одних мусульман!
него все и передать Всеволоду? А Симеона вызвать сюда и сказать ему так...
Нет, ему написать... Нет, писать не стоит! Такого никогда никому не пишут
в грамотах! Мудрый творит, не оставляя следов!
хватает тебя! Или я не должен верить письму твоему? Зачем ты его написал?
Что тебе сын врага? Или твой Иса повелел тебе вновь <сотворити добро
ближнему своему>?
сжигаемых у входа в юрту. Джанибек думал, раскинувшись на мягких кошмах,
полузакрывши глаза... Или вызвать юную черкешенку из гарема? Окурить ее
дымом, вытереть уксусом и вином... Или позвать сейчас к себе Тайдуллу,
уложить ей голову на колени, вопросить об урусутских князьях, что скажет
она? Или позволить бекам брать подарки и спорить и решить так, как решат
они, подписавши готовый фирман?
в кровавом кашле, а он не может решить простого урусутского дела и медлит,
словно женщина, оставшаяся вдовой.
ханских советников, дарил и дарил, чая перетянуть на свою сторону
скрипучие ордынские весы. И вновь к нему пришла, наконец, уверенность
успеха, вновь повеяло победою над ненавистным соперником своим.
голову жаром! Пора отдохнуть, погодить. Ханская грамота почти у него в
руках!
степь), бросил поводья слуге. Подумав об ужине, почуял вдруг отвращение к
пище.
болезни, от которой помогало одно - покой, сон и настой целебных трав.
Намерясь лечь без ужина, Костянтин вышел на ночное крыльцо, постоял,
слушая заунывные голоса стражи и стук трещоток, оповещающих живых о беде;
почуял вдруг странную слабость в теле, удушье и головное кружение.
Остоялся, и тут резкая незнакомая боль поднялась у него от груди к горлу.
Князь, скорчась, уцепившись кое-как за перила, не в силах вздохнуть, едва
устоял на ногах, и тут же его начал бить кашель, с каждым хрипом
выталкивая из горла пенистую кровавую мокроту.
смертном ужасе широко раскрывая глаза, искал, кого бы, кому бы... Скорее!
Скорее домой! Бежать отсюдова! Бросить все! Зачем он здесь? Боже мой!
виде убитого отца... И снова резкая, выворачивающая внутренности наизнанку
боль пронзила его всего, отозвавшись в темени. И новая кровавая пена
теплою жижей потекла по бороде и рукам.
предательски трясущихся ногах и плакал, не смея оторвать рук от перил
крыльца. Ему уже не нужна была ханская грамота, ему уже ничего больше не
было нужно в жизни. <Домой хочу, домой! Мама, матушка!> - шептал он сквозь
икоту и новые рвотные позывы.
о смерти брата Костянтина в Орде, Василий Михалыч Кашинский, последний
оставшийся в живых сын Михаила Святого, не имея боле иных вестей и не
ведая ничего о Всеволоде, возмечтал, решив, что пробил его час.
перевалило за тридцать, честолюбивый в меру и совсем не злой, скорее
добродушно-отходчивый, спокойно сидел на своем кашинском уделе, слушаясь
старейшего в роду, быть может, подчинясь даже и племяннику, будь Всеволод
посановитее годами и сиди уже на столе тверском вослед покойному родителю
своему. Князь Василий и ныне не предпринял бы содеянного им, ежели б ему
не подсказали со стороны, и со стороны, которую слушать и послушаться
очень стоило, - с московской.
свадьбу его второго сына с дочерью князя Семена. Повздыхали об
освободившемся тверском столе. После ихнего быванья Василий решился.
Явился с дружиною в Тверь. Но тут бояре остановили было младшего
Михайловича. Сам Щетнев, тысяцкий Твери, разводил руками:
пришло в ум ограбить Холм, забрав оттуда Всеволодову казну и очистив
сундуки местной господы, - не ведает никто. Верно, не самому и пришло-то,
а тоже подсказали...
по старинному торговому пути и уже недалеко от Сарая, в ордынском городе
Бездеже, повстречал Всеволода.
как похоронили старого тверского князя, хан вызвал Всеволода к себе и
вручил ему фирман на тверской стол.
Едучи хлопотать, чтобы ему и матери воротили отобранную Костянтином
тверскую треть, он и предположить не смел, что станет по воле хана вдруг и
сразу старейшим князем тверским! Со Всеволодом шел ханский посол, дабы
утвердить его в правах на тверское княжение. Бояре ехали радостные,
недоумевающие от нежданной победы своей. Про Василья Михалыча мало кто
думал в Орде, не до того было, и только здесь, на дороге домой, начали
поминать и морщить лбы, зане кашинский князь был последним сыном Михайлы
Святого, и по старинному лествичному праву...
Всеволод, узнавши своих, тверичей, поехал с боярами в стан Василия, не чая
никакого худа. Дядя встретил племянника с явным смущением, засуетился,
вызывая для чего-то стражу и бояр. Всеволод, ожидавший угощения и беседы,
во время коей собирался с бережностью сообщить дяде о своем поставлении на
стол и как-то разрешить недоумения и возможные обиды, не понял сперва, что
же происходит пред ним. Что за суета, что за сборы, к чему такое
многолюдство у дядиного шатра? И тут приметил чашу, забытую хозяином на
раскладном походном столе. Свою, именную, обведенную по черненому краю
серебра лентою чеканной вязи: <Сия чаша князя Всеволода Олександровича> -
не спутаешь! Он протянул руку, оттолкнув холопа, поднял, оглядел. Чаша,
оставленная в Холме, сказала ему почти все. Всеволод с чашею в руках вышел
из шатра к боярам. Дядя спешил к нему в сопровождении оружных кметей.
Михалыч, наливаясь бурою кровью, выкрикнул:
в Холм.
кровь. - Возьми! - кинув чашу к дядиным ногам, он взмыл на коня и,
прорывая нестройную толпу Васильевых кметей, вылетел в степь. - Попомнишь,
Василий! - крикнул Всеволод, оборачиваясь на скаку.
степная вечерняя заря. Рыжие выгоревшие травы угрюмо шелестели под ветром.
Степной и унылый, наполовину вымерший Бездеж прятался невдали, редко-редко
мерцая огнями. Василий Михалыч распорядил удвоить сторожу и лег спать. Он
еще сам не ведал, как ему поступить далее, и уже сомневался: а не поспешил
ли он излиха? Ну как хан Джанибек, и верно, не утвердит его на тверском
столе?
За ним были ханский указ и юная, нерассуждающая злость. Прослышав про
ограбление Холма, кипела гневом и вся Всеволодова дружина. В густых
осенних сумерках неслышно подобрались к дядиному стану. Сторожу гвоздили
древками копий, полосовали нагайками. Ругань, мат, хриплые стоны;
перевязанных кашинцев валили в кучу, бежали к шатрам. Всеволод сам
вцепился в выскочившего спросонь полуодетого дядю, оба князя, сопя и
храпя, катались по траве, рвали друг другу бороды и ворота рубах.
Всеволод, более молодой и сильный, одолел-таки, прижав дядю к земле,
каблуками отлягивался от дядиных холопов, что стаскивали его за ноги,
сорвав с правой мягкий ордынский сапог. Но тут набежали свои, хрястнуло,
охнуло, кто-то согнулся, хватаясь за скулу, кто-то побежал в ночь,
согнувшись, держась за живот. Всеволод встал, за шиворот подняв и
встряхнув дядю. Зажигали факелы, волокли под уздцы обозных коней, впрягали
в телеги и кибитки с казною. Злосчастную чашу Всеволод засунул за пояс.
Долго искали, ползая по земле, утерянный сапог. Ограбленных в свой черед,
битых и перевязанных кашинцев без оружия выгнали в степь, распугав коней -
пущай собирают до утра! Уже в задор - размахнись рука, раззудись плечо! -
пожгли и порезали шатры, постромки и сбрую - знай наших!
урусутское побоище, потыкал пальцем в брошенное оружие, в забранное добро,
выслушал, покивал головою. Его дело было - посадить на стол коназа
Всеволода, о прочем забота Джанибекова, не его! Урусутские князья,
особенно с Рязани, часто грабили один другого на дорогах.
Ограбленный Василий Михалыч, с огромным синяком под глазом, вслух материл
племянника, крича вослед:
Афанасьев Роман
Эриксон Стивен
Прозоров Александр
Маккарти Кормак
Никитин Юрий
Соломатина Татьяна