Чтение 76–й страницы книги ~Фальшивые зеркала~

Все-таки лето. Тебе говорят, что оно уже ушло, но ты ищешь его следы,
бежишь, опаздываешь, не успеваешь... Но все-таки лето. И ты идешь по его
тающим следам... два часа в машине, три часа на самолете, немного пешком
-- поехали! Куда -- не знаю. Приедем. Все ради лета.
Маленького-премаленького. Робкого кусочка отставшего лета. А больше и не
надо, иначе умрешь от тепла... Лето...

-- Чингиз... -- тихо сказал я. Он не слышал. Он догонял свое лето.

-- Дайте мне мой кусочек лета... А он и так со мной. Навсегда. Мое
лето. Какое было, какое есть, какое будет. Лето навсегда! Я ведь помню,
как оно уходит. Как желтое солнце плавится в алый закат. Как ветер
начинает пахнуть снегом. Я улыбался ветру. Я просил его: "Подожди!"
Чуть-чуть! Оставь мне немножко лета! А ветер видел таких, как я, не раз.
Пока было тепло -- он не спорил со мной. Но стало холодно, и ветер
прошептал: "Лето кончилось". Я поверил не сразу. Но лето кончилось.
Пошел дождь. Холодный, унылый, серый. Я протянул руку и поймал каплю
воды. Мне не понравилось отражение. "Это не я!" -- сказал я воде. Но
капля застыла крупинкой льда. И я понял, что это -- мое отражение. И
самое страшное -- оно не тает на моей ладони. Значит, ладонь не теплее
льда.

Чингиз засмеялся.

-- И вот тогда я понял -- лето кончилось.

-- Что с тобой, Чингиз? -- только и спросил я.

-- Да все в порядке...

Он кинул в пепельницу истлевшую сигарету. Спросил:

-- Неужели ты еще не почувствовал, Леонид? Этого великого искуса?
Этого дыхания вечного лета? Да чего стоит придуманное Дибенко оружие! Не
он -- так другой бы сумел... рано или поздно. Давай судить его не этим.
Глубиной. И вечным летом. Жизнь, иллюзия жизни... я, или мой двойник...
Да какая разница? Если он войдет в лето? Леонид... джинна не удержать в
глиняном кувшине. Глубина станет иной. Будем мы что-то делать или нет --
все равно. Может быть, поможем прийти новому миру? Раскроем ключи,
поставим на машины "Искусственную натуру". И уйдем в лето...

-- Нет, -- сказал я.

-- Почему?

-- Есть еще Маньяк, Маг, Крейзи. От их слов зависит, вспомню ли я
свой ключ. Есть Вика. От ее слов зависит, уйду ли я в лето. Есть
Дибенко. И поверь, он думает над всем этим не первый день. Есть Темный
Дайвер. И я хотел бы узнать, чего он добивается.

-- Столько условий... -- Чингиз кивнул. -- Столько условий и одно
лето на всех.

За нашей спиной раздался всхлип. Я обернулся.

Падла стоял у стены и утирал слезы грязным носовым платком.

-- Чингиз... -- Он трубно высморкался. -- Чингиз, спой еще разок про
лето? А? Я не все запомнил. Как там... "малиной во рту", "я буду долго
гнать велосипед"...

-- Сволочь ты бессердечная, -- огрызнулся Чингиз. -- Бессердечная и
неромантичная.

-- Я? Я за папиросой спустился. А ты ее уже скурил. Но я тебе все
прощу, Чингиз. Ты только еще про лето... Слушай, а про весну так же
можешь?

-- Не могу. Весна -- это промежуток между зимой и летом, она не
самодостаточна.

-- А говоришь, что я не романтичен, -- вздохнул Падла. -- Ладно...
замяли. Ты только не забудь, поэт, тебе сейчас на разборки ехать.

-- Сколько раз я тебе говорил, что на разборки не езжу! Это деловые
переговоры!

-- Да какая разница, как назвать? -- Падла подмигнул мне. -- Сигарет
оставь и езжай. Ствол только не забудь почистить...

Чингиз посмотрел на меня:

-- Веришь, что я однажды выставлю этого типа из дома?

-- Нет. -- Я покачал головой.

-- Вот и он не верит. Ладно... шутки шутками... Откуда пойдешь в
глубину, Леонид? Пат не в счет, значит, свободная машина есть. А канал у
меня хороший.

-- Лучше я от себя. Привычнее.

-- Хорошо. Приходи в восемь.

Чингиз вышел из кухни. Прикорнувший под столом ретривер поднялся,
потоптался на месте, глядя то вслед хозяину, то на нас.

Количество перевесило качество. Байт испустил почти человеческий
вздох и улегся обратно.

-- Находит на него порой, -- весело сказал Падла. -- Романтик
фигов... Тут, главное, выслушать и вовремя съязвить. А то ведь не
выживет в своем бизнесе. Расскажет деловому партнеру о несовершенстве
мироздания, о красоте, скрытой в серых камнях, об уходящем лете, о том,
как горько кричит птица, заблудившись в ночном беззвездном небе... И
поставит кто-нибудь галочку в уме -- "Чингиз слабеет". И все. Оцеола
промахнулся. Или Акела промахнулся? Кто там был вожаком стаи, а кто
вождем семинолов?

-- Акела.

-- Что -- Акела?

-- Акела промахнулся.

-- Не врешь? -- подозрительно спросил Падла. -- Давно Киплинга не
перечитывал...

-- Теперь -- не промахнется? -- поинтересовался я.

-- Теперь... теперь, скорее, загрызет кого-нибудь. Чингиз на работе,
и Чингиз в кругу друзей -- разные люди. С первым я, слава всевышнему,
почти не знаком.

deep

Ввод.

Цветная метель...

Почти для всех дип-программа ассоциируется со снегом. С теплым,
цветным, но все-таки со снегом. Но теперь Дибенко готов подарить миру
вечное лето.

Почему же оно кажется мне снежной пустыней?

Я не прав. Нет... не то. Я не вправе. Не вправе решать за других.
Если даже для Чингиза "Искусственная натура" -- обольстительный искус...
то что говорить про других? Про паренька из провинции, который остается
на ночь на работе, запертым на ключ, лишь бы влезть через чахлую линию в
глубину, без всякого комбинезона и шлема... лишь бы оказаться под небом
Диптауна, вдоволь наиграться на эльфийских пространствах, забежать в
дешевый бордель и посетить недоступный в жизни ресторан... Что говорить
о прикованном к креслу инвалиде, для которого глубина -- единственный
шанс ступить собственными ногами пусть по нарисованной, но такой
настоящей траве. Что говорить о всех несчастных, тоскующих, измученных,
уставших, разочарованных?

Глубина...

Танец, танец теплых снежинок. Затягивающий в темноту водоворот.
Калейдоскоп, фейерверк...

Свет.

Стою в своем гостиничном номере. Все нормально. На кровати -- Протей
и мотоциклист. Усталые старые куклы...

Ты придешь ко мне, Темный Дайвер. Придешь, и мы поговорим.

Проверяю карманы. Вот подаренный Дибенко пистолет.

Значит, к разговору я готов.

А вот и пейджер с мигающим огоньком. Ну... наконец-то Дик
проявился...

Видно, сильно сдали нервы от прорвавшегося вслед за нами
Императора...

Самого Дика в глубине нет, он оставил сообщение на пэйджере.

Включаю прием, и появляется изображение.

Вот те раз... Мы редко знаем друг друга в лицо.

-- Привет, Леонид.

А он и впрямь старик. Черт возьми. Ему за пятьдесят. Точнее не
определю. У меня было слишком мало знакомых чернокожих.

Ну никогда я не предполагал, что Крейзи Тоссер -- негр!

-- У меня совсем мало времени, -- говорит Крейзи. Пытается
улыбнуться. В лице -- боль. Он лежит, и вокруг суетятся какие-то тени.
-- Я выпросил... одну минуту. Ничего. В наше время от первого инфаркта
не умирают. Верно?

-- Верно, Дик, -- говорю я, хоть он и не может меня слышать, его
давно увезли в больницу, над ним сейчас колдуют врачи и сиделки, и я
верю, что все будет нормально, Ричард обеспеченный человек, американская
медицина -- не чета нашей, и все обязательно будет хорошо, не может не
быть...

-- Дочка отправит тебе письмо... а со мной все будет хорошо. Нервы
сдали, Леонид. Старый я стал. Старый и глупый. Ничего...

Дик смотрит куда-то в сторону, едва заметно кивает. Его торопят. Не
знаю уж, что он сказал, что соврал, чтобы ему позволили наговорить перед
камерой это сообщение. Что-нибудь о важном контракте, о сделке в миллион
долларов, наверное...

-- Я верю, что ты дошел. И что все сделаешь, как надо, тоже верю.
Удачи тебе... дайвер. Поработай и за меня... слабонервного глупца.
Удачи.

Изображение исчезает.

Такие дела... такие дела.

Я вспоминаю, как изменилось лицо Дика, когда Император спросил "кто
вы".