Чтение 76–й страницы книги ~Холодные берега~

города, -- размышляла Хелен. -- На корабль сесть -- вот в чем беда.
Прервать все сообщения Дом не мог, это уж совсем крайнее дело. Но
проверки в портах должны быть такие... грим тут не спасет.

-- Жаль, планёры через океан не летают.

Хелен горько рассмеялась.

-- Значит, добираемся до ближайшего порта, -- решил я. -- Нет, не до
ближайшего, конечно. Полагаю, нас устроит вполне Марсель или Нант.
Галльцы -- народ ленивый... и жадный. Может и обманем Стражу.

-- И все? -- возмутилась Хелен. -- Ты считаешь, что мы все обсудили?
Ильмар!

-- Во-первых, обсуждать особо нечего. Мы пока не знаем, что Дом
предпримет. Какие введут проверки, насколько поиски усилятся.
Во-вторых... лучше мы надолго загадывать не будем.

-- Почему?

-- Если кто-то из нас... ну, исключая Маркуса... попадет в руки
Стражи -- остальные должны уходить. И лучше, чтобы пленный не знал
точно, куда. Знаешь, какие у нас искусники водятся? "Сибирский валенок",
"Березка", -- это, наверное, страшно. А вот "Белая роза, красная роза"?
Или "Венецианский гриль"? "Раскаянье", "Любовь и кровь"? Простое
Иксионово колесо?..

Луиза сложила руки лодочкой и принялась молиться.

-- Ты что... все это пережил? -- растерянно спросила Хелен.

-- Господь миловал. Трех таких пыток не пережить! А говорить начинают
на первой, уж можешь поверить. Когда меня на Печальные Острова
отправили... я все сказал, ну, почти все. После "Раскаянья". А ведь даже
тело не увечат, следов нет. Только боль -- такая, что перед глазами все
красно...

-- Мир жесток, -- тихо сказал Марк. -- Ильмар, я вот слышал про все
эти пытки... в Версале. Только не знаю, что это такое.

-- Лучше тебе и не узнать, -- я обнял Марка за плечи. -- Сам будешь
молить, чтобы позволили Слово сказать, да Святую Книгу вернуть...

-- Нет! -- возмущенно крикнул Марк.

-- Да. Ты не знаешь, что такое настоящая боль.

Наступила тишина. Напряженная, тягучая.

Кто тут знал про боль, про пытки, про унижения?

Только я.

Даже хваленая закалка летунов, которой их еще в училище подвергают...
все это ерунда. Одно дело, когда сам идешь, знаешь, что будут твою
храбрость испытывать, к боли приучать... Совсем другое -- сидеть в
каменном узилище, и никакого просвета, никакой надежды...

-- Я боюсь, -- сказал Марк. -- Если Владетель... узнает Истинное
Слово...

Мы молчали, боясь вспугнуть этот всплеск откровенности.

-- Однажды я с ним разговаривал, -- глядя в пол, произнес Марк. --
Года три назад, не больше. Тогда Владетель сказал... что я был бы
хорошим принцем. Настоящим. Если бы еще немного жесткости взял в себя, а
не мягкость... как у мамы.

Я не считал его ни слишком мягким, ни недостаточно жестким. Но откуда
мне знать мерки Дома?

-- Я даже старался, потом. Только не в этом дело. Тогда... Владетель
показал мне Слово. Свое. Вынул кинжал... тот, который теперь у тебя,
Ильмар. Подарил мне. А потом вдруг взял меня...

Марк замолчал на миг. Ему было неприятно говорить, и я его понимал.

-- Взял меня за воротник, приподнял, и сказал: "Если бы мое Слово
было подлинным, Истинным Словом! Я бы весь мир так держал, как тебя,
мальчик."

-- Достаточно неприятно, -- осторожно сказал я.

-- Да не очень, -- ответил Марк. -- Он меня на секунду приподнял.
Владетель... он же слабый, если честно.

Мальчик улыбнулся.

Мне от этой улыбки стало неуютно. Когда заведу детей, не буду их
поднимать за шкирку, раз такие реакции!

-- А потом я вспомнил. Когда я Книгу нашел. Ну и...

-- Понятно, -- сказал я. -- Хорошо, Марк. Я тебя понял.

Дилижанс ходко катил по дороге, лишь иногда нас потряхивало. Казалось
бы -- наслаждайся дорогой! В первом классе, вырвавшись из лап
преторианцев! Но мы сидели, словно на собственных похоронах, молча и
уныло.

-- Церковь того же боится. Так, Ильмар? -- спросила Хелен.

-- Вроде бы да. Только Церковь тут не едина. Кто хочет прикончить
Маркуса вместе с его Словом, а кто -- употребить Слово по своему
разумению.

-- И кто хочет меня убить? -- резко спросил Марк. -- Я не знал,
Ильмар! Правда, не знал.

-- Слуги Искупителя, -- через силу сказал я. Посмотрел на Луизу -- та
кивнула, сказала:

-- Я когда-то думала, что это беда подлинная. Ну, что кто-то больше
Сестру чтит, а кто-то Искупителя. Бог ведь один, и зачем к нему
по-разному обращаться? А когда ушла от мира... Каждый сам решает, через
кого мольбы к Господу слать. Каждый сам решает, что важнее: правда, от
Бога пришедшая, или правда, к Богу обращенная... добрая твердость, или
строгая мягкость. Так уж пошло. Это от природы человеческой, наверное.
Не зря же Господь нас на мужчин и женщин поделил? Вот только... служить
Искупителю труднее оказалось. Все время к добру призывать, добро
требовать, из неразумных людей добро выбивать... разве выдержит слабая
душа? Отсюда и костры, и походы столбовые...

Луиза замолчала, испуганно глядя на нас. Все мы молчали, глядя на
нее, и во взглядах наших была растерянность. Ведь каждый уже понял --
Хелен давным-давно, Марк позже, я только-только, что собой представляет
настоятельница Луиза, бывшая баронесса.

Не блистала она умом, если честно говорить.

И слышать от нее что-то необычное, и на первый взгляд правильное,
было странно.

-- Я глупость сказала? -- вполголоса поинтересовалась Луиза.
Самомнение, вполне заменяющее ей сообразительность, впервые бежало с
поля боя.

-- Нет, -- таким же шепотом ответила Хелен. -- Вот именно, что нет...

Все сейчас зависело от ответа Луизы. Еще одной ссоры я не вынесу!

Настоятельница засмеялась. Спрятала лицо в ладони, покачиваясь
отвернулась от нас.

-- Вот как... оказывается... внимание завоевывать. В кои веки что-то
умное сказать?

Ни я, ни Хелен, не решились ответить. Вместо нас это сделал Марк:

-- У тебя вполне получилось.

Его слова напряжение разрядили. Смех, готовый перейти в гневную
ссору, или в истерику, стих. Луиза вздохнула:

-- Ладно. Что думала, то и сказала. Братья в Искупителе тебя убьют,
Маркус. Чтобы святотатства не допустить. Чтобы Истинное Слово скрыть
навсегда... оно лишь Искупителю принадлежит, не людям. А братья во
Сестре... Лучше тоже им не попадаться. У Церкви своя власть, свой путь.
Добавлять к нему еще и Слово, на котором все богатства мира -- не стоит.

-- Ты права, сестра, -- сказала Хелен. -- Но что же нам делать?
Скрываться всю жизнь? По диким землям скитаться?

-- Иного выхода нет, -- твердо ответила Луиза. Мне показалось, что
тут Хелен с ней не согласна, но она смолчала.

Разговор затих как-то сам собой. Некоторое время мы сидели молча,
потом Марк завозился, прилег на диване и задремал. Хелен немедленно
последовала его примеру. Мы с Луизой держались дольше, поглядывая в
окна, пока я не понял всю бессмысленность бодрствования. Даже если мы
заметим какую опасность, все равно реагировать будет поздно. Даже с
полноценным пикетом Стражи на дороге нам не справится... да и все равно,
проснусь, едва дилижанс начнет останавливаться.

Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Марком и почти мгновенно
заснул. Луиза осталась сидеть -- прямая, строгая, напряженная.

Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница?

...Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать на ходу.
В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось много
путешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что
покрепче иного сна будет.

На мягком диванчике, да по ровной дороге, в экипаже с хорошими
рессорами -- кучер не солгал, спать можно лучше, чем на перине. Только
укачивают мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти,
сны о доме -- лучшая отрада для путника.

Но мне снился кошмар.

Снился мне ад.

Ледяная пустыня -- без конца, без края. Небо -- темное, ни звезды
нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничего
нет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила.

А передо мной -- столб. Деревянный столб, покрытый иголочками
изморози.

И человек на нем -- привязанный, прикрученный, с руками за спиной,
вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, голова поднята
-- будто пытался в последний раз в небо взглянуть.

В пустое, серое, выцветшее небо...

Я взвыл, закричал -- от страха, от желания лицо руками закрыть, глаза
выдрать -- чтобы не видеть, не сметь видеть...

И проснулся.

Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и не слышал.
Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому,
что я поднял голову.