выедались уже подчистую. Зимняя рать неволею зорит землю. Иными путями,
через Москву, шли на Смоленск полки суздальского князя Константина и
второго Константина, Ростовского, зятя Ивана Калиты, шел с ними и
юрьевский князь, Иван Ярославич. К рати присоединялись дружины Ивана
Дрютского и Федора Фоминского.
Коротопол рязанский - он тоже пристал к Товлубию - встретил на пути своего
недруга, князя Пронского, который, на беду свою, правил с ордынским
выходом в Сарай. Коротопол ял пронского князя, ограбил, а самого привел в
Переславль рязанский и там убил. Зло порождает зло. Иван Калита с
Симеоном, получив известие, оба и враз подумали об одном и том же. Как на
грех, и имена убиенных князей совпадали. Пронского князя тоже звали
Александром Михалычем!
Иваныч Морхинин с Федором Акинфовым. Мишук долго плутал среди возов и
коней, разыскивая уходящего в поход сына. Даве и попрощаться. не довелось.
Парень ночевал в молодечной, а накануне пробыл в Рузе - готовили пути.
Обнялись. Мишук долго не отпускал сына, прижимал к заиндевелой на морозе
бороде дорогую, непутевую, как казалось ему, голову. Сказал грубым
голосом:
ты меня! Матке скажи, мол, недосуг было! Я теперя (похвастал, не выдержал)
у боярина в чести! За кажным делом меня первого шлет!
посупясь, глянул на молодших, что нетерпеливо сожидали приятеля. Хотел
окоротить чем, да не нашел слова.
боярина, да не ждала работа. Под его доглядом рубилась нынче крайняя к
портомойным воротам связь городовой стены. Махнув рукою, Мишук побрел
назад. Подумалось примирительно: <Что ж! Воин растет! В его годы и я...> А
все ж было обидно малость. За что ж так отца-то родного? Словно и верно -
недосуг! И дома. у матки не побывал... Перелезая через завалы леса прямь
княжого терема, Мишук остоялся невольно. По улице ехали вереницею всадники
в дорогом оружии и платье. Тонконогие, словно сошедшие с иконы Фрола и
Лавра кони красиво перебирали ногами, всхрапывая, гнули шеи, натягивали
звончатые, из узорных серебряных цепочек, удила. Сказочными цветами на
снегу пестрели шелковые попоны, бирюзою, золотом и рубинами отделанные
седла. В одном из едущих Мишук признал княжича Семена. Или показалось?
Неужто и он тоже едет в поход под Смоленск?
Отец прихворнул, и на Симеона нынче ложилась забота уряживать с Новым
Городом. Княжеские наместники повелением Ивана уже покинули Городец и
скакали теперь на Москву, хотя до окончания смоленского похода о войне на
Новгород думать не приходилось вовсе, да и оба надеялись еще, что
новгородцы уступят без войны. Полки, однако, ради всякого ратного случая,
уже были выдвинуты в тверские пределы и к Торжку.
кормы и поводных лошадей. Тверичам московская пря с Новым Городом была не
без выгоды, да нынче и выбирать им не больно-то приходилось.
внука слегла, баяли, что и не встанет. Разом постаревшая Анастасия
задумывалась о монастыре (не дети, так и ушла бы). Княжьим домом
заправляла московка, София Юрьевна, не ведавшая еще, что жить ей осталось
всего какой-нибудь год. Она же и настояла на том, что московитам,
остановившимся в пригороде, надобно открыть городские ворота. Ворота
открыли, и дружины великокняжеских бояр начали заполнять город.
степенно. В соборе поклонились гробам опочивших князей. Ждали Калиту.
Город нежданно оказался словно бы в московском нятьи.
татарской дружины. Его принимали с почетом, яко великого князя,
благовестили по церквам. Иван долго задумчиво внимал тяжкому голосу
главного соборного колокола. После молебствия устроили пир. Московка
сияла. Константин сам принимал а чествовал гостя. Даже Настасья, неволею,
вышла показать себя ворогу покойного мужа, но с пира ушла, сослалась на
головную болесть. Княжичи - насупленные, бледные - поочередно
представлялись Калите, и тот остро, запоминая, разглядывая каждого из них,
гадал; кто из предстоящих ему Александровичей станет всего опаснее для
Москвы?
Хоть и не полагал, что захотят убить, а опас поиметь стоило. Холопы
погинувших князей могли по дурости отважиться и на такое!
одеялом (слегка кружилась от вина и болезни голова), Калита думал, все
вспоминая и вспоминая густой, сановитый глас колокола. Кажется, этого и не
хватало его Москве! Величия! Будет и величие у Москвы... Не скоро... Сколь
многого еще не увидеть ему! А княжичи Александровы волчатами смотрели за
столом! Пардусово гнездо. Излиха станет еще Симеону тверского горя!
Александровы, безоружные, перед ним, а - не схватишь, не пошлешь в железах
на Москву, не посадишь в затвор! Почему? Узбек может. Он - нет. Свои,
русичи! Верно, с того... Но и своих ведь хватали! И губили, как князя
Констянтина Юрко... Да тот же Коротопол, содеявший нынче злое дело над
братом своим! И смог же он сам тамо, в Орде... А здесь, в Твери? Не
схватит и не пленит никого. Почему? Не может. И даже думать о том соромно.
Быть может, это ты, Господи? Воля твоя? Коими глаголами велишь ты рабам
твоим? На каких скрижалях запечатлена правда твоя? И днесь не ты ли
поставил мя над Тверью в посрамленье ворогу моему, Господи? И не ты ли
днесь удерживаешь мя от множайшего зла? Да будет воля твоя. Да святится
имя твое!
голос большого колокола вновь напомнил о величии, коего не хватало его
городу. И вот что содеет он: увезет с собою тверской колокол! Пущай отныне
звонит на Москве! С тем и уснул.
народных, как и навычаев доброго ремесла, тот только может почесть литье
колокола делом хоть и не легким - легким делом его никто не почтет, - но,
по крайности, возможным без долгого, из рода в род, опыта и знания. На
деле же, хоть и семи пядей во лбу ты будь, но не слить тебе колокола
вовеки, ежели деды-прадеды не передали тебе за десятилетия огненной науки
своей (за десятилетия, не меньше!), мудрого и строгого, схожего с древним
ведовством, редкостного знания своего.
книги, и все равно не поймут, не откроют всего, что знали и умели древние
колокольные мастера.
дабы сварить и не пережечь грозно клокочущую стихию? Дабы не стал жесток,
не выгорел металл, дабы не ушла из схожего с солнцем жидкого свара тайная
и нежная сила звононосного голоса?
колокольное тело. Земля эта - сложный состав, съединенный мастером из
разных частей. Но сугубая мудрость тут даже не в самих редких составах
литейной земли, сколь в том, какою влажностью должна обладать готовая
опока. На ощупь, прикладывая к лицу, внутренним чутьем многолетнего опыта
познает мастер ту тончайшую меру, в коей - и только в ней - вся сила
литейной земли. Через столетия мудреными приборами попробуют тогдашние
хитрецы определить тот состав и меру ту - и не определят. Ибо грубы любые
приборы перед всеведеньем мастера колокольного литья.
великая княгиня Оксинья, мастера-ведуна, чьи деды и прадеды творили литье
и в Нове Городе и во Владимире почитай уже два столетия. Чуден был талан
мастера сего! И, себя превзойдя, отлил он колокол, подобных коему еще не
скоро вновь научились лить на Святой Руси. Мастер был стар и, сотворя
колокол, умер. Ни у детей, ни у внуков его не достало уже талана отцова,
хотя и добрые мастера были они, - были и есть в Новгороде Великом. Но
колокола такого и со звоном таким они повторить не могли. И остался
тверской великий колокол единственным на Руси, паче всех прочих колоколов.
потерял звона своего. И был тот колокол гласом и сердцем великого града
Твери.
домой из далеких странствий своих. Торжественно гудел он по праздникам,
разнося благовест десяткам окрестных деревень, и каждый тверич, будь он
хоть на путях, в извозе, в поле ли за сохою, в ином ли деле своем,
остановя мах секиры или косы, разогнув спину, приодержав коня, снимал
шапку и широко крестился. <Сам звенит!> - говорили тогда про колокол,
словно про хозяина града.
по звону, тяжко беспокойному, знали тогда тверичи, что во граде беда. И
уже совсем сурово, всполошно кричал он, созывая граждан своих на помочь во
дни беды. Так было в пору Шевкалова разоренья, так было при появлении
Шломо Вульф
Курылев Олег
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Василенко Иван
Орлов Алекс