потому что началась схватка со скульптором, который лепил оригинал бюста,
чтобы отлить его потом в бронзе. Первый он сотворил по фотографиям
академика, но тот сразу же забраковал его из-за полной непохожести: на
круглой, как гончарный круг, подставке стояла расчлененка - отрубленный по
грудь черный мертвец со звездами на груди. Во второй раз у ваятеля
получился жизнерадостный идиот с высоким лбом, в третьем варианте кое-какая
схожесть была, но скульптор зачем-то прилепил на гранитный постамент
молоток и циркуль. Насадный популярно объяснил ему, что это - масонская
символика ( а он в ней разбирался) и что он никогда ни в каких ложах не
состоял, потому ее следует убрать. Тогда на него пошла жалоба, академика
пригласили в Зимний дворец, мягко пожурили, дескать, творцам виднее, они
тоже хотят самовыразиться, и бюст установили какой есть. Вскоре после
открытия его Святослав Людвигович вместе с Рожиным пришли темной осенней
ночью с зубилами и молотками и срубили масонский символ. Через три месяца
его восстановили, но они опять срубили. В третий раз приваривать молоток с
циркулем не стали, но, как и следовало ожидать, ущемленные дети весной
начали играть на газоне вокруг постамента, весь его истоптали, раскопали, в
общем и правильно сделали. Памятник от этого слегка накренился назад и
стоял теперь, как изваяние на острове Пасхи, глядя в небо. Когда академику
было грустно, он шел в свой родной двор на Васильевском и, прячась в
кустиках, смотрел на себя бронзового. Даже откинув всяческое тщеславие, в
этом что-то было - памятник при жизни!
А он все кренился и кренился, но самому ходить и говорить об этом было
неловко да и бессмысленно, поскольку началась перестройка, утверждающаяся
свержением многих памятников. Тогда они решили с Рожиным снять его. Пришли
на дело как всегда ночью, раздолбили гранитную плитку сзади и обнаружили,
что бюст прикреплен к постаменту намертво - только взрывать. И ведь
подпорки не подставишь, чтобы в одночасье не рухнул на детей, которые под
бетонным основанием выкопали землянку и там курили или нюхали клей
"Момент", натянув на головы пластиковые пакеты.
Если бы снять бюст, то новый никто бы восстанавливать не стал, а постамент
тогда снесли бы городские власти. Пока академик со своим старым
сподвижником придумывали, как это сделать, сама жизнь нашла выход: они
заметили, что кто-то из соседнего дома ходит и ночью тихонько долбит заднюю
часть постамента, чтобы освободить крепления - что ни говори, а в
бронзовом, хотя и пустотелом академике полцентнера цветного металла, погоня
за которым шла по всей стране. Тогда они решили подождать, когда
добровольный помощник основательно разворотит железобетон, а они нагрянут,
спугнут его и сами снимут.
Смерть Рожина и последующие события остановили наблюдение на несколько
дней, и теперь Насадный опасался, что добытчик цветного металла размолотил
бетонное крепление и снял памятник. Но тот, видимо, обрабатывал за ночь
сразу несколько объектов, и дело подвигалось у него медленно, хотя бюст уже
шатался, если подцепить монтировкой.
Он не мог покинуть город, бросив свой памятник на добычу ворам, а Дара - то
ли добровольная спутница, то ли своеобразный конвоир, - настаивала ехать на
Таймыр немедленно. Тогда он неторопливо собрал кое-какие вещи, оделся так,
как обычно одевался для торговых дел на набережной Невы, посмотрелся в
зеркало - потасканный, стареющий интеллигент, и если еще пару дней не
побриться, даже близкие вряд ли узнают...
- В таком виде не поедешь! - вдруг заявила Дара. - Я помню тебя другим.
Побрейся и переоденься.
- На Таймыре меня тоже помнят, - неуверенно воспротивился он. - Могут
узнать...
- Со мной не узнают, - был ответ. - Не надо изменять своим привычкам.
Академик подчинился, соскоблил бритвой щетину, выбрал в шкафу среди
изношенных костюмов самый приличный, переоделся и взял с собой несколько
рубашек и галстуков. Вместо того чтобы тайно покинуть квартиру, они вышли
открыто и неподалеку от дома поймали частника.
- В Пулково, - скомандовала Дара.
- Нет, сначала на Васильевский, Пятая линия! - приказал Насадный.
- Зачем? - спросила она и посмотрела знакомо, с улыбкой, как в латангском
аэропорту.
- Я там родился...
К счастью, памятник еще был цел, разве что постамент накренился еще больше,
поскольку выкопанная детьми землянка оказалась заполненной грунтовыми
водами.
- Помоги снять бюст, - попросил таксиста. - Я заплачу. У тебя же есть с
собой инструмент?
- В этом деле я тебе не помощник, - испугался тот. - Средь бела дня?.. Вмиг
арестуют!
Тогда Святослав Людвигович встал рядом с памятником и попросил его
внимательно посмотреть. Таксист долго смотрел, сличал, хмурился, затем
безбоязненно подпятил машину задом, достал буксирный трос, накинул один
конец на голову бюста, другой зацепил за фаркоп и дернул. Наклонившийся
постамент рухнул, бронзовый академик отвалился сам. Они погрузили его в
багажник, отвезли к дому покойного Рожина и подняли в квартиру.
- Если совсем туго станет, сдай его в металлолом, - наказал он вдове и
оставил ключи от квартиры. - И еще, там за стеллажами спрятано много всяких
круп, сахарного песку, соли, спичек. Бери, сколько хочешь.
- А как же ты? А куда же ты? - спохватилась она, с любопытством глядя на
Дару.
- Мы на Таймыр, - признался Насадный, - только ты забудь об этом и никому
ни слова. Даже моей дочери.
И сразу же поехали в Пулково.
Он знал, что никогда больше не вернется сюда, потому что у академика был
еще один памятник, самый главный - целый город в таймырской тундре, его
детище, сейчас покинутое жителями, пустое и мертвое. Можно было бы,
конечно, уехать к дочери в Канаду и там дожить остаток своих дней, однако
от одной мысли, что его похоронят в чужой земле, ему становилось невыносимо
тоскливо, и когда дочь заводила разговор об отъезде из России, он сразу же
ставил условие - тело после смерти привезти назад и похоронить в Балганском
метеоритном кратере. А иначе, мол, я встану мертвый и уйду, а тебе всю
жизнь не будет покоя. Она не могла дать таких гарантий (хорошо хоть
оставалась честной), и на какое-то время успокаивалась. Академик
представлял, сколько это хлопот, сколько будут стоить такие похороны: муж
ее, когда-то зараженный Насадным астроблемами, занимался только ими и таких
расходов не потянул бы.
Вернуться на Таймыр они собирались вместе с Рожиным, и, пожалуй, уехали бы
давно, но у старого сподвижника еще была жива жена, да и сам он в ближайшие
десять лет умирать не собирался, так что рановато, считали они, трогаться в
последний путь. Предсмертная исповедь старого сподвижника, потом его
кончина и явление Страги Севера изменили все планы.
Уничтожить действующий образец "Разряда" (готовую установку он все-таки
считал моделью, поскольку она была изготовлена в единичном экземпляре и
полностью вручную) было не так-то просто, и он действительно лишь один
знал, как это сделать. Хранилась она полуразобранной в замурованном боксе
экспериментального катакомбного цеха, однако при этом все-таки была
доступной для тех, кто умеет искать и знает, что ищет. А грамотным
современным инженерам не составило бы труда в течение месяца смонтировать
ее. Но запустить, даже при современных компьютерных возможностях, шансы
были минимальными: проанализировать состав газовой среды, которой и сейчас
была заполнена перепускная камера, рассчитать ее соотношение, определить
уровни и последовательность действий блоков ионизации, режимы работы
инжекторов - на это потребуются многие месяцы, а то и годы!
Когда после первомайской демонстрации объявили о чернобыльской трагедии и
назвали ее дату - двадцать шестое апреля, академик вздрогнул, будто по нему
пропустили электрический импульс. Он совершенно забыл о названной Страгой
дате, когда начнется фаза Паришу - точнее, плохо ее расслышал, возмущенный
и увлеченный своими мыслями, однако же подсознание схватило и сберегло его
слова.
- Я знал об этом, - сказал академик своему старому сподвижнику. - Еще
пятнадцатого апреля знал...
Рожин тогда его не понял, посчитал за фантазии выжившего человека - сидели
Флинт Эрик
Шилова Юлия
Сертаков Виталий
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия
Каменистый Артем