сотню и отберу у Ронни партию, которую он прицелился выиграть.
ухмылка Ронни сменилась выражением, которое я обожал видеть у него на лице,
- обескураженной гримасой.
сброса. Ни хрена у тебя не получится! - Тем не менее он знал, что такое не
исключено. Это слышалось у него в голосе.
действовал в открытую, но почему бы и нет? Если черви распределились
поровну, я мог выиграть теперь же. - Вот посмотрим, что мы...
недоверие смешивалось с чем-то вроде восхищения. - Черт дери! Это засранец
Стоукли!
дождем сумеречный мир внизу. Четверо ребят в углу повскакали на ноги. Старые
фонари на чугунных столбах вдоль Променада Беннета слабо светили сквозь
туман, так что я подумал о Лондоне: Тайн-стрит, Джек-потрошитель. Холиоук на
холме больше чем когда-либо уподобился океанскому лайнеру. Он словно
покачивался за пленкой дождевой воды, заливавшей окна гостиной.
прошептал Ронни.
Чемберлен, туда, где со всеми остальными дорожками соединялась в самой
нижней точке Этапа Беннета. На нем была его старая шинель, и было ясно, что
он не сейчас вышел из общежития - шинель промокла насквозь. Даже сквозь
скользящую пленку воды на стеклах можно было различить знак мира у него на
спине, такой же черный, как слова, которые теперь были частично закрыты
желтой парусиной (если она еще висела там). Его буйные волосы промокли до
степени покорности.
нырял на костылях к Променаду Беннета. Никогда еще он не двигался так
быстро, не замечая ни хлещущего дождя, ни сгущающегося тумана, ни месива под
его костылями. Хотел ли он упасть? Бросал ли вызов дерьмовой снежной жиже,
доказывая, что ей его не свалить? Не знаю. Вполне возможно, что он так
погрузился в свои мысли, что не замечал ни как быстро он движется, ни
гнусную погоду. Так или иначе, в подобном темпе он не мог уйти далеко.
сухому труту. Я не хотел присоединяться к ре-готу, но ничего не смог с собой
поделать. Да и Скип, как я заметил. Отчасти потому, что смех заразителен, но
с другой стороны, зрелище действительно было смешным. Я знаю, как жесток был
этот смех. Да, знаю. Но я зашел слишком далеко, чтобы прятать правду о том
дне.., и об ЭТОМ дне, почти полжизни спустя. Потому что оно все еще кажется
мне смешным, и я все еще улыбаюсь, когда вспоминаю, как он тогда выглядел.
Отчаянно дергающаяся заводная игрушка в старой шинели, устремляющаяся вперед
под проливным дождем на костылях, разбрызгивающих воду. Мы знали, что
произойдет, просто знали. В том-то и заключалось смешное: сколько он
все-таки сумеет пройти до неизбежного финала.
а из глаз у него текли слезы. Хью Бреннен держался за довольно объемистый
живот и ревел, как осел, увязший в грязи. Марк Сент-Пьер бессильно завывал и
твердил, что сейчас обмочится - перепил колы и сейчас пустит струю в свои
дерьмовые джинсы. Я так хохотал, что не удержал в руке карты; нервы моей
правой руки парализовало, пальцы разжались, и заключительные выигрышные
взятки рассыпались по моим коленям. В голове у меня стучало, нос совсем
заложило.
остановился и по какой-то причине прокрутил почти полный оборот, словно
балансируя на одном костыле. Другой костыль он держал на весу, будто
автомат, будто в воображении осыпал градом пуль весь студгородок: "Убивай
конговцев! Круши старост! На штык ублюдков из высших классов!"
Тони ДеЛукка безупречным тоном спортивного комментатора. Это оказалось
последней соломинкой, и гостиная тотчас превратилась в бедлам. Во все
стороны взвихрились карты. Опрокидывались пепельницы, и одна из стеклянных
(среди них преобладали небольшие алюминиевые) разлетелась вдребезги. Кто-то
свалился со стула и принялся кататься по полу, дрыгая ногами. Черт, мы
хохотали и просто не могли остановиться.
поделать!
слезы, и он протягивал руки в безмолвном жесте человека, который пытается
выговорить "прекратите, прекратите, пока в мозгу у меня не лопнул хренов
сосуд и я не рухнул тут прямо".
мозги, мы уцепились друг за друга и в обнимку доплелись до окна. Внизу, не
зная, что на него, потешаясь, смотрят десятка два ополоумевших карточных
игроков, Стоук Джонс все еще, всякому вероятию вопреки, оставался на ногах.
прижимался лбом к стеклу, все еще смеясь.
только все вопили: "Давай, Рви-Рви!", а не "Отдай мяч!" или "Блокируй его!".
Я не вопил, и Скип, по-моему, тоже, но мы смеялись, мы смеялись так же
безудержно, как все остальные.
молока за Холиоуком, тот вечер, когда она показала мне свое фото с друзьями
ее детства.., а потом рассказала, что сделали с ней другие ребята. Что они
сделали бейсбольной битой. "Начали они, я думаю, в шутку", - сказала Кэрол.
И они смеялись? Уж наверное. Потому что так всегда бывает, когда валяешь
дурака, веселишься - ты смеешься.
голову.., а затем атаковал склон холма, будто военно-морская пехота,
высаживающаяся в Тараве. Он рванул вверх по Променаду Беннета, разбрызгивая
воду бешеными взмахами костылей. Ощущение было такое, что смотришь на
взбесившуюся утку.
молока, куря сигареты. К этому моменту она уже плакала, и ее слезы были
серебряными в белом свете, падавшем на нас из окон столовой. - Начали они в
шутку, а потом.., уже нет".
все-таки я не мог перестать смеяться.
обнажившихся кирпичей Променада, и тут скольжение наконец взяло над ним
верх. Он выбросил костыли слишком далеко вперед - слишком далеко вперед даже
для сухой погоды - и когда качнул следом за ними свое тело, они вырвались
из-под его мышек. Его ноги взметнулись вверх, будто ноги гимнаста,
проделывающего какой-то легендарный переворот на бревне, и он упал на спину,
взметнув тучи брызг. Всплеск мы услышали даже в своей гостиной на третьем
этаже. Это был идеальный завершающий штрих.
одновременно свалились с пищевым отравлением. Мы пошатывались, хохотали,
хватались за горло, из наших глаз брызгали слезы. Я повис на Скипе, потому
что ноги меня уже не держали, колени подгибались, как ватные. Я смеялся
сильнее, чем когда-либо раньше, сильнее, мне кажется, чем когда-либо потом,
и я все время думал о Кэрол - как она сидела рядом со мной на ящике из-под
молока, скрестив ноги, с сигаретой в одной руке и фото - в другой. О Кэрол,
говорящей: "Гарри Дулин бил меня... Уилли и тот, третий, держали, чтобы я не
убежала.., сначала они шутили, по-моему, а потом.., уже нет".
частично извлек из воды свое туловище.., а затем откинулся и лег, будто
ледяная, вся в комьях мокрого снега вода была постелью. Он поднял обе руки к
небу в жесте, который был почти молением, потом бессильно их опустил. Эти
три движения подводили итог всем, когда-либо сдававшимся: лечь на спину,
вскинуть руки... - и двойной всплеск, когда они упали, раскинувшись по
сторонам. Это было пределом: на хрена, делайте что хотите, я пас.
услышал серьезность в его смеющемся голосе, увидел ее в истерически
сморщившемся лице. Я был ей рад. Господи, как я был ей рад. - Пошли, пока
этот идиот-засранец не утонул.
коридору третьего этажа, сталкивались, как шарики в игорном автомате,
шатались почти с таким же бессилием, как Стоук на дорожке. Почти все
остальные побежали за нами. Единственный, кто, я твердо знаю, остался в
общежитии, был Марк - он пошел к себе в комнату снять промокшие насквозь
джинсы.
его со ступенек. Он замер там с охапкой книг в пластиковом пакете и с
тревогой смотрел на нас.
"Помилуй и спаси!" - Что это с вами?
просипел. Если бы я не был рядом с ним все эти минуты, то подумал бы, что он
Русанов Владислав
Сертаков Виталий
Круз Андрей
Посняков Андрей
Орлов Алекс
Каменистый Артем