ожидает, если в руки гестаповцев попадет хоть одна его запись и он не
сумеет разумно объяснить, для какой цели она сделана.
уничтожить крупного гитлеровца - все это было эффектней, звонче, зримей,
чем кропотливый канцелярский труд, проделанный Иоганном.
госпиталя, могучие изображения подлой изнанки войны. Лагеря были
пострашнее: здесь подвергались неслыханным и нескончаемым мукам души
людей. И это было чудовищней, чем все, чио Иоганн наблюдал до сих пор,
чудовищней даже, чем вид человеческого тела, искромсанного рваным металлом
снаряда.
расчетливой ненависти, мстительного воодушевления, и это делало его
дерзким, самоуверенным, духовно бодрым, как никогда.
раз важнее так называемых "силовых акций". И когда Центр получит собранные
им материалы, оперативные группы советских разведчиков после штабной
разработки этих материалов будут не толшько верно и точно нацелены против
предателей, проникших за линию фронта, но и здесь, в тылу врага, они
сделают то, что им положено сделать. А от скольких мужественных, честных
советских воинов, попавших в плен, будет отведена пытающаяся очернить их
грязная рука провокаторов! Разве это не равно спасению жизни и даже
больше, чем жизни, - чести людей?
диверсия, и разве меньше она может вызвать жертв, чем диверсант со
взрывчаткой? И он, предотвращая такие диверсии, выполняет сейчас, может
быть, самый славный чекистский долг: спасает людей. Спасает их честь, их
доброе имя.
поражает врага карающим мечом, но не для того, чтобы оборонять себя,
вручен ему щит, - для того, чтобы защищать всех советских людей. Так
говорил ему чекист-дзержинец, его натавник.
советского человека от беды, как чистое сердце коммуниста.
здесь выявил, самому убить их. Наверно, того "кролика" в экспериментальном
лагере шахтер уже убрал, может, и не своими руками: у них там большая
подпольная организация. Но разве узнать, кто скрывается под N 740014,
разве найти шахтера было менее важно, чем выявить предателя? Теперь Иоганн
сообщит о нем Центру, и семья шахтера узнает, что пропавший без вести муж
и отец достоин великого уважения, и будет гордится им.
городов, мертвые, черные пожарища деревень - истерзанная земля, изрытая
оборонительными сооружениями, и непогребенные трупы советских воинов.
предлагаемых для вербовки, и докладная записка Лансдорфу, составленная
Вайсом под диктовку капитана в энергичной, хвастливой манере,
соответствующей духу имперской стилистики.
звание. Ему нравились всегда ровная, услужливая скромность Вайса, его
истинно немецкое трудолюбие и та наглая настойчивость, с какой он
добивался у лагерного начальника материалов, чтобы выполнить работу,
которую, по существу, должен был делать Дитрих.
мир. Эта молодежь будет жестокой и властной, Ни о каком интеллектуальном
воспитании не может быть и речи". В прусских юнкерских семьях - а Дитрих
принадлежал именно к такой семье - жестокая воля к власти издавна
считалась признаком истинно немецкого характера, а военное воспитание -
единственно возможным для ее отпрысков.
казнить на мете, в поученипе собственным солдатам. Лагеря для
военнопленных он считал излишней роскошью и весьма скептически относился к
возможности завербовать там надежных диверсантов. К лагерному персоналу он
относился с презрением: в его глазах это были тыловики, наживающиеся на
кражах лагерного провианта, не упускающие любой возможности урвать что-то
для себя. Правда, не требовалось особой наблюдательности, чтобы заметить
огромные свинарники при каждом лагере. Нельзя было не обратить внимания и
на грузовики, которые подъезжали к обширным складам: Здесь оптом продавали
набитую в тюки одежду и обувь умервщвленныз узников. А костяную муку
продавали для удобрения полей. Ни одна малость не ускользала от
рачительной лагерной администрации, и в специально для того оборудованных
помещениях зубные коронки казненных переплавляли на газовых горелках в
золотые десятиграммовые бресочки.
ничем утруждать, а тем более - копаться в лагепной грязи. И, несмотря на
все свое высокомерие, он понимал, что если бы не долготерпеливая
работоспособность ефрейтора Вайса, едва ли ему удалось бы так успешно
справиться со своим служебным заданием.
обычной приветливости, он всегда оставался равно внимательным,
почтительным к своему начальнику, и приятно было видеть его постоянную
белозубую улыбку. Кроме того, ясно, что этот ефрейтор не дурак. Он
смышлен, в меру образован и настолько простодушно предан Штейнглицу, что
обижается каждый раз, когда Дитрих позволяет себе подшучивать над
недостатками майора. Эту преданность Дитрих рассматривал как некую
благородную черту, которую его отец так ценил в подчиненных.
эта сволочь оказалась неактивной, ленивой скотиной. Капитан полностью
возложил на Иоганна свои обязанности, мало во что вмешивался, почти ничем
не интересовался и не мешал.
"приятелей" из лагерных служб гестапо, этих чистюль, беспокоившихся о
своем здоровье, панически боявшихся подцепить инфекцию. Для профилактики
они по три раза в день принимали душ, без конца обтирали руки спиртом и
тщательно сбривали каждый волосок у себя под мышками, чтобы, упаси боже,
не завелись вши, а одеколоном от них разило так, что, если постоять долго
рядом, начинала болеть голова.
когда-нибудь умереть, и мы здесь не убиваем военнопленных, а просто не
содействуем продлению их существования. Некоторые из них изощренно
истязали заключенных отнюдь не из склонности к садизму, а из одной лишь
боязни прослыть добряками. Это было опасно, и они фотографировались у
виселиц во время казней, чтобы заручиться своеобразным документом,
подтверждающим их профессиональную пригодность к подобного рода службе,
самой безопасной во время войны.
крупнейших капиталистических держав, они не сомневались в недалекой победе
над Советской Армией. И потому, уверенные, что их зверства останутся без
возмездия, афишировали их, показывали засекреченные медицинские болки,
хвастались запаянными стеклянными сосудами с детской кровью - ее
направляли самолетами в армейские госпитали; называли храмами науки
спецблоки, где немецких студентов-медиков обучали оперировать не на трупах
в морге, а на живых заключенных.
показывали ему спецблоки, они дружески заботились о нем, стараясь уберечь
от инфекции: Обрызгивали одеколоном из пульверизатора, лили ему на руки из
кувшина теплую воду, если душ не работал. И слово "скот", каким здесь
называли заключенных, не звучало в из устаз бранью. Вовсе нет. Они
действительно считали военнопленных человекоподобными скотами и разделяли
их на послушных и непослушных, способных и неспособных к дрессировке.
бредом, подобным сновидениям безумца. Вот он играет в скат со своими
сверстниками за столом, накрытым чистой скатертью, пьет пиво. Они
рассказывают ему о своем детстве, о родителях, мечтают, чтобы скорее
закончилась война и можно было вернуться домой. Они шутят, играют на
аккордеоне, поют. А потом кто-нибудь из них встает и, с сожалением
объявив, что ему пора на дежурство, надевает пилотку, вешает на шею
автомат, берет палку или плеть и уходит в лагерь, чтобы бить, мучить,
убивать.
приветливо улыбается, записывает номер полевой почты, чтобы потом дружески
переписываться, и громко сожалеет, что такой хороший парень покидает
компанию.
человека, незримая рана открывалась в его душе. Таких ран становилось все
больше, и он должен был выработать привычку переносить эту неисцелимую,
всегда сопутствующую ему хроническую боль и, не надеясь на то, что она
пройдет, научиться жить с этой болью и делать свое дело так, чтобы она не
мешала ему, скрывая свои чувства, зная, что еще не скоро придет время,
когда ты сможешь снова стать таким, какой ты есть в действительности. И
какое же это будет счастье!..