Чтение 76–й страницы книги ~Виконт де Бражелон или десять лет спустя~

ка Четырнадцатого, который повторит царствование Франциска Второго. Зна-
ешь ты историю, Рауль?

- Знаю, шевалье.

- Так ты знаешь, что у Франциска Второго всегда болели уши?

- Нет, я этого не знал.

- А у Карла Четвертого всегда болела голова?

- А!

- А у Генриха Третьего - живот?

Рауль рассмеялся.

- Ну, любезный друг мой, а у Людовика Четырнадцатого всегда болит
сердце; жаль смотреть, как он вздыхает с утра до вечера и за целый день
ни разу не скажет: "Черт возьми!" или чего-нибудь бодрящее в этом роде.

- И за этого вы и вышли в отставку, шевалье? - спросил Рауль.

- Да.

- И вы махнули на все рукой? Таким способом вы никогда не устроите
своих дел.

- О, мои дела теперь в порядке, - сказал даАртаньян беззаботно. - У
меня есть наследственное имущество.

Рауль взглянул на него. Бедность даАртаньяна вошла в пословицу. Но
мушкетер был гасконцем и порой любил пустить пыль в глаза.

ДаАртаньян заметил удивление Рауля.

- Отец твой говорил тебе, что я ездил в Англию?

- Говорил.

- И что там у меня была счастливая встреча?

- Нет, этого я не знал.

- Да, один из лучших моих друзей, именитый вельможа, вице-король Шот-
ландии и Ирландии, помог мне отыскать наследство.

- Наследство?

- Да, и довольно большое.

- Так вы разбогатели?

- Гм!

- Позвольте поздравить вас от всей души.

- Благодарю... вот мой дом.

- На Гревской площади?

- Да. Тебе не нравится место?

- Нет, нет, славный вид на реку... Прекрасный старинный дом.

- Это старый трактир "Нотр-Дам"; в два дня я его превратил в
собственный дом.

- Но трактир все еще открыт?

- Да.

- А где же вы живете?

- У Планше.

- Вы же только что сказали: "Вот мой дом".

- Да, потому что дом действительно мой. Я купил его.

- А, - пробормотал Рауль.

- Десять процентов чистого дохода, любезный Рауль, прекрасная сделка!
Я купил дом за тридцать тысяч ливров; есть и сад, выходящий на улицу
Мортельри. Трактир "Нотр-Дам" и второй этаж сданы за тысячу ливров? а за
чердак, или третий этаж, я получаю пятьсот ливров.

- Пятьсот ливров за чердак? Но там нельзя жить!

- Да в нем никто и не живет. Но видишь в нем два окна, выходящие на
площадь?

- Вижу.

- Когда казнят, колесуют, вешают, четвертуют или сжигают людей, окна
отдаются внаймы за двадцать пистолей.

- О! - вскрикнул Рауль с отвращением.

- Что? Отвратительно? Не так ли? - спросил д'Артаньян. - Отврати-
тельно, но таковы люди... парижские зеваки - точно людоеды. Не постигаю,
как люди с совестью могут пускаться на такие спекуляции!

- Правда.

- Если бы я жил в этом доме, - продолжал д'Артаньян, - я затыкал бы
даже замочные скважины во время казней; но я не живу в нем.

- И этот чердак вы сдаете за пятьсот ливров?

- Да, жестокому кабатчику, который отдает окна уже от себя... Итак, я
насчитал уже полторы тысячи ливров.

- Только пять процентов! Не так много! - сказал Рауль.

- Правильно. Но остается еще задний флигель, магазины, квартиры и
погреба, заполняемые каждую зиму; все это отдается за двести ливров. А
сад, очень хороший, превосходно обработанный, очень укромный, там, у ог-
рады церкви Сен-Жерве, приносит тысячу триста.

- Тысячу триста? Так много!

- Видишь ли, я подозреваю, что какой-нибудь из аббатов здешнего при-
хода (наши аббаты богаты, как Крезы) нанял мой сад ради своего удо-
вольствия. Наниматель назвал себя Годаром... Когда я встретил тебя, мне
пришла в голову мысль купить еще дом на площади Бодуайе. Он примыкает к
моему саду. От этой мысли отвлекли меня твои драгуны. Послушай, пой-
дем-ка по улице Ванри: мы попадем прямо к Планше.

ДаАртаньян ускорил шаг и привел Рауля к Планше, в комнату, которую
лавочник уступил своему господину. Планше отсутствовал, но обед был уже
готов. Лавочник по-прежнему соблюдал воинскую аккуратность и точность.

ДаАртаньян опять заговорил о будущности Рауля.

- Отец твой строг к тебе? - спросил оп.

- Отец справедлив, сударь.

- О, я знаю, Атос справедлив, но строг. Ты не стесняйся, если тебе
когда-нибудь понадобятся деньги: старый мушкетер к твоим услугам.

- Любезный господин даАртаньян...

- Играешь ты в карты?

- Никогда.

- Так, верно, счастлив в любви?.. Ты покраснел! О, маленький Арамис!
Женщины обходятся гораздо дороже карт. Правда, когда проиграешь, можно
драться, и это некоторое вознаграждение. Но, впрочем, нынешний плак-
са-король берет штрафы с людей, обнажающих шпагу. Какое царствование,
бедный мой Рауль, какое царствование! Как вспомнишь, что в мое время
мушкетеров осаждали в домах, как Гектора и Приама в Трое. Женщины плака-
ли, сами стены смеялись, и пятьсот негодяев кричали: "Бей, бей!" И не
могли справиться ни с одним мушкетером. Черт возьми! Ваш брат этого не
увидит.

- Вы очень строги к королю, дорогой господин д'Артаньян. Ведь вы едва
знаете его.

- Я едва знаю его!.. Выслушай, Рауль, и заметь хорошенько: я предска-
жу тебе все его поступки день за днем. Когда кардинал умрет, он станет
плакать; это еще не так глупо, особенно если сам не будет верить своим
слезам.

- Потом?

- Потом он потребует от господина Фуке денег и отправится в Фонтенбло
сочинять стихи для какой-нибудь Манчини, у которой королева выцарапает
глаза. Ведь королева - испанка, Рауль, и свекровь у нее Анна Австрийс-
кая. О, знаю я этих испанок из австрийского дома!..

- А потом?

- Потом, сорвав со своих швейцарцев серебряные галуны, потому что се-
ребро обходится дорого, он прикажет мушкетерам ходить пешком, потому что
овес и сено для лошади стоят пять су в день.

- О, не говорите этого!

- Какое мне дело! Я уже не мушкетер! Пускай ездят верхом или ходят
пешком, пусть носят вертел вместо шпаги - мне все равно!

- Дорогой даАртаньян, умоляю вас, не говорите при мне так о короле...
Я ведь служу все равно что у него, и отец очень рассердится на меня, ес-
ли узнает, что я слушал, даже от вас, оскорбительные для его величества
речи.

- Твой отец! Он заступается за всех, даже когда не следует. Черт
возьми, твой отец храбрый воин, настоящий Цезарь, но он плохо разбирает-
ся в людях.

- Однако, шевалье, - сказал Рауль, засмеявшись, - вы начинаете уже
бранить и моего отца, того самого человека, которого вы называли великим
Атосом! Сегодня вы в дурном настроении; богатство озлобило вас, как дру-
гих озлобляет бедность.

- Ты прав, черт возьми! А я глуп и говорю вздор. Я несчастный старик,
растрепанная веревка, пробитый панцирь, сапог без подошвы, шпора без
звездочки... Но бросим это, порадуй меня, скажи лучше...

- Что именно?

- Скажи: "Мазарини был подлец!"

- Он, может быть, умер.

- Потому-то я и говорю: был; если бы я не надеялся, что он умер, то
попросил бы тебя сказать: "Мазарини подлец". Сделай одолжение, скажи это
из любви ко мне...

- Извольте!

- Так говори.

- Мазарини был подлец, - сказал Рауль с улыбкой мушкетеру, который
пришел в восторг.

- Постой! - сказал он. - Ты произнес только начало, а вот и заключе-
ние. Повтори за мной, Рауль, повтори: "Но я пожалею о Мазарини".

- Шевалье!

- Ах, ты не хочешь повторить? Так я скажу за тебя: "Но я пожалею о
Мазарини".

Они смеялись и болтали, когда вошел один из приказчиков и сказал да-
Артаньяну:

- Вам письмо.

- Благодарю... Ого! - воскликнул мушкетер.

- Почерк графа, - заметил Рауль.

- Да, да...