и его пальцы.
в которую я упала.
от зарева светильника в угол, где и свернулся в защитной позе зародыша.
без всякой цели впереди - ибо мы уже нашли то, что искали - Асрена,
Феникса, Джавховора: но за этими глазами - ничего; за этим лицом - ничего.
Безмозглое, беспомощное, стенающее существо, застрявшее в теле, которое мы
помнили.
время Вазкор ни разу не говорил о нем как об умершем. Вспомнила версию
Вазкора, что Асрен пытался отравить меня и потому я заболела, - версию,
которой я даже тогда не поверила. Вспомнила подземно камеру с ее
драпировками и замусоренным полом, а в центре из золота и драгоценных
материалов - фантастический гроб - пустой гроб. Вспомнила совещание в За,
где покойный Верховный владыка Эшкорека закричал на меня: "Вазкоровская
шлюха-ведьма!". И эти слова приобрели новое значение, ибо он, должно быть,
знал, кого же отправили гнить в его башню-крепость - его примирительный
подарок узурпатору. Вспомнила потерянное слово в украшенной самоцветами
книге про зверей. Вспомнила...
распрямилось и лежало на мешковине спиной к нам. Все мое тело сделалось
одной пульсирующей раной жалости и отвращения - я ничего не могла с этим
поделать, ничего.
здесь...
силой, он закричит, разбудит стражу коменданта и шакалов Вазкора.
что это он, он казался немногим старше ребенка...
следили за покачиванием у меня на волосах желтых шелков. Я взяла у Мазлека
нож и перерезала одну из прядей. Войдя в эту вонючую камеру, я
содрогнулась, но подавила свое отвращение. Оно было столь маловажным. Если
я любила, то должна по-прежнему любить... Я протянула желтый шелк с
мерцающим на конце пряди янтарным бледно-желтым ноготком. Он глядел на
него стеклянным взглядом и не отшатнулся от меня, когда я опустилась на
колени рядом с ним. Одна рука поднялась, погладила сияющую игрушку. В
широко раскрытых глазах мелькнула искорка интереса. Я вложила прядь ему в
руку.
грязные волосы, я взяла его свободную руку. Он позволил мне поднять его на
ноги. В дверях Мазлек взял его за другую руку.
ему на грудь темными полосами.
лестницам ко мне в комнату. Асрен не издал ни звука; завороженный куском
янтаря он, казалось, не замечал ничего иного.
составило труда попасть к нему. Было еще рано, но Вазкор уже поднялся и
был одетым, хотя и без маски; он сидел за столом у открытого окна, читая
расправленные перед ним документы. Я подумала, что он, возможно, еще слаб
и болен, но он не жаловался ни на слабость, ни на болезнь. Наверное, мое
собственное горе отпечаталось на его внешности, делая его неуязвимым,
жестоким и сильным.
для тебя.
переспросил: "В самом деле? Должно быть, это не доставило тебе
удовольствия".
у меня в комнате. Он под моей защитой. То, что ты с ним сделал, невыразимо
словами, непростительно, и я не позволю тебе больше ничего сделать.
стопку бумаги на столе.
Тебе придется кормить и одевать его, мыть, помогать ему отправлять свои
человеческие надобности и подмывать его после этого. Задача, которую я
вряд ли поручил бы твоим заботам. Однако если это утешит тебя, то
пожалуйста. Я только попрошу тебя не перенапрягать свои силы. У тебя скоро
будет собственный ребенок.
Р_е_б_е_н_о_к_? Твое семя, Вазкор. Существо, которое несомненно будет
иметь сходство со своим родителем. Почему ты не убил его? Почему ты убил
только мозг?
управлять им, когда и как пожелаю.
богиня. Наверное, ты очень удачно предвидела события.
причины. Твой Мазлек, думаю, вспомнит караванщиков, которых ты убила
просто для доказательства, что они - твои. Наверное, это и будет твоим
ответом мне - убить Асрена, когда я приду за ним.
стояла перед ним на коленях в пещере и плакала из-за него, и чувствовала,
что сойду с ума.
какое-то время не будет нас тревожить.
определить, сделался ли он сколько-нибудь счастливее или нет. За его
телесными надобностями стала присматривать в конце концов не я, а хромая
девушка; она заботилась о них прежде, и ее это, похоже, не расстраивало. Я
тогда ненавидела себя за то, что не могла делать для него этого, не давала
себе никакого покоя, и все же это было настолько чуждо моим собственным
надобностям... Наверное, со временем я смогла бы научиться. Но когда он
бывал чист, она приводила его ко мне, и я одевала и кормила его, как малое
дитя. Не помню, доставляло ли мне это какое-то удовольствие, какое-то
косвенное материнское удовлетворение. Помнится, делая это, я часто плакала
потихоньку, чтобы не смутить его своими слезами. Он легко смущался и
пугался, как малый ребенок. Дождь за окном, какой-нибудь шум в башне,
внезапно открывшаяся дверь в мою комнату - любое из этих событий могло
вызвать у него шок и заставить спрятаться за ближайшим предметом
меблировки.
игрушками, тенями от моих рук на стене, принимающими облик каких-либо
зверей или птиц с крыльями. Я нашла путь на окруженную зубцами крышу и
выводила его туда на прогулку со следующим за мной, как тень, Мазлеком:
взад-вперед и вокруг, вдоль мрачного парапета. Мазлек поймал на складе
мышь и принес ее ему. Мы кормили ее остатками сыра и хлеба, и она очень
быстро стала совсем ручной, не проявляя никакого желания убежать. Асрену
нравилось наблюдать за мышью и гладить ее. В эти минуты на лице у него
появлялся еле заметный отблеск интереса, и я ухватывалась за него в
безграничной надежде, что смогу восстановить разум и обучить его быть
таким, каким он был. Но мне было нечего исцелять, ибо ничего не осталось.
Ничего. Он спал на тюфяке у моей постели; он мог бы получить постель, а я
тюфяк, но занавески пугали его, и он там не засыпал. По ночам я лежала без
сна, прислушиваясь, как он дышит во сне, спокойно, сладко. Я могла
посмотреть па его лицо, разглаженное сном, и увидеть его таким, каким он
был, каким я никогда его не видела.
оставалась во мне. Прежде он отверг меня, а теперь я была для него лишь
символом, защитой, и потому он принимал руку, державшую его, мои
поглаживания по его лицу, которые, казалось, его утешали.
заговаривал с Асреном, но когда ему требовалось позвать его, Мазлек