ослепительный свет ривбельского ресторана. Я говорил себе: "Пора",
потягивался, вставал, одевался; и я находил прелесть в этих бесполезных,
свободных от всякого материального груза мгновеньях, когда, - пока другие
ужинали внизу, - я тратил силы, накопленные за время предвечернего
бездействия, на то, чтобы обтереться, надеть смокинг, завязать галстук,
проделать все эти движения, уже управляемые наслаждением, думать о том, что
я снова увижу ту женщину, на которую я прошлый раз обратил внимание в
Ривбеле, которая, кажется, на меня смотрела, даже встала из-за стола - быть
может, понадеявшись, что я пойду за ней; мне нравилось наводить на себя
лоск: ведь я делал это для того, чтобы потом весело, с головой погрузиться в
новую, свободную беззаботную жизнь, для того, чтобы мои сомнения разбились о
спокойствие Сен-Лу, для того, чтобы выбрать из разновидностей, изучаемых
естественной историей и доставляемых сюда со всего света, такие, которые
входят в состав наиболее изысканных кушаний, немедленно заказываемых моим
другом, и дразнят мой аппетит и воображение.
в столовую: ее окна уже не отворялись, потому что наружи было темно, и целая
толпа бедняков и любопытных, привлеченных недоступным для них пыланьем,
дрожавшими на ветру черными гроздьями обвивала светящиеся, скользкие стены
стеклянного улья.
списки вновь прибывших.
безусловно. "Все выяснится, - сказал Эме, - но не в нынешнему году, а в
будущем: я это слышал от одного господина, у которого большие связи в
генеральном штабе. Я его спросил, не собираются ли все обнародовать теперь
же, до нового года. Он отложил папиросу, - продолжал Эме, изображая эту
сцену в лицах, и покачал головой и указательным пальцем, как его знакомый,
желавший этим сказать: не все сразу. - "В этом году - нет, Эме, - вот что он
сказал в положил мне руку на плечо, - никак невозможно. А к Пасхе - да!" Тут
Эме легонько похлопал меня по плечу и сказал: "Видите, я вам его представляю
в точности", а представлял он его то ли потому, что был польщен
фамильярностью важной особы, то ли для того, чтобы я мог с полным знанием
дела судить о том, насколько убедительна мотивировка и есть ли у нас
надежды.
новоприбывших: "Симоне с семейством". Во мне не умирали давние мечты - мечты
моего детства, и в этих мечтах нежность, ощущавшуюся моим сердцем и от него
неотделимую, пробуждало во мне существо, ни в чем на меня не похожее. Теперь
я творил его вновь, воспользовавшись для этого фамилией Симоне и
воспоминанием о гармоничности юных созданий, прошествовавших мимо меня на
пляже, как на спортивных состязаниях, достойных увековечения на картине
древнего художника или Джотто Я не имел понятия, которая из этих девушек -
мадмуазель Симоне и действительно ли у кого-нибудь из них такая фамилия, но
я знал, что люблю мадмуазель Симоне, и решил через Сен-Лу попытаться
завязать с ней знакомство. К сожалению, Сен-Лу должен был каждый день ездить
в Донсьер - только с этим условием ему и продлили отпуск, но, надеясь
заставить его пренебречь обязанностями офицера, я рассчитывал не столько на
его дружеские чувства, сколько на любознательность человекоиспытателя,
которая так часто - даже если я не видел той, о ком шла речь, а только
слышал, что у фруктовщика хорошенькая кассирша, - подбивала меня на
знакомство с новым образцом женской красоты. Так вот, напрасно я старался
расшевелить эту любознательность в Сен-Лу, рассказывая о моих девушках. Она
была надолго в нем парализована его любовью к артистке. И если бы даже эта
любознательность невнятно заговорила в нем, он тотчас подавил бы ее из
своеобразного суеверия, будто от его преданности зависит преданность его
возлюбленной. Вот почему, уезжая со мной ужинать в Ривбель, он не обещал мне
заняться моими девушками по-настоящему.
светло; в саду при ресторане огней еще не зажигали, дневной жар спадал,
оседая словно на дне сосуда, вокруг стенок которого прозрачный и темный
студень воздуха казался необычайно густым, и в этой густоте большая роза,
росшая у потемневшей ограды, которую она отделывала под розовый мрамор,
напоминала растение, видящееся нам в глубине оникса. А потом мы выходили из
экипажа уже в темноте, часто окутывавшей Бальбек, когда мы оттуда выезжали,
- если была плохая погода и если мы пережидали в надежде на ее улучшение. Но
в такие дни вой ветра не повергал меня в уныние, - я знал, что мои планы все
равно осуществятся, что я не останусь один на один с самим собой в комнате,
знал, что в большом зале ресторана, куда мы войдем под звуки цыганского
оркестра, бесчисленные лампы мгновенно восторжествуют над тьмою и холодом,
действуя против мрака своими широкими золотистыми кауперами, и я весело
садился рядом с Сен-Лу в двухместную карету, ждавшую нас под ливнем. С
недавних пор слова Бергота, утверждавшего, что я создан, что бы я ни
говорил, прежде всего для радостей духовных, опять начали наводить меня на
мысль, что когда-нибудь я оправдаю надежды, но эти надежды каждый день
гасила скука, стоило мне сесть за стол и приняться за критический этюд или
роман. "В конце концов, - убеждал я себя, - может быть, наслаждение, какое
доставляет творчество, не есть непогрешимое мерило для определения
достоинств хорошо написанной страницы; может быть, это всего лишь
сопутствующее ощущение, которое часто входит в творческое состояние в
качестве придатка, но отсутствие которого не предрешает неудачи. Может быть,
некоторые писатели зевали, создавая шедевры". Бабушка старалась рассеять мои
сомнения - она внушала мне, что когда я буду хорошо себя чувствовать, то и
работать буду хорошо и с удовольствием. Наш врач, считавший своим долгом
предупредить, что со здоровьем дела у меня плохи, предписал мне, чтобы
предотвратить вспышку, строгий режим, и я подчинял все удовольствия дели,
представлявшейся мне неизмеримо более важной, чем удовольствия: окрепнуть
настолько, чтобы написать произведение, замысел которого я, быть может,
носил в себе, я осуществлял над собой со дня приезда в Бальбек мелочный,
постоянный контроль. Я не пил на ночь кофе из боязни бессонницы, - сон был
мне необходим, чтобы на другой день не чувствовать себя вялым. Но стоило нам
приехать в Ривбель, как меня уже возбуждало предвкушение нового
удовольствия, я попадал в ту область, куда необычайное вводит нас,
предварительно порвав нить, которую мы столько дней терпеливо пряли и
которая вела нас к благоразумию, и так как для меня уже не существовало ни
завтрашнего дня, ни возвышенных целей, то мгновенно исчезал и точный
механизм предусмотрительного режима, действовавшего; ради достижения этих
целей. Лакей предлагал мне снять пальто.
снимать - какая уж там особенная жара!
не холодно; во всяком случае, я уже не боялся заболеть, не думал о том, что
мне во что бы то ни стало надо жить, жить, чтобы работать. Я сбрасывал на
руки лакею пальто; мы входили в ресторан под марш, который играли цыгане,
проходили между рядами накрытых столиков, точно по легкой дороге славы, и,
ощущая во всем теле прилив жизнерадостной бодрости, какую в нас вливали
звуки оркестра, воздававшего нам воинские почести, устраивавшего нам
незаслуженно торжественную встречу, заслоняли эту бодрость величественным и
холодным выражением лиц, усталой походкой, только чтобы не напоминать
кафешантанных певичек, которые, исполнив на воинственный мотив игривую
песенку, выбегают на вызовы с молодцеватым видом одержавших победу
полководцев.
моей бабушки, я вспоминал о ней только при выходе из ресторана, - я был
временным братом прислуживавших нам официантов.
шампанского, - когда сознание у меня было спокойным и ясным, оно точно
определяло меру наслаждения, доставляемого мне этими напитками, однако мне
легко было от него отказаться, - сколько в ресторане за час, да еще я
выпивал немного портвейна, хотя по рассеянности забывал его распробовать, а
скрипачу за его игру давал два "луи", которые копил целый месяц на
какую-нибудь покупку, мечта о которой в ресторане вылетала у меня из головы.
Официанты, держа на вытянутой ладони блюдо, вихрем проносились между
столиками, - глядя на них, можно было подумать, что цель этого бега в том,
чтобы не выронить блюдо. И в самом деле: шоколадные суфле прибывали к месту
своего назначения, не опрокидываясь, выстроенный вокруг барашка "Польяк"
картофель по-английски, несмотря на то, что галоп должен был бы перетрясти
его, не нарушал строя. Я останавливал взгляд на одном из слуг, очень
высоком, с шапкой великолепных черных волос, с цветом лица, делавшим его
похожим на редкостную птицу, бегавшего без устали, и как будто даже без
цели, из конца в конец зала и напоминавшего одного из "ара", "полнящих
большие клетки в зоологических садах огненной своей окраской и необъяснимым
волнением. Вскоре зрелище становилось - по крайней мере, на мой взгляд -
строже и спокойнее. Все это мельтешенье, от которого кружилась голова,
входило в берега спокойной гармонии. Я смотрел на круглые столики -
необозримое их скопище заполоняло ресторан, как планеты заполоняют небо на
старинных аллегорических картинах. Притом все эти светила обладали
неодолимой силой притяжения: ужинавшие глядели только на столики, за
которыми сидели не очи, - все, кроме какого-нибудь богача-амфитриона,
которому удалось затащить в ресторан знаменитого писателя и который теперь
из кожи вон лез, чтобы с помощью чудодейственных свойств вертящегося стола
вытянуть что-нибудь из писателя, писатель же говорил о каких-то пустяках и,
однако, приводил в восхищение дам. Гармонию астральных этих столиков не
нарушало неустанное вращение бесчисленных слуг, - именно потому, что они не
сидели, как ужинающие, а все время находились в движении, сфера их действия
оказывалась некоей высшей сферой. Понятно, один бежал за закуской, другой -
за вином или за стаканами. Но хотя у каждого была своя цель, в их
безостановочном беге между круглыми столиками можно было в конце концов
открыть закон этого мельтешащего и планомерного снования. При взгляде на
сидевших за кущами цветов двух уродин кассирш, занятых бесконечными
Лондон Джек
Шилова Юлия
Роллинс Джеймс
Володихин Дмитрий
Семенова Мария
Лукьяненко Сергей