отсутствии соперничающих колоний, которые препятствовали бы их развитию и
держали бы в страхе, стали великими и могущественными. В конце концов, став
для метрополии слишком сильными, они сумели сбросить с себя ее оковы и
превратились в независимое государство. Но цепь следствий на этом не
кончилась. Успешная революция в Америке повлекла за собой кровавую революцию
во Франции, которая повлекла за собой могущественного Бонапарта, повлекшего
за собой французскую тиранию, которая ввергла в смятение весь мир! Так все
эти великие государства одно за другим были наказаны за свои злополучные
победы, так, - подытоживает Никербокер, - все нынешние волнения и бедствия,
постигшие человечество, начались со взятия маленького Форт-Кашемира. Это ли
не образец философии истории, отличавшей историков времен Ирвинга!
постоянно находит повод намекнуть на современную ему Америку. Аллюзия - один
из ведущих художественных приемов "Истории". Иногда писатель сам как бы
ловит Никербокера на анахронизмах, которые то тут, то там попадаются на
страницах этой "в остальном вполне достоверной книги". Однако чаще Ирвинг
пародирует общественно-политические нравы Соединенных Штатов. Такова история
разделения граждан Нового Амстердама на партии, для того, чтобы люди,
которые иначе "никогда не знали бы своих собственных мнений, то есть что они
должны думать по тому или иному вопросу", не подвергались соблазну думать
самостоятельно. Автор вспоминает, что ему часто случалось видеть героев 1776
г., находившихся в ужаснейшем затруднении, так как они не знали, какого
мнения им держаться о некоторых людях и действиях правительства. Они
подвергались большому риску думать правильно, пока внезапно не разрешали
своих сомнений, прибегнув к испытанному пробному камню - примкнуть к той или
иной партии. Так простодушный Дидрих Никербокер вскрывает сущность
официального "патриотизма" и "единомыслия", ставших орудием в руках
американского правительства.
американского народа раздоры партий квадратноголовых (то есть федералистов,
"лишенных округлости черепа, которая считается признаком истинного гения") и
плоскозадых (республиканцев, "не обладавших природным мужеством или хорошим
задом, как это впоследствии технически именовалось").
социальную и политическую кабалу к тем самым плантаторам и крупной
буржуазии, против английских собратьев которых они сражались в годы
революции. "Когда державный народ запряжен и на него надлежащим образом
надето ярмо, - саркастически резюмирует беспристрастный Никербокер, -
приятно видеть, как размеренно и гармонично он движется вперед, шлепая по
грязи и лужам, повинуясь приказаниям своих погонщиков и таща за собой жалкие
телеги с дерьмом" (IV, VI).
нового общества, провозглашенного джефферсоновской Декларацией
независимости. Однако его насмешки над Джефферсоном и "державным народом"
носят подчас антидемократический характер; симпатии Ирвинга всецело
принадлежат доброй старой патриархальной Америке. Писатель как бы угадывает
будущие черты американской двухпартийной системы. В условиях политической
борьбы его времени, выступая против Джефферсона и "державного народа", он
все же был скован предубеждениями федералистского толка.
заговоре. Губернатор Вильям Упрямый издал закон, запрещающий гражданам
Нового Амстердама курить. Это повело к образованию двух партий. Вместо
квадратноголовых и плоскозадых они, наподобие свифтовских "тупоконечников" и
"остроконечников", называются теперь Длинные трубки
(аристократы-федералисты) и Короткие трубки (антифедералисты-республиканцы).
Между ними по-прежнему подвизается некая ублюдочная партия по имени Жвачка.
системы, приводя рассуждение Гесиода, который разделял все человечество на
тех, кто думает сам, тех, кто позволяет другим думать за себя, и тех, кто не
делает ни того, ни другого. "Большинство людей принадлежит ко второй группе,
- рассуждает Никербокер. - Поэтому возникают партии, под которыми
подразумеваются большие группы людей, немногие из которых размышляют, а все
остальные лишь разговаривают. Первые, называемые вождями, муштруют и
воспитывают последних, поучая их, что им следует одобрять и что освистывать,
что говорить, кого поддерживать и, главным образом, кого они должны
ненавидеть, ибо никто не может быть по-настоящему партийным, если он не
умеет решительно и бескомпромиссно ненавидеть" (Вариант 1812 года, IV, VI).
Купера, хотя и не поднялся до широты его социальных обобщений. Он высмеивает
"великие гарантии" существования Соединенных Штатов - свободу слова и
свободу совести, которые на деле означают лишь то, что каждый человек может
придерживаться собственного мнения при условии, если это мнение правильно.
"И вот, - продолжает честный историк Никербокер, - так как они (большинство)
были совершенно убеждены, что только они думают правильно, то из этого
следовало, что те, кто думал иначе, чем они, думали неправильно; а кто думал
неправильно и упорно противился тому, чтобы его убедили и обратили в
истинную веру, был гнусным нарушителем неоценимой свободы совести, гниющим и
распространяющим заразу членом общества, заслуживающим, чтобы его отсекли и
бросили в огонь" (III, VI).
с его острой критикой демагогической демократии буржуазного "большинства"!
Ирвинг высмеивает претензии старого, отживающего, которое цепко держится за
свои привилегии и не дает расти новому, молодому. В свойственном ему
насмешливом тоне он критикует систему американской демократии в ее
бесчисленных антигуманистических проявлениях. Правительство, суд, пресса,
американский конгресс, - все подвергается беспощадному осмеянию.
Правительство неуклонно руководствуется тем, что "правителю несомненно более
пристало быть настойчивым и последовательным в заблуждениях, чем
колеблющимся и противоречивым в старании поступать правильно". Суд своими
перекрестными допросами так запутывал простых индейцев и старух, что те
начинали противоречить самим себе и давать ложные показания. Зато на
преступления богатых благоразумно смотрели сквозь пальцы и оставляли их
безнаказанными.
вопросов и пустословием. Никербокер горестно восклицает по поводу всего
строя американской демократии: "Что представляют собой наши крупные
политические организации, как не доподлинную политическую инквизицию? А наши
трактирные сходки разве не являются маленькими трибуналами, судящими на
основании доносов, и наши газеты не служат позорным столбом, где несчастных
людей, осужденных на наказание кнутом, забрасывают тухлыми яйцами? А разве
наш чрезвычайный суд - это не огромное аутодафе, на котором ежегодно
приносят в жертву преступников, виновных в политической ереси?.. Так или
иначе, эти политические преследования являются великой гарантией вашей
вольности и неопровержимым доказательством того, что мы живем в _свободной
стране_!" (III, VI).
возрасте. Вернувшись в 1832 г. в США после семнадцатилетнего пребывания в
Европе, он пишет: "Чем дольше я наблюдаю политическую жизнь в Америке, тем
большим отвращением к ней я проникаюсь... Столько в ней грубости,
вульгарности и подлости в сочетании с низкими приемами борьбы, что я не хочу
принимать в ней участия" {Pierre M. Irving. Op. cil., vol. II, p. 290.}.
голландских губернаторов Нового Амстердама. Если в первых двух книгах
"Истории" писатель высмеивает ученых педантов, то с третьей книги, где
описывается "блестящее правление Воутера Ван-Твиллера", начинается,
своеобразное историко-комическое травести. Так в Воутере Сомневающемся,
имевшем обыкновение при решении всякой проблемы заявлять, что "у него есть
сомнение по этому вопросу", современники угадывали намеки на президента
Адамса; в сменившем его Вильяме Упрямом - черты Томаса Джефферсона, а в
правлении доблестного Питера Твердоголового, которому посвящена добрая
половина книги, - новейшие события из жизни США, когда в 1808 г. президентом
был избран Мэдисон и начался отход от джефферсоновской демократии. Таким
образом, вся книга носит весьма злободневный и полемический характер.
правителей Нью-Йорка, приобретая черты то мюнхаузенского бахвальства, то
горькой иронии Свифта. Серьезное и смешное сплелись в книге Никербокера так
же неразрывно, как имя ее легендарного автора с его детищем - "Историей
Нью-Йорка".
бурлескно-пародийный; склонность Никербокера к философским рассуждениям по
поводу событий, описываемых в "Истории", а еще чаще о вещах, не имеющих к
ней никакого отношения; романтическая идеализация прошлого Нью-Йорка в
сочетании с элементами буффонады, - все это определяет жанровые особенности
книги как героикомической хроники.
бурлеску, в изобилии печатавшихся в американской и английской периодике
конца XVIII-начала XIX в. {Stanley T. Williams. The Life of Washington
Irving, vol. 2. N. Y., Ox University Press, 1935, p. 264.} "История"
Никербокера унаследовала многие черты этого жанра. В сне Олофа
Ван-Кортландта Ирвинг пародирует картины великого будущего Америки, которые
были непременной заключительной частью поэтических эпосов той поры. В клубах
табачного дыма Олоф, выброшенный морем на берег острова Манхаттан различает
чудесные очертания будущего Нью-Йорка. В густом тумане перед ним
вырисовываются тени дворцов, куполов и величественных шпилей, которые
появлялись на мгновение и вновь пропадали, пока дым не рассеялся и не
осталось ничего, кроме зеленого леса. Разбудив своих спутников, Олоф
рассказал им свой сон и истолковал его как указание свыше, чтобы здесь был
построен город. Дым от трубки, которую курил святой Николай, явившийся во
сне Олофу, был символом того, каким огромным предстоит стать городу, ибо
клубы дыма из его труб будут расстилаться над широкими просторами страны.
Максимов Альберт
Посняков Андрей
Сертаков Виталий
Махров Алексей
Березин Федор
Роллинс Джеймс