участвовать в лотерее, где разыгрывается шесть кур. Аурелиано
Второй думал, хотя и не говорил этого вслух, что зло коренится
не в окружающем мире, а где-то в потаенном уголке непостижимого
сердца Петры Котес; во время потопа там что-то сдвинулось, и
потому животных одолело бесплодие, а деньги стали текучими, как
вода. Заинтригованный этой тайной, он глубоко заглянул в
чувства своей возлюбленной, но, ища выгоду, неожиданно обрел
любовь и, пытаясь из корыстных расчетов пробудить страсть в
Петре Котес, кончил тем, что сам влюбился в нее. Со своей
стороны, Петра Котес любила Аурелиано Второго все с большей
силой по мере того, как чувствовала его возрастающую нежность,
-- в разгаре своей осени она вернулась к детски наивной вере в
поговорку "где бедность, там и любовь". Теперь они оба со
стыдом и досадой вспоминали сумасшедшие пирушки, переливающееся
через край богатство, неистовое распутство былых лет и сетовали
на то, что слишком дорогой ценой обрели наконец рай одиночества
вдвоем. Страстно влюбленные после стольких лет бесплодного
сожительства, они, как чудом, наслаждались открытием, что можно
любить друг друга за обеденным столом ничуть не меньше, чем в
постели, и достигли такого счастья, что, несмотря на полное
изнурение и старость, продолжали резвиться, как крольчата, и
грызться между собой, как собаки.
Аурелиано Второй три дня в неделю запирался в своей старой
конторе торговца скотом и разрисовывал билет за билетом,
довольно похоже изображая красную корову, зеленого поросенка
или компанию синих кур, в зависимости от того, какие призы
разыгрывались в лотерее, и старательно выводил печатными
буквами название, которым Петре Котес вздумалось окрестить
предприятие: "Лотерея Божественного Провидения". Но потом ему
пришлось разрисовывать более двух тысяч билетов в неделю, и в
конце концов он почувствовал такую усталость, что заказал
каучуковые штампы с названием лотереи, рисунками животных и
номерами. С тех пор его работа свелась к смачиванию штампа,
который он прикладывал к подушечкам, пропитанным чернилами
различных цветов. В последние годы жизни Аурелиано Второму
пришло в голову заменить номера на билетах загадками и делить
выигрыш между теми, кто разгадает загадку, однако эта система
оказалась слишком сложной, к тому же она предоставляла широкое
поле для всевозможных подозрений, и после второй попытки от
загадок он был вынужден отказаться. С самого раннего утра до
позднего вечера Аурелиано Второй занимался укреплением престижа
своей лотереи, у него едва оставалось время для того, чтобы
повидать детей. Фернанда поместила Амаранту Урсулу в частное
учебное заведение, куда принимали каждый год только шесть
учениц, но отказалась дать маленькому Аурелиано разрешение
посещать городскую школу. Она и так уже пошла на слишком
большие уступки, позволив ему свободно разгуливать по дому. К
тому же в школы тогда принимали только законнорожденных детей,
от родителей, состоявших в церковном браке, а в свидетельстве о
рождении, привязанном вместе с соской к корзине, в которой
Аурелиано отправили домой, ребенок был записан как подкидыш.
Таким образом, Аурелиано продолжал жить взаперти, всецело
предоставленный ласковому надзору Санта Софии де ла Пьедад и
Урсулы, в часы ее умственных просветлений, и, слушая объяснения
обеих старух, постигал тесный мир, ограниченный стенами дома.
Он рос вежливым, самолюбивым мальчиком, наделенным неутомимой
любознательностью, которая выводила из себя взрослых, но в
отличие от полковника в том же возрасте не обладал
проницательным и ясновидящим взором, а глядел даже несколько
рассеянно и то и дело моргал. Пока Амаранта Урсула училась в
школе, он выкапывал червей и мучил насекомых в саду. Однажды,
когда он запихивал в коробку скорпионов, собираясь подбросить
их в постель Урсулы, Фернанда поймала его за этим делом и
заперла в бывшей спальне Меме, где он стал искать спасения от
одиночества, разглядывая картинки в энциклопедии. Там и
наткнулась на него Урсула, которая бродила по комнатам с пучком
крапивы в руках, кропя стены свежей водой, и, несмотря на то,
что уже много раз с ним встречалась, спросила, кто он такой.
изучению ювелирного дела.
перестал дуть знойный ветер, пришедший на смену ливню и на
некоторое время прояснивший ее разум. Рассудок старухи снова
помутился. Заходя в спальню, она всякий раз заставала там целое
общество: Петронила Игуаран красовалась в пышном кринолине и
шали, вышитой бисером, которую она надевала при светских
визитах, парализованная бабушка Транкилина Мария Миниата
Алакоке Буэндиа восседала в качалке, обмахиваясь павлиньим
пером; был там и прадед Урсулы -- Аурелиано Аркадио Буэндиа --
в ментике гвардейца вице-короля, и ее отец Аурелиано Игуаран,
сочинивший молитву, от которой личинки оводов подыхали и падали
с коров, и ее богобоязненная мать, и двоюродный брат,
родившийся с поросячьим хвостиком, и Хосе Аркадио Буэндиа, и
его покойные сыновья -- все они сидели на стульях,
расставленных вдоль стен, словно пришли не в гости, а на
заупокойное бдение. Она заводила с ними оживленную беседу,
обсуждая события, не связанные между собой ни местом, ни
временем, и, когда Амаранта Урсула, вернувшаяся из школы, и
Аурелиано, которому наскучила энциклопедия, входили в спальню,
она сидела на постели и громко разговаривала сама с собой,
плутая по лабиринту воспоминаний об умерших. Как-то раз она
вдруг страшным голосом завопила: "Пожар!" -- и переполошила
весь дом, на самом же деле она вспомнила пожар конюшни,
виденный ею в возрасте четырех лет. Она так путала прошлое с
настоящим, что даже во время умственных прояснений, которые еще
дважды или трижды случались у нее перед смертью, никто не знал
наверняка, говорит ли она о том, что вспоминает. Урсула
постепенно высыхала, превращаясь в мумию еще при жизни, и
усохла до такой степени, что в последние месяцы своего
существования стала напоминать сморщенную черносливину,
затерянную в ночной сорочке, а ее неизменно вытянутая рука
сделалась похожей на лапку мартышки. Она способна была по
нескольку дней пребывать в полной неподвижности, и Санта София
де ла Пьедад встряхивала ее, дабы удостовериться, что она жива,
сажала себе на колени и поила с ложечки сахарной водой. Урсула
казалась новорожденной старухой. Амаранта Урсула и Аурелиано
брали ее на руки, носили по спальне и клали на алтарь, желая
убедиться, что она лишь чуточку побольше младенца Христа, а
однажды вечером спрятали в шкафу кладовой, где ее могли сожрать
крысы. В вербное воскресенье, когда Фернанда слушала мессу, они
вошли в спальню и схватили Урсулу за голову и за щиколотки.
-- она умерла от старости.
даже не дышит.
сверчок.
тихо воскликнула она. -- Так это и есть смерть". И она затянула
молитву, бессвязную, длинную молитву, которая продолжалась
более двух дней, пока наконец во вторник не вылилась в
беспорядочную смесь обращений к Богу и практических
наставлений: истребляйте рыжих муравьев, иначе дом может
рухнуть, пусть не угасает лампада перед дагерротипом Ремедиос,
пусть ни один Буэндиа не берет себе в жены родственницу, иначе
на свет появятся дети со свиным хвостом. Аурелиано Второй хотел
было, воспользовавшись ее бредовым состоянием, выпытать, где
спрятано золото, но все его приставания ни к чему не привели.
"Когда вернется хозяин, -- сказала Урсула, -- Господь его
просветит, и он найдет клад". Санта София де ла Пьедад была
убеждена, что Урсула может скончаться с минуты на минуту, так
как в эти дни в природе наблюдались какие-то непонятные
явления: розы пахли полынью, зерна фасоли, высыпавшиеся из
тыквенной плошки, которую уронила Санта София де ла Пьедад,
сложились на полу в геометрически правильный рисунок морской
звезды, а как-то раз ночью по небу пролетела вереница
светящихся оранжевых дисков.
Последний раз -- еще при банановой компании, -- когда Урсула с
помощью родственников пыталась установить, сколько ей лет, она
насчитала не менее ста пятнадцати и не более ста двадцати двух
годов. Ее похоронили в маленьком гробике, размерами чуть
побольше корзинки, в который принесли Аурелиано; народу на
похоронах было мало. Это объяснялось отчасти тем, что многие
уже позабыли Урсулу, отчасти сумасшедшей жарой -- в тот полдень
Березин Федор
Маркеев Олег
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Андреев Николай
Никитин Юрий