было бы продиктовано сочувствием. И, однако, он стремился к истине. Я думаю,
он бы хорошо подумал о последствиях. Большего я вам не могу сказать.
вашего позволения прийти сюда, но передумал. Я ухожу. - Священник встал. - Я
не могу оставаться здесь. Как бы это вам объяснить попроще...
интересуете вы. Ваше отношение ко всему этому... - Теперь священник решился.
- Вы полагаете, что можно отбросить все сомнения, принеся клятву? Вы
полагаете, что семь тысячелетий человеческой истории для нас - ничто? Для
любого из нас, какое бы одеяние мы ни носили? Скольких богов, пророков и
святых на протяжении веков создали себе люди? Неужели их количество
уменьшает силу веры? Думаю, нет. Ибо каждый приемлет лишь то, что может
принять, и чтит свою веру превыше прочих вер. Мои же сомнения говорят мне,
что спустя тысячелетия ученые будут изучать останки нашей культуры и сделают
вывод, что наша вера, наша преданность Богу были весьма странного рода, ибо
мы мифологизировали то, что почитаем священным. Как мифологизировали останки
других. Мой рассудок, знаете, может это вообразить. Но здесь, теперь я
связал себя обетом. Лучше иметь его, чем не иметь. Я верю. Я убежден.
заветы Фомы Аквинского победили время. Но, добавлю, это не есть чья-либо
исключительная собственность. Когда разум утрачивает силу, дойдя до
последнего предела, тогда в свои права вступает вера, и вера становится
разумом. У меня есть такая вера. Но, будучи смертным, я слаб. У меня нет
более сил испытывать себя. Я должен вернуться под утешительную сень моего
обета, ибо знаю, что так мне будет лучше. - Священник протянул руку. -
Прощайте!
вашей веры. Я не знаю, как это выразить.
духовной смерти. И грех, к тому же чаще прочих не замечаемый, - гордыня.
Гордыня может однажды убить нас. И тогда, мой юный друг, не будет ничего.
левая ладонь сжимала золотой крест. Жест был красноречивый. Священник словно
защищал его. Он в последний раз взглянул на Адриана и вышел из кабинета,
закрыв за собой дверь.
вкус: он слишком много курил и слишком мало спал. Он подошел к кофейнику и
налил себе кофе.
металлического сосуда и обжегся. Адриан подумал, что этот монсеньор
принадлежит к тому типу людей, которые все в жизни подвергают проверке. И
тем не менее он отказался от важнейшей в жизни проверки. Он просто ушел. Что
ж, он поступил честно.
Джейн. Лгать ей было бесполезно: она сразу распознала бы ложь. Но он не
сказал и всей правды. Он поступил более жестоко - старался избегать Джейн.
Потому что не был морально готов к встрече с матерью.
середину комнаты. Дверь открылась. Вошла Барбара. Она придержала дверь и
впустила в кабинет ученого. Он еще не снял белого халата. Круглые очки в
роговой оправе несколько увеличивали его глаза. Во взгляде Барбары, обычно
смеющемся и приветливом, горел профессиональный азарт.
стул, где пять минут назад сидел Лэнд.
бумаги. - А ваш знакомый уже ушел?
Ушел.
чашки. - Садитесь, послушайте.
отошла к окну. Адриан сел напротив ученого.
узнать.
- да, подлинная. Мой анализ подтвердил это. И, подозреваю, прочие
исследования покажут то же самое. Химический и спектрографический анализ
займет длительное время, но мне довелось держать в руках сотни рукописей,
датируемых тем же периодом. Так что по всем внешним признакам рукопись
подлинная. А вот что касается подлинности ее содержания... Ведь это было
написано полубезумным человеком на пороге смерти. Весьма жестокой,
мучительной смерти. Так что о подлинности этого документа должны судить
другие. Если вообще тут возможно вынести какое-либо суждение. - Шайер
поглядел на Адриана, поставил чашку на стол и взял с колен листок бумаги.
Адриан не шелохнулся. Ученый продолжал:
расстаться с жизнью на арене цирка перед многочисленной публикой,
отказывается от своего имени Петр, которым наградил его смутьян по имени
Иисус. Он заявляет, что не достоин этого имени. Он изъявляет желание, чтобы
завтра объявили о смерти Симона из Вифсаиды - это данное ему при рождении
имя. Его переполняет чувство вины, потому что, как он заявляет, он предал
своего спасителя... Ибо человек, распятый на Голгофе, был вовсе не Иисус из
Назарета.
промолчала. Он вновь обернулся к Шайеру:
учеников Христа поступили по-своему, наперекор его желанию. С помощью
легионеров Пилата, ими подкупленных, они тайно вынесли Иисуса из узилища -
тот был без сознания - и подменили его осужденным преступником, очень на
него похожим, которого обрядили в одежду плотника. А на другой день...
суматоха, возбужденная толпа, драное рубище, струящаяся из-под тернового
венца кровь... Никто и не заметил подмены. Но совсем не этого желал человек,
называвший себя мессией...
старика священника, - и тем не менее все станет иным.
об этом заявлено совершенно определенно.
если учесть обстоятельства ее написания. Ведь этот человек был на грани
помешательства. Я бы не стал принимать его признания на веру только потому,
что документ действительно относится к этой эпохе.
предается истовой молитве и уповает на судьбу. Его мысли в одних местах
ясны, в других - туманны. Кто это - сумасшедший или бичующий себя аскет?
Притворщик или истинный мученик? К сожалению, самый факт того, что данный
документ составлен две тысячи лет назад, придает ему достоверность, в
которой можно было бы усомниться, будь он создан при менее драматичных
обстоятельствах. Не забудьте, это было время, когда Нерон жестоко
преследовал инакомыслящих, время социального, политического и теологического
безумства. Люди умудрялись уцелеть только благодаря собственной
изобретательности. Кто же он был на самом деле?
что Симон-Петр принял смерть вместе с раннехристианскими мучениками.
Разумеется, подобные сведения должны были бы войти составной частью в общую
легенду, однако об этом нет упоминания ни в одном из евангельских или
околоевангельских текстов. Если же допустить, что этот человек принял
мученическую смерть, но факт его смерти каким-то образом остался
незамеченным летописцами, то это чрезвычайно странное упущение, не gравда
ли?
задумчивые глаза тотчас увеличились.
ужасающая казнь, выдумывает историю, опровергающую самую суть ненавистной и
опасной религии, причем в весьма и весьма достоверной форме. Такой человек
может снискать благорасположение у своих палачей и консулов, даже у цезаря.
Знаете, в то время многие пытались сделать нечто подобное. В той или иной
форме. До нас дошли фрагменты множества аналогичных "исповедей". И вот нам в
руки попадает очередное признание - на сей раз сохранившееся полностью. Есть
ли у нас основания доверять ему более, нежели всем прочим? И почему? Только
лишь потому, что оно сохранилось полностью? Изобретательность и борьба за
выживание в человеческой истории всегда взаимосвязаны.
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Майер Стефани