командующего, первый ступил в пулеметный окоп пехотинцев, крепким объятием
притиснул к себе одного, другого; надломленно прозвучал его растроганный,
напрасно отыскивающий твердость голос:
недоговорив фразу, посмотрел Бессонову в глаза с выражением умиления и
потрясенности.
в сознании, не складывались в то, что чувствовал он, показались ему
никчемными, мелкими, пустопорожними словами, не отвечающими безмерной сути
увиденного им, и он с трудом произнес:
одни...
Он еле расслышал их фамилии, обернулся к Божичко, в молчании разглядывавшему
двух счастливцев с завистливым и мучительным удовольствием человека,
понимающего, что такое после вчерашнего боя остаться в живых, воюя в боевом
охранении; и, когда Бессонов через силу, глуховато сказал: "Дайте два ордена
Красного Знамени. Вам, полковник Деев, сегодня заполнить наградные листы", -
Божичко с радостью вынул из вещмешка, подал Бессонову две коробочки, а тот,
прислонив палочку к стенке траншеи, шагнул к этим двоим, окаменевшим,
неочнувшимся, вложил им в несгибающиеся рукавицы ордена и, отвернувшись,
вдруг скрывая нахмуренными бровями сладкую и горькую муку, сжавшую грудь,
передернувшую его лицо, захромал по траншее, не оглядываясь. А ветер
наваливался с севера, перебрасывал за пылающую станицу звуки боя справа, за
балкой, порывами нес с берега колкой снежной пылью, выжимал слезы в уголках
глаз Бессонова; и он ускорял шаги, чтобы сзади не увидели его лица. Он не
умел быть чувствительным и не умел плакать, и ветер помогал ему, давал выход
слезам восторга, скорби и благодарности, потому что живые люди здесь, в
окопах, выполняли отданный им, Бессоновым, приказ - драться в любом
положении до последнего патрона, и они дрались и умирали здесь с надеждой,
не дожив лишь нескольких часов до начала контрудара.
сделать для них, кроме этого спасибо?"
крикнул Божичко, догнав его, и запнулся, удивленный, почему-то избегая
глядеть на мокрое, неузнаваемое лицо Бессонова, какого не видел ни разу, и,
тотчас же отстав, зашагал сзади к обрыву берега, где, слабо дымя, стояла
сиротливо-одинокая полевая кухня.
батарейной кухней, которую привел сюда старшина Скорик.
точки и потом начали выползать оттуда через переправы правее и левее батареи
немецкие танки, Дроздовский прекратил тщетные попытки связываться по рации с
КП артполка - и без того ясно стало, что произошло. И в течение получаса
Кузнецов, не дожидаясь никакой команды, выпустил по переправившимся на южный
берег танкам все оставшиеся семь снарядов и, выстрелив все, отдал расчету
приказ - взять автоматы, уйти в ровики и встретить огнем начавшую отход
пехоту. На тяжелых, крытых брезентом вездеходах и "оппелях" немецкая пехота
отступала по проселку стороной, далеко слева, и там, на левом фланге, вели
огонь по ней несколько одиночных орудий, оставшихся от соседних батарей, и
два каким-то чудом уцелевших станковых пулемета впереди.
опустошенные событиями прошлой ночи, еще полно не осознавая, как это
началось на северном берегу, почему так спешно оставляют свои позиции немцы,
заняли места в ровиках, то и дело дыханием отогревая руки и затворы
автоматов, чтобы не застыла смазка. Кузнецова знобило. Уханов постукивал по
предплечьям рукавицами. Нечаев и Рубин подчищали лопатами бровку перед
бруствером. Работали молча: думать, говорить не было сил. Так прошло более
часа. И в тот момент, когда в фиолетовом полусвете утра следом за нашими
танками, слева на бугор, как сама невозможность, выскочила галопом полевая
кухня, понеслась, сумасшедше подскакивая в выемках воронок, к батарее, в те
секунды, когда старшина Скорик с озверелым лицом остановил кухню в десяти
шагах от орудия, матерясь на носившую боками лошадь, соскочил с козел и
побежал к ним, путаясь в длинных полах комсоставской шинели, сознание еще не
постигало реальную радость случившегося. Даже когда старшина зашелся криком:
воспринимались земной действительностью, а были слабыми отблесками другого
мира, отстраненного, неощутимого почти. Никто не ответил ему.
подбитым немецким танкам, затоптался на огневой в щегольских комсоставских
валенках, издал невнятный, мычащий звук, кинулся обратно к кухне. Взвалил на
спину термос, два вещмешка, набитые, по виду, буханками хлеба и сухарями,
бросился на полусогнутых ногах опять к орудию, свалил вещмешки на кучу
стреляных гильз между станинами, бормоча:
всего?.. Куда ж мне продукты, товарищ лейтенант? Дроздовский где? Комбат?
ответил Кузнецов неворочающимся языком и сел на станину, дрожа в ознобе,
равнодушный и к этому обилию продуктов, и к этим возгласам старшины.
Окочуримся без огня. Ты тоже вон дрожишь как лист. Ящики от снарядов есть.
Слава Богу, водки до хрена тяпнем, лейтенант! Кажется, наши даванули.
ломали ящики и разводили костер на орудийном дворике, Уханов сдвинул в
сторону груду гильз, постлал брезент под казенником и распорядился термосом
с водкой, невиданным богатством продуктов: налил водку в единственный
котелок, найденный в ровике, развязал мешок с сухарями. Потом опустился
рядом с Кузнецовым на станину, пододвинул к нему котелок.
поможет.
не дыша, торопясь, отпил несколько глотков с жадностью, с надеждой, что
водка снимет озноб, согреет, расслабит стальную пружину, стиснутую в нем.
Ледяная водка ожгла его огнем, мгновенно оглушила горячим туманом, и, грызя
каменный сухарь, Кузнецов вспомнил, как очень и очень давно, в той
бесконечной, сверкаю-шей под солнцем степи, на марше, Уханов угощал водкой
Зою, а она, закрыв глаза, с отвращением отпив из фляжки, смеялась и
говорила, что у нее лампочка в животе зажглась, а ей было нехорошо от этой
водки... Когда это было? Лет сто назад, так давно, что не под силу помнить
человеческой памяти. Но он помнил, будто все было час назад; в лицо ему,
снизу вверх, блестели влажным блеском ее глаза, и тихий ее смех звучал еще в
ушах так явно, будто ничего не случилось потом... А потом все приснилось
ему, целая огромная жизнь, целых сто лет? Приснилось, чего никогда не
было... Ведь ничего не произошло, она уехала в медсанбат за медикаментами и
вернется сейчас на батарею в белом своем, туго перетянутом ремнем аккуратном
полушубке, как тогда в эшелоне: "Мальчики, милые, вы плохо жили без меня?"
себя, что она ниоткуда не вернется, ни из какого медсанбата, что она здесь -
рядом, за спиной, здесь - возле орудия, зарыта на исходе ночи в нише им,
Ухановым, Рубиным и Нечаевым; прикрыта там плащ-палаткой, лежит там навсегда
одна, вся завалена землей, а на полукруглом бугре белеет ее санитарная
сумка, уже полузаметенная снежком.
и знающе сказав: "Потом написать надо: "Зоя, мол, Елагина, санинструктор". А
с Нечаевым тогда происходило нечто необычное: в те минуты пока забрасывали
нишу землей, он воткнул внезапно лопату в бруствер, согнувшись, отошел на
три шага и, со злобой вырвав что-то из кармана шинели, швырнул под ноги
себе, вдавил в снег валенками так, что захрустело. Никто не спрашивал, что
он делает и зачем. Это были те дамские часики с золотистой цепочкой,
найденные в трофейном саквояжике...
оставшихся из его взвода сидели на станинах около потрескивающего костра.
Горьковато-теплый дымок разносило от жидкого огня. И, уже веселея, согретые
выпитой водкой и огоньком, жевали сухари и громче, возбужденнее говорили о
драпе немцев, поглядывали на пожар в станице, слушая грохот боя за ней,
заметнее уходивший глубже и глубже в степь, на юг.
посыпал сверху сахаром, подливал в котелок водку из термоса, с
неограниченной щедростью угощая всех не по норме; сам, не пьянея, только
бледнел, оглядывая несколько оживившийся сейчас свой расчет - Рубина и
Нечаева. Кузнецову водка не помогала, не распрямляла в нем стальную
пружинку, озноб не проходил, хотя, захлебываясь от сивушного запаха и
отвращения, он пил, по совету Уханова, большими глотками.
группы людей справа на огневых батареи. - По брустверам ходят... Глянь,
лейтенант!
и на всякий случай корявой рукой задвинул котелок с водкой за колесо орудия.
- Генерал вроде тот, с палочкой...
котелок, Рубин.
батареей полного состава, шел вдоль огневых - мимо срезанных и начисто
сметенных, как стальными косами, брустверов, мимо изъязвленных осколками
Мичурин Артем
Херберт Фрэнк
Елманов Валерий
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Апраксина Татьяна