Чтение 77–й страницы книги ~Машина различий~

и ремесленных гильдий. Некоторые из них превратились в богатых
промышленников и жили бы горя не зная, если бы не Эгремонт, беспрестанно
припоминавший отставным борцам за народное дело их прошлые убеждения.

Вторая волна луддизма поднялась в бурные сороковые; на этот раз она была
направлена непосредственно против радикалов, сопровождалась политическими
требованиями и всплеском насилия. Но эта волна погасла в хаосе взаимных
предательств, а наиболее дерзких ее вдохновителей, таких как Уолтер Джерард,
постигла судьба всех революционеров-романтиков. Сегодня группы вроде
манчестерских ?Адских котов?, к которым принадлежал в детстве Майкл Рэдли,
выродились в обыкновенные молодежные банды и не преследовали больше никаких
политических целей. Влияние ?капитана Свинга? все еще ощущалось в отсталой
Ирландии, даже в Шотландии, но Олифант относил это за счет аграрной политики
радикалов, которая сильно отставала от их блестящего руководства
промышленностью. Нет, думал он, входя в распахнутую Блаем дверь, дух Неда
Лудда едва ли бродит еще по земле. Но как тогда прикажете понимать Эгремонта
с его неистовой кампанией?

- Добрый вечер, сэр.

- Добрый вечер, Блай.

Он отдал слуге цилиндр и зонтик.

- На кухне есть холодное баранье жаркое, сэр.

- Вот и прекрасно. Я пообедаю в кабинете.

- Чувствуете себя хорошо, сэр?

- Да, благодарю.

Магниты Макнила разбередили боль в спине, а может, всему виной его
проклятый манипуляционный стол, на котором и здоровый-то человек хребет себе
сломает. Этого врача порекомендовала ему леди Брюнель - блистательная
карьера лорда Брюнеля была связана с огромным количеством железнодорожных
поездок, что пагубно отразилось на состоянии его позвоночника. Макнил
диагностировал ?таинственные приступы? Оли-фанта как симптомы
?железнодорожного хребта? - травматического изменения магнитной полярности
позвонков. Новейшие теории рекомендовали в подобных случаях электромагнитную
коррекцию - ради чего, собственно, Олифант и являлся еженедельно на
Харли-стрит. Манипуляции шотландца напоминали Олифанту болезненно пылкое
увлечение его собственного отца месмеризмом.

Олифант-старший сперва отслужил свое генеральным прокурором Капской
колонии, а затем был переведен на Цейлон председателем Верховного суда.
Неизбежная скособоченность домашнего образования привела к тому, что Олифант
блестяще владел современными языками, оставаясь, однако, абсолютным невеждой
в латыни и греческом. Его родители исповедовали некую весьма эксцентричную
разновидность евангелизма, и хотя Олифант сохранил (в тайне от всех
окружающих) некоторые элементы их веры, отцовские эксперименты он вспоминал
со странным ужасом: железные жезлы, магические кристаллы...

Интересно, спрашивал он себя, поднимаясь на второй этаж, как
приспособится леди Брюнель к жизни супруги премьер-министра?

Стоило ему ухватиться покрепче за перила, как японская рана
запульсировала тупой болью.

Вынув из жилетного кармана трехбородчатый ключ ?модзли?, он отпер дверь
кабинета; Блай, в чьем распоряжении находился единственный дубликат ключа,
уже зажег газ и растопил камин.

Обшитый дубом кабинет неглубоким трехгранным эркером выходил в парк.
Старинный, аскетически простой трапезный стол, тянувшийся через всю комнату,
служил Олифанту вместо письменного. Современное конторское кресло на
стеклянных роликах регулярно мигрировало от одной стопки изучаемых Олифантом
документов к другой. Вследствие постоянных перемещений кресла ролики уже
заметно протерли ворс синего аксминстерского ковра.

Ближний к окну конец стола занимали три телеграфных аппарата ?Кольт и
Максвелл?; их ленты выползали из-под стеклянных колпаков и белыми змейками
ложились в стоящие на полу проволочные корзинки. Кроме принимающих
аппаратов, здесь имелись передатчик с пружинным приводом и шифрующий
перфоратор последнего правительственного образца. Провода всех этих
устроиств, заключенные в темно-красную шелковую оплетку, уходили в
подвешенный к люстре орнаментальный глазок, затем тянулись к стене и
прятались за полированной латунной пластиной с эмблемой Министерства почт.

Один из приемников застучал. Олифант прошел вдоль стола и начал читать
телеграмму, выползавшую из массивной, красного дерева подставки прибора.

"ОЧЕНЬ ЗАНЯТ ЛИКВИДАЦИЕЙ ЗАГРЯЗНЕНИЙ НО ЗАХОДИТЕ ОБЯЗАТЕЛЬНО ТОЧКА
УЭЙКФИЛД КОНЕЦ?

Дверь распахнулась; Блай внес в кабинет поднос с нарезанной ломтями
бараниной и бранстонским острым соусом.

- Я принес еще бутылку эля, сэр.

Он застелил салфеткой часть стола, которая оставлялась свободной
специально для этой цели и расставил посуду.

- Спасибо, Блай.

Олифант поддел кончиком пальца ленту с сообщением Уэйкфилда и уронил ее в
проволочную корзинку.

Блай налил эль в кружку, а затем удалился с подносом и пустой
керамической бутылкой; Олифант подкатил кресло и принялся намазывать мясо
соусом.

Уединенную трапезу прервал стук правого аппарата. Левый, по которому
Уэйкфилд прислал свое приглашение на ленч, был зарегистрирован на личный
номер Олифанта. Правый - это значит какое-нибудь полицейское дело, скорее
всего - Беттередж или Фрейзер. Олифант отложил нож и вилку.

Из прорези выползала лента.

"ВАШЕ ПРИСУТСТВИЕ НЕОБХОДИМО НЕЗАМЕДЛИТЕЛЬНО В СВЯЗИ С ФБ ТОЧКА ФРЕЙЗЕР
КОНЕЦ?

Олифант вынул из жилетного кармана немецкие часы, служившие еще его отцу,
и отметил время. Убирая часы назад, он коснулся среднего из трех стеклянных
колпаков. После смерти премьер-министра на этот аппарат не пришло еще ни
одного сообщения.

***

Бригсомская терраса, куда вез его кэб, выходила на одну из новых, очень
широких улиц - отважные строители испытывали почти сладострастный восторг,
прорубая такие просеки в древних и почти еще не исследованных джунглях
Восточного Лондона.

С первого же взгляда на ?террасу? Олифант решил, что более унылого
сооружения из кирпича и известки не было, нет и не дай бог если будет. Не
жилые дома, а тюрьмы какие-то. Подрядчик, нажившийся на строительстве этих
кошмарных чудовищ, должен был еще до окончания работ повеситься на дверях
ближайшего кабака.

Да и все эти улицы, по которым ехал кэб - их только при подобных
обстоятельствах и видишь, - широкие, унылые, безликие, словно и не знающие
ни дневного света, ни самых обыкновенных прохожих. Начинало моросить, и
Олифант сразу пожалел, что отказался от предложенного Блаем дождевика. А вот
на двоих, околачивающихся у пятого дома, были черные плащи с капюшонами. Эти
длинные просторные хламиды из провощенного египетского хлопка, придуманные в
Новом Южном Уэльсе и снискавшие немало похвал в Крыму, были идеально
приспособлены, чтобы скрывать такое оружие, какое - тут уж никаких сомнений
- скрывала эта парочка.

- Особое бюро, - бросил Олифант, не замедляя шага.

Бдительные стражи даже не шелохнулись, ошеломленные аристократическим
произношением и уверенным поведением незнакомца. Нужно сказать об этом
Фрейзеру.

Миновав прихожую, он оказался в крошечной гостиной, залитой безжалостным
белым светом мощной карбидной лампы, установленной в углу на треноге. Мебель
в гостиной состояла из явных остатков былой роскоши. Кабинетный рояль,
шифоньерка - все это, по смыслу, предназначалось для гораздо большего
помещения. Золоченый багет шифоньерки вытерся, потускнел и производил теперь
невероятно жалкое впечатление. Посреди пустыни грубого бесцветного половика
розами и лилиями цвел прямоугольный оазис - маленький, донельзя обветшавший
брюссельский коврик. На окнах - вязаные занавески, за окнами - Бригсомская
терраса. Слева и справа от зеркала в двух настенных проволочных корзинах
обильно и колюче разрослись какие-то паукообразные кактусы.

К запаху карбида примешивалась еще и другая, более резкая вонь.

Из глубины дома появился Беттередж, занятый последнее время наружным
наблюдением за пинкертоновскими агентами - и сам очень похожий на
пинкертоновского агента. Для достижения этого сходства оперативник был
вынужден одеваться во все американское с ног до головы - от лакированных
штиблет с эластичными вставками до высокого котелка. Лицо его выражало
мрачную озабоченность.

- Я беру на себя всю ответственность, сэр. - Беттередж заикался и с
трудом подбирал слова; похоже, случилось что-то скверное. - Мистер Фрейзер
ждет вас, сэр. Все оставлено на своих местах.

Олифант вышел из гостиной и поднялся по узкой, опасной крутизны лестнице
в совершенно пустой коридор, освещенный еще одной карбидной лампой. По голым
оштукатуренным стенам расползались причудливые потеки соли. Запах гари резко
усилился.

Сквозь еще одну дверь он прошел в маленькую, ярко освещенную комнату.
Фрейзер, молитвенно коленопреклоненный рядом с распростертым на полу трупом,
поднял на Олифанта мрачное, сосредоточенное лицо, хотел что-то сказать, но
осекся, остановленный взмахом руки.

Так вот, значит, откуда эта вонь. Посреди окованной железными полосами
крышки старомодного дорожного сундука расположился новейший портативный
прибор для приготовления пищи в походных условиях; латунный топливный
бачок ?Примус? сверкал, как зеркало, зато содержимое маленькой чугунной
сковородки спеклось в черную, неопрятную, дурно пахнущую массу. Еда сгорела
с концами.

Да и едок - тоже. При жизни этот человек был настоящим великаном, теперь
же его труп начисто перегородил тесную комнатенку. Олифант неохотно