не возможно, а наверное. Он ведь ее предупреждал, говорил с нею... И
сколько раз! Последний разговор на эту тему был в день ее отъезда из
Ленинграда, десятого января. Дима тогда спросил ее, как она все-таки думает
дальше строить свои отношения с родителями. Она пожала плечами - пока никак.
Он нахмурился, долго молчал, потом сказал, что она ведет себя совершенно
неправильно - по существу проявляет сейчас не меньшую жестокость, чем та, за
которую так безоговорочно осудила родителей. "Ты тоже, как Слава, -
усмехнулась Ника, - он, когда меня провожал, тоже все уговаривал
помириться..." Дима сказал, что она должна понять простую вещь: нельзя
отвечать злом на зло, тогда получится замкнутый круг, из которого нет
выхода. Ника спросила: он что же, считает, что не мириться со злом - значит
самому совершать зло? Не нужно впадать в крайности, сказал он, мириться со
злом - это одно, а помириться с родителями - совсем другое. Можно со всей
категоричностью осуждать поступок человека, но сам человек - особенно
столько лет спустя - заслуживает, наверное, и снисхождения, и, наконец,
простой жалости...
снисхождения... Она не могла вспомнить, по какому поводу (кажется, еще там,
в Крыму) Дима однажды назвал ее рационалисткой. Она тогда удивилась -
чего-чего, а рассудочности никогда за собой не замечала. Рационалист,
казалось ей, должен быть человеком сухим, размеренным, неспособным на
порывы; типичной рационалисткой была, пожалуй, Света. Себя Ника считала
совершенно непохожей на старшую сестру. Но, может быть, со стороны виднее?
Буджолд Лоис
Шилова Юлия
Андреев Николай
Каргалов Вадим
Никитин Юрий
Самойлова Елена