стражей.
обстоятельство.
аббатством, - твердил свое Мейнвиль.
и крикнул:
гасконским акцентом Сорок пять.
чувств.
был уверен, что, поравнявшись с домом, эти люди не ворвутся в него.
Бель-Эба, достигало монастыря.
монаха, который, несмотря на свою рясу, стоял перед ним в вызывающей позе.
решение.
ножны.
Горанфло простер свою мощную десницу и, вытянув сложенные вместе большой и
указательный пальцы, благословил короля со своего балкона.
Иакова, так вдохновила Горанфло, что он, в свою очередь, возопил: "Да
здравствует король!" - с такой силой, что от его голоса задрожали бы своды
собора.
их двухмесячное военное обучение и сегодняшний выход в полном вооружении за
стены монастыря приведут к совершенно иному исходу.
сколько у короля защитников, и оценил их воинскую выправку. Отсутствие
сторонников герцогини показало ему, что все предприятие потерпело крах;
медлить с подчинением силе означало бы погубить все и вся.
задел его грудью, закричал: "Да здравствует король!" - почти так же громко,
как Горанфло.
король!"
своим скрипучим голосом.
бурным ураганом света и славы, оставив позади погруженный во мрак Бель-Эба.
упала на колени, герцогиня видела каждое лицо, озаренное мерцающим блеском
факелов, вопрошала эти лица, пожирала их взглядом.
- Смотрите, Мейнвиль, смотрите!
королевской службе! - вскричал тот, в свою очередь.
победил, завтра он злоупотребит своей победой!
Он все знал!
воротами, которые распахнулись перед ним и, пропустив его, снова закрылись.
Глава 12
О ТОМ, КАК ШИКО БЛАГОСЛОВЛЯЛ КОРОЛЯ ЛЮДОВИКА XI ЗА ИЗОБРЕТЕНИЕ ПОЧТЫ И КАК ОН РЕШИЛ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЭТИМ ИЗОБРЕТЕНИЕМ
открытия, которое он сделал, развязав шнурки от маски г-на де Майена, Шико
решил, не теряя времени, убраться подальше от мест, где это приключение
могло иметь отклик.
насмерть. Майен, которого уязвленное самолюбие терзало мучительнее, чем боль
от раны, который помимо прежних ударов ножнами шпаги получил от Шико удар
кинжалом, теперь уже никогда ему не простит.
направлению к Божанси. - Сейчас самый удобный на свете случай поставить на
почтовых лошадей всю сумму, составившуюся из денег трех знаменитых
личностей, именуемых Генрих де Валуа, дом Модест Горанфло и Себастьен Шико.
чувством, но и человека любого состояния, Шико тотчас же принял облик
вельможи, как раньше, на гораздо более длительное время, принял вид доброго
буржуа. И можно сказать, ни одному принцу не служили с таким рвением, как
мэтру Шико, после того как он, продав лошадь Эрнотона, минут пятнадцать
побеседовал со смотрителем почтовой станции.
сочтет, что находится в безопасности; поэтому он мчался так быстро, как
только возможно было для лошадей, которых предстояло сменить тридцать раз.
Что до него, то он, видимо, был железный человек и, сделав за сутки
шестьдесят лье, не обнаруживал никаких признаков усталости.
решил, что теперь ему можно перевести дух.
делать.
приближения его к цели путешествия, все более важной, он видел теперь в
совсем ином свете, хотя мы и затруднились бы сказать с точностью - в каком
именно.
считали дураком, другие - трусом, а третьи - не имеющим никакого значения
ренегатом?
Генрих обосновался у себя в Наварре, характер его несколько изменился,
подобно коже хамелеона, принимающего окраску предмета, на котором он
находится.
между королевскими когтями и своей драгоценной шкурой - он так ловко избежал
малейшей царапины, что теперь уже мог ничего не бояться.
старался не обращать на себя внимания, и вместе с ним и вокруг него тускнел
блеск нескольких прославленных имен, так что во Франции все дивились - зачем
им озарять своими отсветами бледную Наварру. Как и в Париже, он усердно
ухаживал за своей женой, хотя на расстоянии двухсот лье от Парижа ее влияние
было для него бесполезным. Словом, он беззаботно существовал, попросту
радуясь жизни.
разглядывать сущность за оболочкой. Поэтому для него Генрих Наваррский был
загадкой, которую он пока никак не мог разгадать. Знать, что Генрих
Наваррский - загадка, а не просто какое-то явление жизни, - уже означало
знать довольно много. Поэтому Шико, сознавая, подобно греческому мудрецу,
что он ничего не знает, знал гораздо больше всех других.
вздумается, с душой нараспашку. Но Шико ощущал, что ему надо внутренне
сжаться, говорить весьма обдуманно и по-актерски наложить на лицо грим.
проницательность, а затем и тот облик, который принимало на его глазах все
окружающее.
вошла у французов в поговорку, Шико, к своему величайшему изумлению, уже не