Чтение 76–й страницы книги ~Бессмертная трилогия~

- Не желаю с тобой разговаривать.

- Что?

- То.

- Ничего не понимаю.

- Очень жаль.

- Нет, Длинный, ты мне все-таки должен объяснить.

Она села возле меня на тахту.

- Уйди!

- Да ты просто сошел с ума.

- Не желаю тебя видеть. Понятно?

- Нет, Длинный, непонятно.

Я скрестил руки на груди и произнес в трагической интонации:

- Завтра я развожусь с тобой.

- Да?

- Да!

- А я - нет. Я ни за что не разведусь с тобой.

Пожал плечами:

- Неужели?

- Потому что я люблю тебя, моего дурня.

- Не лги.

- О-бо-жа-ю!

- А я не хочу, чтобы меня обожала распутная баба!

- Это я распутная? Я?

- Во всяком случае, у тебя распутные мысли. Иначе бы, мадам, вы так не
испугались этого аппаратика.

Мы провели бессонную ночь. Завтракали порознь. Она позвонила в театр, что
больна и не придет на репетицию. Словом, это была крупная, мучительная
ссора. Самая длинная за всю нашу жизнь. У обоих запали глаза и ввалились
щеки. И только через двадцать два часа, за ужином, чокаясь жигулевским
пивом, я сказал:

- Знаешь, Нюха, по-моему, это форменный кретинизм - быть в ссоре больше
пяти минут. Ведь где-то внутри отлично знаешь, что в конце концов все равно
помиришься. Правда? Так какого черта портить себе жизнь на сутки или на
неделю, как это делают миллионы глупцов? Пять минут - и хватит! Или уж
действительно надо разводиться, если дело очень серьезно. Правильно?

- Правильно, Длинный!

И мы крепко поцеловались.

Эта мудрая догадка: "Ссориться не больше, чем на пять минут" - очень
украсила нашу жизнь.

Рекомендую.

А через несколько дней я читал Никритиной вслух:

- "Жена добра и страдолюбива и молчалива венец есть мужу своему... И
увидит муж, что непорядливо у жены... и за ослушание... снять с нее рубашку
и плетию вежливенько бита, за руки держа, по вине смотря, да побив и
промолвить, а гнев никакож бы не был". Это из "Домостроя", Нюха.

Превосходная, полезная книга! Удивляюсь, почему ее не переиздаст
Госиздат.

- Я тебе такой пропишу "Домострой"!.. Пропишу "Домострой" наоборот: "И
увидит жена, что непорядливо у мужа... и за ослушание... снять с него
рубашку и плетию вежливенько..."

И оба смеемся, как будто читаем Зощенко.

А вот другой разговор, при Саррушке Лебедевой.

- Прошу тебя, Нюша, возвращайся домой к часу.

- А если на банкете будет весело?

- Если очень весело - половина второго.

- Хорошо.

- Да он у вас, Нюшка, "Домострой", - говорит Саррушка, не имея
представления о предыдущем разговоре.

- Ото! Еще какой!

И поворачивается ко мне спиной:

- Застегни, Длинный.

Я застегиваю жемчужные пуговки на ее вечернем платье. Оно было куплено
еще в Париже и надевается два раза в сезон. Не чаще.

Лебедева по-мужски пожимает плечами:

- Вы, Нюшка, чудак.

- Почему?

- В подобных случаях, - говорит полушутя наш знаменитый скульптор, - надо
возмущаться, бороться за раскрепощение женщины, а вы сияете.

- Не портите мне жены, Саррушка.

Бегут, бегут годы неизвестно куда. А почему они не сидят в креслах, как
гневные бухгалтеры - солидно, важно, прочно? Право, хоть бы приснилось мне,
что они поменялись ролями: годы сидят, а гневные бухгалтеры бегут, бегут
неизвестно куда.

Мы на коктебельском пляже. Мелкая галька похожа на фасоль, бобы и горох.

- Пошли купаться, Кирка, - приглашаю я своего малыша.

Пол-аршинные волны словно только что выскочили из парикмахерской: пена
цвета волос, травленных перекисью, завита в баранью кудряшку.

- Пошли, Кирка, в воду.

Он переминается с ножки на ножку.

- Боюсь.

- Чего боишься?

- Больших волн.

- Вот так большие! Гляди: ниже колен.

- Так ты вон какой! А я - маленький.

Ему через две недели стукнет четыре года.

- Пошли, Кирка, пошли.

- Не! Боюсь.

Я начинаю сердиться:

- Так ты, значит, трус?

- Да.

У меня от негодования даже дыхание перехватывает:

- Тогда ты не мой сын. Терпеть не могу трусов.

- Ну и не моги.

Он решительно уходит, чтобы развалиться на никритинской мохнатой
простыне.

- Кирилл!

Ноль внимания.

Когда я злюсь, у меня светлеют глаза. Вероятно, сейчас они совсем белые.

- Что с тобой, Толя? - спрашивает мамаша, подставляя солнцу какую-то
другую часть тела, по ее мнению, еще недостаточно прокопченную.

- Наш сын - трус.

- Не ерунди, пожалуйста. Он отчаянно храбрый. Кирка, иди с папой плавать.

- Не!

- Иди, иди.

- Боюсь.

- Что-о?

У мамаши чернеют глаза. У нее от злости они чернеют, а у меня, как
сказано, белеют.

- Ступай к бабушке. Ступай. Варенье варить. Если ты девчонка, -
приказывает мамаша.

Насупив брови, наш парень не спеша уходит. До меня доносится его
бурчанье:

- Вот дураки! Мне же только четыре годика.

- Кирилл!

- Ну?..

Он уже унаследовал это любимое материнское словечко.

- Что ты сказал? Повтори!

- Ничего не сказал.

- Ложись!

- Вот вечно так, всегда: то уходи, то ложись, то плавай.

- Молчать!

Он покорно сжимает губы. А в его глазенках, очень похожих на
никритинские, я с ужасом читаю упрямую мысль: "Вот дураки!"

До чего же он прав, по чести говоря. Теперь, на седьмом десятке, я понял,
что природа не права. Родить должны бабушки. Отцами должны быть дедушки.
Тогда, вероятно, наши дети были бы намного лучше воспитаны. Бабушки и
дедушки философичней, терпеливей, мягче. Да и жизненного опыта у них
побольше. На собственных молодых глупостях кое-чему научилась. А то рожают
горячие девчонки. В воспитателях ходят почти сопливые мальчишки, ничего не
смыслящие в этом трудном деле. Какой вздор!

Впрочем... куда ни кинь - все клин.

В тот же день на коктебельском пляже неподалеку от нас в палатке,
сделанной из двух простынь, лежала какая-то бабушка. Она все время кричала:

- Яшенька!.. Яшенька!.. Яшенька!..

Мы с Никритиной готовы были ее удушить.

- Яшенька, надень на голову шапочку!.. Яшенька, помочи водичкой у себя
под мышечками!.. Яшенька, смотри, не промочи ноги! - это когда ее внук
подходил близко к морю.

Года через три в трамвае в Москве на Большой Дмитровке я опять услышал ее
голос:

- Яшенька!.. Яшенька!.. Не прыгай с трамвая на ходу!

Трамвай прочно стоял на остановке.

Услышав: "Яшенька, Яшенька! ", - я быстро обернулся. Ну конечно, это наша
коктебельская беспокойная бабушка.

- Доброе здоровье, - сказал я приветливо.

- Разве вы меня знаете?

- Да. Три года тому назад мы с вами частенько лежали по соседству на
коктебельском пляже. А сейчас я вас узнал по "Яшеньке". Что-то, слышу,
родное, знакомое. Очень обрадовался.

Кудрявые волны грассируют у берега, как парижанки. Неподалеку от меня,