В отрыве от нее безупречно правильные стереотипы вступали в противоре-
чие. Вот, например, как в разные моменты времени она оценивала их отно-
шения. Снова в телетайпной ленте памяти отчетливо пропечатывались давно
умершие фразы.
только с тобой! Мне надо выйти замуж, у ребенка должен быть отец!.. Нет"
не выйду, все это глупости... А о Галине и Кирилле ты подумал?.."
ту.
нетрудно. Как называется женщина, постоянно изменяющая мужу? Да еще с
несколькими любовниками? Идущая на связь без любви вопреки объявляемым
вслух принципам? Привыкшая изощряться, выкручиваться, лгать и предавать?
Ничего не стесняющаяся и до бесстыдства раскованная в постели? И, конеч-
но, научившаяся всем своим постельным штучкам не в супружестве? Не поща-
дившая мужа ради сомнительной "свободы" и откровенно упивающаяся ею?
бранное слово. Если бы кто-нибудь посмел так назвать Нежинскую, Элефан-
тов сцепился бы с ним насмерть, бил, кусал, царапал, грыз, пока не при-
кончил или пока сам оставался жив. Но сейчас к страшному ответу он при-
шел сам! На основе бесстрастного анализа неопровержимых фактов!
прекрасными глазами, с милой привычкой добавлять уменьшительные суффиксы
в слова, с синей жилкой на левой щиколотке, которую он так любил цело-
вать, не могла, никак не могла быть!.. На этот раз он даже мысленно не
произнес грязного, обжигающего, как позорное клеймо, слова.
маться до такого! Он стоял посредине комнаты, щурясь от яркого света, и
постепенно приходил в себя.
мерцающие часы.
лостностью патологоанатома препарировал светлый облик Прекрасной Дамы,
не был Сергеем Элефантовым!
ким аналитическим умом! А не слепой сентиментальный олух, в которого ты
превратился за последние месяцы!"
часть управлялась разумом, вторая - чувствами, и эти части спорили между
собой. Расщепление сознания - признак шизофрении. Он вспомнил рассказ
Марии, как ее муж лечился у психиатра.
испытал это на себе, теперь ты почувствовал то же самое. Так всегда бы-
вает, когда любимая женщина оказывается дрянью".
сейчас у него был только один, весьма шаткий, чтобы не сказать более,
аргумент - Мария не может быть такой. Почему? Да нипочему. Не может - и
все тут. И хотя он понимал, что голословное утверждение и доводом-то
считать нельзя, но ухватился за него обеими руками. Что еще ему остава-
лось делать, если чувства вступили в непримиримое противоречие с разу-
мом?
гополучных жизненных обстоятельств может, конечно, представить ее в не-
верном свете. Но это если пользоваться только двумя красками - черной и
белой. А разве можно все упрощать там, где речь идет о сложной челове-
ческой натуре? Легче всего свести ее слова, действия и поступки к при-
вычным шаблонам: хорошо и плохо. Попробуй понять ее до конца, разоб-
раться во всех нюансах, руководивших ею побуждениях! Может, она стоит
выше тех предрассудков, которые называют моралью? Ведь есть вольные,
свободолюбивые лошади, на которых нельзя накинуть узду!"
логики не хотел. И все же, несмотря на все хитрости и уловки, избавиться
от терзающего его смятения, тягостных, на грани уверенности подозрений и
острой тоски не удалось.
няет его из сердца Марии! Но за счет чего? Чем он лучше? Подходящего от-
вета не было. Так внезапно оказавшийся в цивилизованном мире папуас не
смог бы понять, отчего все его огромное богатство - дюжина консервных
банок, десяток разноцветных осколков и даже целая бутылка с яркой эти-
кеткой - ровным счетом ничего не стоит.
полки книгу и усмехнулся подсознательной целенаправленности немотивиро-
ванного внешне движения. Тот самый томик Грина. Принадлежащий ей. Помня-
щий прикосновение Ее рук...
гика его была совершенно ясна и непоколебима: если что-нибудь отнимают -
нужно бороться, а в крайнем случае - отнять самому.
рованно, как будто ожидал от него твердости и инициативы. - А есть ли у
вас револьвер?.."
Группка нагло обманутых, застывших в беспомощной растерянности людей и
их случайный знакомый, бродяга и авантюрист, мимоходом решивший все их
проблемы. С помощью твердой натуры, крепкой руки и револьвера.
вающий справедливость мощным ударом и метким выстрелом. Но гриновский
Черняк вовсе не супермен, у него обычные, а не пудовые кулаки и даже ре-
вольвер - только атрибут, не столько решающий довод, сколько необходимый
довесок к спокойному умению отчетливо видеть цель и с непреклонной реши-
тельностью ее добиваться.
представлял, как можно без колебаний и сомнений идти напролом через все
преграды и запреты, и всегда немного завидовал тем, кто на это способен.
считаясь ни с чем? Ведь ты не трус и если раньше не делал ничего такого,
то только потому, что не было значительной цели. Сейчас она есть...
что-то отнимают, надо бороться, а в крайнем случае отнять самому". Уже
давно он не испытывал душевного покоя, метался, ревновал, переживал...
"Вас это мучает? А есть ли у вас револьвер?"
щей, вытащил из дальнего угла тяжелый, глухо лязгнувший чехол зеленого
брезента. Пальцы привычно расстегнули два ремешка, присоединили стволы к
ложу, защелкнули цевье. В руках у него был короткий японский штуцер.
Верхний ствол гладкий, двенадцатого калибра, под дробовой патрон, нижний
- нарезной. Из любого он легко попадал с пятидесяти метров в консервную
банку.
детективных романов, чтобы знать, что делают в подобных случаях. Он по-
ложил в карман два - хватит и одного, но всегда должен быть запас - хищ-
но вытянутых остроконечных патрона, связку ключей, накопившихся в хо-
зяйстве за долгие годы, фонарик. В футляр для чертежей поставил разоб-
ранный штуцер, завернутый в старую болонью. Готово. В двадцать два сорок
пять он вышел на улицу, на такси подъехал к нужному месту, последний
квартал прошел пешком. В темном углу двора, надетской площадке, надел
плащ и дождевую кепочку, спрятал в песочницу футляр, накинул на шею ру-
жейный ремень и, придерживая через карманы части оружия, чтобы не звене-
ли, зашел в подъезд и поднялся наверх.
быстро. Здесь было душно и темно, фонарик пришелся как раз кстати. Осто-
рожно ступая, Элефантов подошел к слуховому окну. Нужные ему окна распо-
лагались как раз напротив и чуть ниже - очень удобно. Лампа под старин-
ным оранжевым абажуром освещала обеденный стол, за которым ужинал Эдик
Хлыстунов.
рая штуцер. Патрон мягко скользнул в патронник, четко щелкнул замок. От-
личная машина.
Элефантов прицелился. Он охотился на кабана, лося и волка, но в человека
целил впервые. Как всегда, перед выстрелом он сросся с оружием, стал
продолжением непомерно удлинившегося ствола и перенесся в миг, следующий
за спуском курка. Резкий, усиленный замкнутым пространством звуковой
удар, красно-желтая вспышка, слабо тренькнувшее в комнате со старомодным
абажуром стекло, опрокинувшийся навзничь вместе со стулом Хлыстунов, бе-
зумное лицо и истошный, душераздирающий крик его матери...
остро пахло бездымным порохом, и убийца лихорадочно разбирал сделавший
свое дело штуцер.
было стать настоящим. Нажать на спуск и хладнокровно влепить пулю в лоб
Хлыстунову он, конечно, не мог.
сих пор - только попытка доказать самому себе нечто весьма существенное,
но настолько неуловимое, что точно сформулировать это словами было зат-
руднительно. А приблизительно, огрубленно... Что ж, можно сказать так:
способность бороться за свою возлюбленную методами, свойственными насто-