боярин.
баскак не знал.
выпустили и товар воротили им. Гости тоже напуганы, конечно...
ратиться, всяк то к Ногаю, то к Телебуге за помочью, и всю землю
испустошат! Олег, сказывают, пенял Святославу, мол, жаловаться нужно было,
мы бы передолили его в Орде-то, а Святослав в ответ: <То вороги мои и Руси
смертные, не человека обидел, но зверя!> Теперь и Олег со Святославом
поврозь...
Андрей, снова начнет свои петли плести! А коли Ногай рать поведет теперича
на Митю, могут и через Москву повалить! Он, прикрыв глаза, вживе
представил в Москве рать татарскую, только помотал головой. Боярин тоже
представил безголовые однорукие трупы курских бояр по деревьям и тоже
покрутил головой. Самому стало холодно, даром, что в шубе сидел. Быстро у
их! А людей-то в полон угонят, а сел-то пожгут! Осподи!
всякого случая. (Сам подумал: <К Мите - гонца. Может, уж и знает, а все
одно!>) Что еще? Да, пущай стерегут татар, куда те поворотят? Станут
уходить, тоже гонца шли!
Ну, а родной дом, Переяславль на дым спустят - лучше? По закону нать. Дак
у кого из них, у Ногая или у Телебуги, закон?
В темноте изложницы чуть похрапывала сенная девка, держали с собой при
малыше. Из-за полога едва пробивался свет лампадки, колыхалась тень, и
казалось - то ли дует по ногам, то ли и весь полог несет по темным волнам.
А там где-то, в черной степи, идут многочисленные конные рати, движется
Орда, сталкиваются царства и миры. И такие игрушечные перед этой
враждебною силой деревянные городни Москвы, и так мал его Кремник, как
лампадный огонек во тьме. И будто в малой лодке плывут они по темному
морю, а справа и слева вода...
от Новгорода до Кавказа, до Железных ворот, в Болгарию посылают рати, шлют
послов в Царьград, помогают волынскому князю, дружатся с франками,
цепляются за Киев - все еще! Свея, датчане, немцы, Рим... И всем помогаем,
и всюду надо соваться! Может быть, и они, бояре московские, Протасий с
прочими, тоже того хотят, может быть, и сами москвичи хотят, но я видел
уже, чем все это кончалось! Внутри у себя устроить нужно прежде всего! У
нас есть земля на Севере! Ее обиходь! Смерды умнее нас, бегут и бегут за
Волгу да во Тверское княжество. Тверичи вон кажен год новые слободы
ставят! И к нам бегут только спокоя ради! Отсидеться нать, пусть хоть
подрастут люди. Нать откормить народ! Пущай смеются, а мои мельницы важнее
Андреевых затей! Сделаю... Забудут, на могилу наплюют... Помнят тех, кто
больше крови прольет!.. Ты-то хоть любишь меня, Донюшка?
одна, первая, единственная - она. И бросал, и возвращался, и уезжал, и
расставались уже <навсегда>, и от мужа бегала к нему, и все не кончалось
доднесь. И еще весною ехал по волглому, в весенних голубых тенях снегу
опять к ней и не чаял, не гадал, что во последний раз, во останешний.
Знал, что родила, а все виделось: как войдет, как она бросит все для него.
эту пору мужик скорее где в извозе, а не в избе, да ведь соседки,
кумушки... Все одно!
- от сердца отлегло. Толкнул дверь.
свете избы. Сидела у зыбки, качала, в одной рубахе была. И единого взгляда
хватило, чтобы понять - кончено. Эх, меря, чудь курносая!
его мужик прибьет.
того.
сделана. Не судьба нам. Ступай. Мужик узнает, убьет. Того хоть?
в снег и в голос завыть. Непослушными пальцами отмотал повод. Конь тепло
дохнул в лицо, потянулся губами. На миг припал, теряя силы, к морде коня,
нащупал луку седла, взвалился в седло, трудно ловя стремя. Серый пошел
сразу крупной рысью, разбрызгивая талый снег. И хорошо было, что никто не
видит его лица, не видит, как взрослый бородатый мужик по-детски уродует
губы и трясется, сутуля плечи, не в лад конскому скоку.
коня. Плат, развернувшись, ярко горел на снегу. <Сестре подарю!> - подумал
Федор, подбирая дорогую покупку...
колосились наливистые тяжелые хлеба, и мать, в новом темно-синем саяне,
сердито суча нить, выговаривала:
така доля, он, может, чернецом станет...
голова начинала лысеть, - сидел и тоже пилил, поддакивал матери. Невесту
высмотрел Грикша, и не столько невесту, сколько отца, хорошего рода (и не
очень богатого - родичи не будут величаться) из Берендеева. Федор вяло
отпирался, кивая на брата.
гля-ко, детей носит, пора и отстать...
Пятнадцатигодовалые-ти - ветер в голове, в куклы играть да на беседы
бегать.
брата. - Поди, рябая да косая какая-нибудь.
надоскучила неприютная дорожная жизнь. Никто не ждет, кроме матери родной.
Плат подарить и то некому!
невестины глядели двор и хозяйство. Будущий тесть был невысок, плотен, с
маленькими, чуть раскосыми глазами на каком-то красно-сизом бугристом
лице. На жениха глядел с недоверием, однако про михалкинский дом баяли
только доброе.
Берендеево поехали все вместе, Невеста была рослая, а рябовата, и чуток
вроде бы и косила. Федор зло порадовался про себя: как угадал! Казала
сряду - стояла и ходила как чурка липова. Лицо застыло, не улыбнется.
Потом уж, поглядев в глаза получше, понял: еле жива со страху, видно. А
засиделась в девках, поди, и замуж страшно, и, что не возьмут, боится.
Когда вышли с матерью на двор и мать спросила с просквозившей робостью:
<Как тебе невеста кажет?>, Федор помолчал, сплюнул, опершись об огорожу
овчарни, глядя в вечернюю темноту, представил себе деревянное застывшее
лицо некрасивой девушки, перевел плечами и ответил глухо:
Шломо Вульф
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Ильин Андрей
Орлов Алекс
Посняков Андрей