Чтение 76–й страницы книги ~На восток от Эдема~

стихах, в последней этой малости, в одном глаголе, мог солгать. Конфуций
учит людей жить успешливо и хорошо. Но эта повесть - лестница, возводящая
нас к звездам.- Глаза у Ли блестели. - Это остается с тобой навсегда. Оно
отсекает корни у слабости, трусливости и лени.

- Не понимаю, как ты смог во все это вникнуть, стряпая, растя мальчиков
и заботясь обо мне, - сказал Адам.

- Я и сам не понимаю, - сказал Ли. - Но выкурю под вечер две трубочки
по примеру старцев - только две - и чувствую себя человеком. И чувствую, что
человек - это что-то очень значительное, быть может, даже более
значительное, чем звезда. Это у меня не теология. Во мне нет тяги к богам.
Но я воспылал любовью к блистающему чуду - человеческой душе. Она прекрасна,
единственна во Вселенной. Она вечноранима, но неистребима, ибо "ты можешь
господствовать".

3

Провожая гостя, Ли и Адам шли с Самюэлом к конюшне. Ли нес жестяной
фонарь и освещал дорогу - была одна из тех ясных зимних ночей, когда в небе
роятся звезды, а земля от этих звезд кажется еще темней. На холмах лежала
тишь. Нигде ни шевеленья, не слыхать ни хищников, ни травоядных, и в полном
безветрии темные сучья и листья виргинских дубов недвижно очерчены на фоне
Млечного Пути. Все трое шли молча. Фонарь покачивался, поскрипывал дужкой.

- Когда думаешь вернуться из поездки? - спросил Адам. Самюэл не
ответил.

Акафист понуро дожидался в стойле, опустив голову, уставя мутно-млечный
взгляд в солому под копытами.

- У тебя этот коняга с незапамятных пор, - сказал Адам.

- Ему тридцать три года, - сказал Самюэл.- Зубы съедены. Приходится
кормить его с рук теплой мешанкой. И кошмары ему снятся. Вздрагивает,
всхлипывает иногда во сне.

- В жизни не видал клячи уродливей, - сказал Адам.

- Это так. Потому я, должно быть, и купил его жеребчиком. Два доллара
отдал за него тридцать три года назад. Все у него не так - копыта оладьями,
бабки такие толстые, короткие, прямые, будто и сустава вовсе нет. Голова
скуластейшая, спина седловатая. Грудь щуплая, круп широченный. Донельзя
тугоузд и по сей день отбрыкивается от подхвостника. А под седлом у него
такой ход, точно едешь на санях по крупной гальке. Рысить не может, в шагу
спотыклив, а все тридцать три года я в нем не нашел ни единого достоинства.
И даже характер паршивый. Вредный, вздорный, нечестный, непослушный. До сих
пор остерегаюсь идти позади него - непременно лягнет. Кормлю его - норовит
укусить руку. И однако я люблю его.

- И назвали Акафистом, - сказал Ли.

- Именно так, - сказал Самюэл.- Я подумал: создание, настолько
обделенное во всем, должно хоть имя носить благозвучное. Недолго уж ему его
носить...

- Может, стоило бы избавить его от мучений?- сказал Адам.

- От каких таких мучений? - вопросил Самюэл. Он один из немногих
счастливых и цельных существ, кого я встретил в жизни.

- Ему, должно быть, тошно от ломотья и колотья, от всяких болей.

- Ну нет. Акафисту не тошно. Он себя и по сей день считает конем первый
сорт. А ты бы пристрелил его, Адам?

- Да, пожалуй. Пристрелил бы.

- Взял бы на душу ответственность?

- Думаю, взял бы. Ему тридцать три года. Лошадиный век давно прожит.

Ли поставил фонарь на землю. Самюэл присел рядом на корточки и
бессознательно протянул руки к теплу, к желтой бабочке фонарного огня.

- Встревожил ты меня, Адам, - сказал он.

- Чем?

- Ты и вправду пристрелил бы моего коня, потому что считаешь, что
смерть может быть приютнее жизни?

- Ну, я в том смысле...

- Тебе-то самому жизнь приятна? - в упор спросил Самюэл.

- Конечно, нет.

- А если бы у меня было лекарство, что тебя либо вылечит, либо убьет,
должен был бы я дать его тебе? Всмотрись в свою душу, человече.

- Какое лекарство?

- Нет уж, - сказал Самюэл.- Раз говорю, значит верь, что оно и убить
может.

- Осторожно, мистер Гамильтон, - сказал Ли.- Осторожно.

- Вы о чем? - произнес Адам.- Что у вас на уме? Говорите.

- А что, если разок не осторожничать? - тихо сказал Самюэл.- Если я не
прав - слышишь. Ли? - если делаю ошибку, то готов за нее ответить, беру всю
вину на себя.

- Но вы уверены, что правы?- спросил Ли неуспокоенно.

- Конечно, нет. Адам, дать тебе мое лекарство?

- Дай. Не знаю, что это за лекарство, но все равно дай.

- Адам, Кэти в Салинасе. Она владелица борделя, самого развратного и
грязного во всем крае. В продаже там зло, извращение, склизкая мерзость
худшее, что могут придумать люди. Туда идут насладиться уроды телесные и
духовные. Но хуже всего вот что. Кэти - сейчас она зовется Кейт - растлевает
молодежь, навек калечит душу свежим, красивым юнцам... Вот тебе лекарство.
Посмотрим, как оно подействует.

- Ты лжешь, - сказал Адам.

- Нет, Адам. Изъянов у меня куча, но я не лжец.

Адам рывком повернулся к Ли.

- Это правда?

- У меня нет противоядия, - сказал Ли. - Да. Это правда.

Адам стоял, пошатываясь, в свете фонаря; потом крутнулся, бросился
куда-то прочь. Слышен был его тяжкий бег. Спотыкается, упал, ломая ветви
кустов; продирается дальше по склону. Вот уж он наверху, за гребнем холма -
и только тогда шум утих.

- Ваше лекарство действует, как яд, - сказал Ли.

- Ответственность на мне, - сказал Самюэл.- Я давным-давно усвоил одну
истину. Если твоего пса отравили стрихнином и он лежит подыхает, возьми
топор и неси пса к чурбаку, на котором рубишь дрова. Дождись нового приступа
судорог и тут-то отруби псу хвост. И, если стрихнин не слишком успел
внедриться в кровь, пес может выздороветь. Потрясением боли возможно
перебороть яд. А без этого подохнет непременно.

- Но откуда вы знаете, что это сходный случай?

- А я и не знаю. Но без этого он бы непременно умер.

- Вы смелый человек, - сказал Ли.

- Нет, я старый человек. И если вина ляжет мне камнем на сердце, то уж
ненадолго.

- Как вы думаете, что он теперь сделает? - спросил Ли.

- Не знаю, - сказал Самюэл.- Но по крайней мере перестанет хохлиться,
сидеть сычом. Посвети мне, пожалуйста.

При желтом свете фонаря Самюэл взнуздал Акафиста, вложил удила, чуть не
напрочь стертые лошадиными зубами. Мартингалом <Мартингал - ремень для
удержания головы лошади в нужном положении.> Самюэл давно уже не
пользовался, и старый коняга волен был ронять понуро голову в оглоблях или,
остановясь, щипать придорожную траву. Самюэлу это не мешало. Он ласково
надел коню подхвостник, и Кафи, избочась, попытался лягнуть хозяина. Когда
тот кончил запрягать, Ли сказал:

- Не возражаете, если я сяду рядом, немного провожу вас? Назад вернусь
пешком.

- Садись, - сказал Самюэл, как бы не замечая, что Ли поддерживает его
под локоть, помогает подняться в тележку.

Ночь была темным-темна, и Кафи выражал свое неудовольствие ночной ездой
- то и дело спотыкался.

- Давай же. Ли. Говори, что хотел сказать, - произнес Самюэл.

Ли не удивился его догадливости.

- Я, наверно, тоже люблю всюду совать нос, - сказал он.- И вот сейчас
недоумеваю. Я вроде бы могу оценивать вероятность людских поступков, но вы
меня просто ошарашили. Я бы поспорил на что угодно, что уж вы-то Адаму не
скажете.

- А ты знал о ней?

- Разумеется, - сказал Ли.

- А мальчикам известно?

- Не думаю. Но рано или поздно все равно узнают. Сами знаете, как
жестоки дети. Рано или поздно им крикнут на школьном дворе, кто такая их
мать.

- Ему, пожалуй, следует увезти их отсюда, - сказал Самюэл.- Ты обмозгуй
это. Ли.

- Вы не ответили на мой вопрос, мистер Гамильтон. Как вы решились ему
сказать?

- А я, по-твоему, так уж был не прав, что сказал?

- Нет, я этого совсем не думаю. Но мне всегда казалось, что вам не
свойственна твердая, упрямая решительность. Так я оценивал вас. Вам, может,
неинтересно меня слушать?

- Укажи мне человека, которому неинтересно слушать, как его оценивают.
Продолжай.

- Вы человек добрый, мистер Гамильтон. И мне всегда казалось, что эта
доброта исходит из нелюбви к тревогам. Притом ваш разум легконог, словно
ягненок, резвящийся на ромашковом лугу. Вам, насколько я знаю, не присуща
бульдожья хватка. А сейчас этот ваш внезапный поступок разрушил все мое
представление о вас.

Кафи неспешно вез тележку, спотыкаясь в колеях. Намотав вожжи на
кнутовище, воткнутое сбоку, Самюэл погладил бороду, бело мерцающую в
звездном свете. Снял свою черную шляпу, положил себе на колени.

- Этот поступок меня самого удивил не меньше, чем тебя, - сказал он. Но