действовать методом же, а не верой?
собственная, это был колышек, на который он мог наматывать нить, тянувшуюся
будто из детства его, а на самом деле из детства другого человека, то ли
предка... Нет, господин Хендель не мог быть предком Абрама. Или мог?
потянуть за нее.
удар оказался болезненным, он вскрикнул, взмахнув руками, и едва не свалился
в реку.
память...
не могу вспомнить ничего из того, что происходило со мной на самом деле, но
в сознании все время мечутся картины, которые я не понимаю. Это было. Со
мной?
показавшимся Ариману знакомым. Мысль Генриха оказалась громкой, будто крик в
тишине, и Ариман увидел то, что явилось Подольскому - события мчались,
сменяли друг друга, и Ариман в первые секунды почему-то не столько следил за
развитием действия, сколько размышлял о том, на что все это было похоже.
Фильм... Или скорее - калейдоскоп. Что такое калейдоскоп? Что-то из его
личной памяти. Детство. Мама ведет его в магазин, что на Столбовом
проспекте. Столбовый - странное название, на самом деле улицу назвали по
имени генерала Шумилина, в две тысячи сорок втором взявшего штурмом Казань,
как это сделал пятьюстами годами раньше царь Иван Грозный. Но москвичи
считали Шумилина мочильщиком и негодяем, генерала не любили, потому что
солдат он не жалел и всегда находил оправдания совершенно немыслимым с точки
зрения нормального общества потерям. Это Аркадий понял гораздо позднее, а
тогда, когда мама вела его покупать калейдоскоп, он знал лишь, что проспект
назван Столбовым, потому что на круглой площади в пересечении с улицей
Любимова стоял каменный столб высотой аж до неба. На столбе были написаны
какие-то слова, но читать Аркаша еще не умел, ему нравилось стоять у
основания и задирать голову, чтобы свалилась шапка... А калейдоскоп они
тогда не купили, потому что Аркаша по дороге сделал что-то совсем уж
нехорошее, и мама его наказала, а что именно он тогда совершил и главное -
что же такое калейдоскоп... Этого в памяти не было. Пока не было.
Аримана. Память была чужой, к нынешним обстоятельствам отношения не имела и
свидетельствовала лишь о том, что у каждого из них возбуждались сейчас некие
рефлексы или еще глубже - инстинкты, сугубо личные, но неизбежно
становившиеся достоянием всех.
Трава была теплой, но не потому, что ее согрело солнце, день как раз выдался
очень прохладным, хотя в августе здесь обычно парило, особенно, как сейчас,
в предвечерние часы. Трава была теплой, потому что несколько минут назад по
холму прошелся широкий луч "грелки", противник ссыпался отсюда, как горох, и
Генрих, приподнявшись на локте, видел трупы, валявшиеся в "свободных
художественных позах" (это была фраза из лексикона майора Зараева, который
на гражданке малевал объявления в интернет-пространствах по заказам давно
уже прогоревших фирм-провайдеров).
что почти непременно еще до заката сам станет таким же трупом и тоже будет
валяться - не лежать, а именно валяться - на склоне этого или соседнего
холма. Конечно, не будь "присказки", он наверняка сейчас обмочился бы от
ужаса и вжался в траву, и не поднимал бы головы, и вообще ни о чем не думал
бы, кроме одного: "Мама! Забери меня отсюда!"
даже конкурс в Вахтанговское успел выдержать, исполнив перед комиссией три
монолога подряд - Чацкого, Гамлета и Шмалько (последний по просьбе какого-то
замухрышки-профессора, желавшего "точно уяснить масштабы молодого
дарования"). Он успел в первый день сентября прослушать вступительную лекцию
самого Винникова, великого Винникова, снявшегося в "Чечне", мировом
голливудском блокбастере, а назавтра его подняли с постели, предъявили
повестку и повели, мама плакала, отец молчал, а люди из военкомата улыбались
мрачно, безжалостно и радостно. Мрачно - потому что понимали: с Камы ему,
скорее всего, не вернуться. Безжалостно - потому что другого выхода у них не
было: работа есть работа. И радостно, конечно, поскольку их-то эта чаша
минует, им-то самим, тыловым крысам, не придется вкалывать себе "присказку"
перед атакой или мочиться от ужаса, если доза окажется слишком маленькой.
Оружие в его руках шевельнулось, будто живое, нашло цель, которую он даже не
видел, и хлопнуло, будто кто-то сильно ударил в ладоши на театральной
премьере. Он сам так хлопал - до боли, - когда в Малом давали "Зеленую стену
в белом соусе праха", модернистскую комедию Лисина, от которой одни балдели,
другие плевались, а третьи, вроде него, бредившего театром, приходили в
экстаз и ловили каждое слово, каждое движение актеров, каждый выплеск
декорационной голограммы...
Вопль, раздавшийся снизу, не оставлял в этом, казалось бы, никаких сомнений.
Но он-то знал, что вопить мог и вполне живой татарин, изображая раненого, а
раненых - такой поступил приказ - нужно брать, потому что... Ах, какая
разница? Он совершенно не помнил и не понимал, почему, черт бы их всех
задрал, нужно брать раненых и добивать их самому. Ты пойдешь его брать, а
он, вместо того, чтобы лежать, как положено при лучевом поражении, возьмет
тебя сам и потом добьет, потому что у них тоже приказ, и тоже живодерский.
совсем немного, дальше было уже совсем опасно, дальше он ползти не
собирался, разве что поступит прямое указание майора. Выставил хлопушку и
произвел второй, контрольный выстрел по той же цели, хотя энергию полагалось
беречь, до подзарядки отсюда километров десять, если, конечно, тыловая
служба не подсуетилась, а суетиться они не любили, зачем им суетиться, им
матобеспечение беречь нужно, а не солдат на передовой.
- ты что, заснул, паскуда? Поразил цель - вперед!"
поднимется, то... Лучше об этом не думать. Лучше не думать вообще, иначе,
как обычно, начнешь спрашивать себя: зачем все это? Почему он должен умереть
за какую-то там государственную целостность, которая была ему совершенно до
фонаря? Он не боялся умереть, после "присказки" он вообще ничего не боялся,
но ему все это было просто неинтересно. Татары, русские, Казань, Москва,
мир, война - к чертям.
наверняка слышал сейчас каждый боец роты десанта, фамилия менялась, уж это
штабной компьютер мог обеспечить, а вопль записан был еще с прошлой высадки.
- Считаю до трех, после чего ввожу прикрытие!"
вешалке, поднялся на одно колено и в секунду произвел визуальный осмотр.
Трупы не пошевелились, это действительно были трупы, а вопил кто-то живой из
куста в сотне метров. Стометровка. Секунд двенадцать - будь это на плацу, он
пробежал бы вдвое быстрее, но здесь, да еще с выкладкой...
вопль, то ли страстный шепот любовного экстаза. Ах, какая в том разница? Ему
показалось, что это последний звук, который он слышал в жизни, потому что...
кажется.
только-только поступили на вооружение лучевики-хлопушки. А "присказку"
начали колоть, кажется, лет на десять раньше.
действовала так, как нужно. Позднее стали использовать "завязку", она
действительно превращала солдата в зомби.
Похоже, что я начинаю вспоминать то, что действительно происходило со мной.
Нет, не татарскую кампанию, в ней я не участвовал. Но слышал многое. Тактику
действий мелких групп спецназа на территории, где произошел вооруженный
мятеж, мы проходили на курсах.
было девятнадцать... Да что я вам это рассказываю? Смотрите сами.
случившуюся с ним на второй год после свадьбы и третий месяц после начала
работы в детективном агентстве "Феникс". Алена была беременна, должна была
родиться девочка, а он хотел мальчика и как-то сказал жене, что нужно было
подождать: если бы она забеременела на полтора месяца позже, точно был бы
мальчик, это и медицинские карты показывали, и астрологические знаки
говорили о том же самом.
алтайской деревни, где российский спецназ вытравил тысячу двести человек,
поскольку в центр поступила информация о том, что три женщины в этой глухой
дыре заболели СПИДом-б, а единственной мерой против этой болезни было тогда
уничтожение всего живого в радиусе не менее трех километров.
пламя, подбираясь к трупу, лежавшему у дивана, где сидела Алена. - Они ведь
могли заразить весь район, а оттуда рукой подать до магистрали! И если бы
Махров Алексей
Жюль Верн
Шилова Юлия
Херберт Фрэнк
Прозоров Александр
Флинт Эрик