"правонарушителей" могли поступить на рабфак, что на рабфаке в большом
городе они подвергнутся новым влияниям, которыми я не могу управлять, кто
его знает, чем все это кончится? Может быть, мой труд и моя жертва
окажутся просто ненужным никому сгустком бесплодно израсходованной
энергии?..
хорошее дело, ведь это в тысячу раз труднее и достойнее, чем пропеть
романс на клубном вечере, даже труднее, чем сыграть роль в хорошей пьесе,
хотя бы даже и в МХАТе... Почему там артистам сотни людей ап-
лодируют, почему артисты пойдут спать домой с ощущением людского внимания
и благодарности, почему я в тоске сижу темной ночью в заброшенной в полях
колонии, почему мне не аплодируют хотя бы гончаровские жители? Даже хуже:
я то и дело тревожно возвращаюсь к мысли о том, что для выдачи рабфаковцам
"приданого" я истратил тысячу рублей, что подобные расходы нигде в смете
не предусмотрены, что инспектор финотдела, когда я к нему обратился с
запросом, сухо и осуждающе посмотрел на меня и сказал:
ваше жалованье обеспечен.
целое учреждение: в одном кабинете кто-то горячий слагал убийственную
филиппику против инспектора, в соседней комнате кто-то бесшабашный сказал
громко: "Наплевать", - а рядом, нависнув над столами, услужливая мозговая
шпана подсчитывала, в течение скольких месяцев придется мне выплачивать по
начету тысячу рублей. Это учреждение работало добросовестно, несмотря на
то что в моем мозгу работали и другие учреждения.
воспитатели и рабфаковцы, стоголосый оркестр гремел "Интернационал",
ученый педагог говорил речь.
он видел Карабанова с наганом в руке, "стопорщика"#22 на большой дороге,
или Буруна на чужом подоконнике, "скокаря" Буруна, друзья которого по
подоконникам были расстреляны? Он не видел.
Думаете и улыбаетесь?
коллективе, Екатерина Григорьевна. Мы здесь беспокоимся о ядре, а
коллектив уже выделил ядро, вы даже и не заметили. Хорошее ядро
размножается делением, запишите это в блокнот для будущей науки о
воспитании.
торжествовал строго официально. Я не хотел усиливать настроения и играл,
как на сцене, играл радостного человека, празднующего достижение лучших
своих желаний.
Лапоть в лицах показывал, что получится из наших рабфаковцев через
семь-восемь лет. Он изображал, как умирает от чахотки инженер Задоров, а у
кровати его врачи Бурун и Вершнев делят полученный гонорар, приходит
музыкант Крайник и просит за похоронный марш уплатить немедленно, иначе он
играть не будет. но в нашем смехе и в шутках Лаптя на первый план выпирала
не живая радость, а хорошо взнузданная воля.
правом фланге. От конюшни подьехал на Молодце Антон, и пацаны нагрузили на
воз корзинки отьезжающих. Дали команду, ударили барабаны, и колонна
тронулась к вокзалу. Через полчаса вылезли из сыпучих песков Коломака и с
облегчением вступили на мелкую крепкую траву просторного шляха, по
которому когда-то ходили театры и запорожцы. Барабанщики расправили плечи,
и палочки в их руках стали веселее и грациознее.
талант: в простой улыбке он показал мне и свою гордость, и радость, и
любовь, и уверенность в себе, в своей прекрасной будущей жизни. Идущий
рядом с ним Задоров сразу понял его движение, как всегда застенчиво
поспешил спрятать эмоцию, стрельнул только живыми глазами по горизонту и
поднял голову к верхушке знамени. Карабанов вдруг начал высоко и задорно
песню:
Первого мая на площади. Я точно чувствовал, что у меня и у всех колонистов
одно настроение: как-то вдруг стало важно, подчеркнуто главное - колония
имени Горького провожает своих первых. В честь их реет шелковое знамя, и
гремят барабаны, и стройно колышется колонна в марше, и порозовевшее от
радости солнце уступает дорогу, приседая к западу, как будто поет с нами
хорошую песню, хитрую песню, в которой снаружи влюбленный казак, а на
самом деле - отряд рабфаковцев, уезжающий в Харьков по вчерашнему приказу
совета командиров, "седьмой сводный отряд под командой Александра
Задорова". Ребята пели с наслаждением и искоса поглядывали на меня: они
были довольны, что и мне с ними весело.
ССК (секретарь совета командиров).
колонны, подбоченевшись и покручивая несуществующий ус.
высказаться, и Лапоть чересчур спешил колонистов.
залезли в вагон и гордо посматривали на наш строй и на взволнованную нашим
приходом публику.
забудьте этот вагон сдать в музей. И надпись чтобы написали: в этом вагоне
ехал на рабфак Семен Карабан.
через которые нужно было прыгать. Поэтому разбились на приятель-
ские кучки, и в наступивших сумерках тихонько выворачивали души и без
всякого хвастовства показывали их друг другу. Гуд сказал:
хорошие сапоги. Это разве хуже? Нет, не хуже. А жалко, что хлопцы уехали,
правда ж, жалко?
латку, так она отвалилась к вечеру. А хороший сапожник так и лучше доктора
может быть.
"спать" пришел дежурный командир Осадчий и привел пьяного Гуда. Он был не
столько, впрочем, пьян, сколько нежен и лиричен. Не обращая внимания на
общее неголование, Гуд стоял передо мною и негромко говорил, глядя на мою
чернильницу:
Есть. Если столько хлопцев поуехали куда-то к чертям и Задоров тоже, могу
я это так перенсти? Не могу я так перенести. Я пошел и выпил на
заработанные деньги. Подметки мельнику прибивал? Прибивал. На заработанные
деньги и выпил. Я зарезал кого-нибудь? Оскорбил? Может, девочку какую
тронул? Не тронул. А он кричит: идем к Антону! Ну и идем. А кто такой
Антон... это значит вы, Антон Семенович? Кто такой? Зверь? Нет, не зверь.
Он человек какой, - может, бузовый? Нет, не бузовый. Ну так что ж! Я и
пришел. Пожайлуста! Вот перед вами - плохой сапожник Гуд.
хорошим сапожником и будешь директором обувной фабрики только в том
случае, если не будешь пить.
салютнул по-колонийски:
концентрированную колонийскую печаль.
Он любовно вынимал из коробки новые ботинки, пропуская по отрядам
колонистов по своему списку. У дверей часто кричали: